Под пологом пьяного леса - Даррелл Джеральд - Страница 18

• Предыдущая
• 18/42
• Следующая

В течение некоторого времени Кай безраздельно царствовал в нашем лагере, но вскоре ему пришлось потесниться и поделить свой трон с новым пришельцем. Когда его вытряхнули из корзины, перед нами предстал очень маленький и очень пушистый зверек, похожий на щенка чау-чау, с черно-белыми кольцами на хвосте; его мордочка, непонятно зачем, была покрыта маской черной шерсти, из-под которой задумчиво и даже несколько грустно смотрели карие глаза. Он стоял на непропорционально длинных ногах с очень плоскими ступнями, напоминая приунывшего разбойника с большой дороги, обнаружившего, что у него нет при себе пистолета. Ступни его лап были розоватые, а пальцы тонкие и длинные, что называется артистические. Это был детеныш енота-крабоеда, которого мы вскоре прозвали Пу по двум причинам: во-первых, он очень напоминал знаменитого медведя с тем же именем, а во-вторых, это был первый звук, который мы обычно произносили, когда приходили утром чистить его клетку.

Я поместил Пу в удобную просторную клетку с деревянной решеткой и небольшой дверцей, закрывающейся на крючок, насыпал туда пару ведер опилок и предоставил ему устраиваться по собственному усмотрению. Он вел себя вполне прилично; сидя на полу, Пу смотрел на нас через решетку, словно Дик Тэрпин[33] в ожидании суда. Однако, вернувшись после полудня в лагерь, мы застали Пуза работой: с видом полнейшей невинности он восседал около дневного запаса яиц для нашего зверинца, точнее говоря, в окружении пустых яичных скорлуп, между тем как его лапы, морда и шерсть были измазаны в желтке и белке. Когда мы принялись ругать Пу, он смотрел на нас с таким выражением, словно давно уже убедился в том, что жизнь жестока к нему и ему не от кого ждать ни понимания, ни сочувствия. Я решил выяснить, каким способом этот взломщик выбрался из своей клетки, поскольку мне не приходило в голову ни одного мало-мальски правдоподобного объяснения. Я посадил его обратно в клетку, запер дверцу на крючок и издали стал наблюдать за ним. Прошло немало времени, прежде чем я увидел, как Пу высунул свой черный нос наружу и повел им в воздухе. Не обнаружив ничего подозрительного, Пу убрал нос обратно, а вместо него высунулась лапа с розовой ладонью и длинными тонкими пальцами; совсем по-человечьи эта лапа потянулась к крючку. Нащупав крючок, Пу одним из своих артистических пальцев поддел и ловко откинул его. Затем он с виноватым видом толкнул дверь, и на пороге медленно показалась его задумчивая морда.

В течение четверти часа я устанавливал на двери второй запор и укреплял крючок, но через три дня, изучив все хитрости этих механизмов, Пу снова удрал. К концу недели дверца его клетки ощетинилась всевозможными задвижками, защелками и крючками, которые поставили бы в тупик даже Гудини[34] , но это привело лишь к тому, что нам самим приходилось тратить больше времени на открывание дверцы, чем еноту. В конце концов я навесил на дверцу висячий замок, и это решило дело. Но Пу и после этого часами сидел около двери клетки, просунув лапы за решетку и ощупывая замок своими чувствительными пальцами, а иногда даже не без надежды на успех вставлял палец в замочную скважину.

Сентиментальные люди могут сказать, что Пу так упорно стремился вырваться из своей деревянной тюрьмы потому, что его манила свободная, привольная жизнь в лесу. Это мнение, однако, было бы ошибочным. Когда Пу удавалось покинуть клетку, он интересовался только двумя вещами: во-первых, пищей, и, во-вторых, клетками с птицами. Если он находил пищу, он сидел в ней до нашего прихода. Если пищи не было, он поднимал страшный переполох у птиц, пристально глядя на них через решетку и облизываясь. Можно также предположить, что если Пу не стремился обрести утраченную свободу, то он вырывался из клетки ради добывания приличной пищи — иными словами, что мы недостаточно хорошо его кормили. В связи с этим я должен заметить, что Пу ел больше, чем любое другое животное его размеров, с которым я когда-либо сталкивался. Этот обжора получал в день два сырых яйца, витамины, полпинты молока с рыбьим жиром, четверть фунта мясного фарша и фрукты в виде бананов, гуайявы и папайи. Все это Пу уничтожал примерно в течение часа и после короткого отдыха был готов продолжать дальше.

Обнаружив, что замок не выдает ему свои секреты, Пу все же не отказался от своих попыток и ежедневно посвящал замку полчаса. Остальное время Пу посвящал другим занятиям, среди которых видное место занимали приступы лихорадочной деятельности по уборке помещения.

Ежедневно, заканчивая титаническую работу по очистке его клетки, мы посыпали пол толстым слоем свежих опилок. Зверька немедленно охватывала мания наводить порядок, как это бывает с домашними хозяйками. Опилки, рассыпанные по всему полу, явно действовали ему на нервы. Пу начинал всегда с угла, выгребая опилки передними лапами и выбрасывая их между задними. Постепенно он отползал от угла, словно бульдозер двигая перед собой кучу опилок своим обширным задом. Эта работа продолжалась в торжественном молчании до тех пор, пока на полу не оставалось ни одной соринки, а в каком-либо углу не вырастала огромная конусообразная куча опилок; излишне говорить, что этот угол не использовался енотом для отправления естественных надобностей, хотя именно для этого мы насыпали ему опилки. Он предпочитал отдыхать на опилках в часы полуденного зноя, полулежа, как в своего рода шезлонге, и задумчиво перебирая длинными пальцами волосы на своем огромном животе. Когда Пу погружался в такие философские размышления, он очень любил играть куском сала; зажав его с одной стороны зубами, а с другой между задними лапами, он поочередно тянул сало то зубами, то лапами, легонько покачиваясь, словно в кресле-качалке; очевидно, это навевало на него дремоту.

Чтобы дать еноту возможность больше двигаться, я решил каждый день на несколько часов выводить его из клетки и привязывать к столбу. Я надел на зверька ошейник из тесьмы и привязал к ошейнику веревочный поводок. В первые полчаса Пу перегрыз поводок, забрался в продовольственный склад и сожрал двадцать четыре банана. Я перепробовал самые различные материалы, и больше всего работы задал еноту сыромятный ремень, но и он не выдержал неравной борьбы. В конце концов я достал металлическую цепочку, предназначавшуюся для других целей; она была коротковата, но по крайней мере енот ничего не мог с ней поделать. Несмотря на свою плоскостопую, медлительную, шаркающую походку и тучную комплекцию, Пу был очень подвижен и энергичен, ни минуты не сидел на месте и все время искал, куда бы запустить свои лапы. При таком избытке энергии еноту быстро все надоедало, и иной раз нам приходилось проявлять исключительную изобретательность, чтобы чем-либо занять зверька. Только старыми кинопленками Пу мог забавляться до бесконечности; зажав в зубах длинную, в несколько ярдов, целлулоидную ленту, он слонялся по клетке из угла в угол или ложился на спину, держа ленту лапами и близоруко вглядываясь в нее, словно какой-нибудь толстый меланхолик-режиссер, просматривающий свой последний фильм.

Тот день, когда я нашел старый, пустой кокосовый орех, стал для Пу настоящим праздником. Вначале орех внушал ему подозрения, и он приближался к нему бочком, готовый обратиться в бегство при первой же попытке ореха напасть на него. Тронув орех лапой, Пу с удовольствием убедился, что он может катиться. Полчаса енот гонял орех взад-вперед; иной раз, увлекшись, он закатывал его так далеко, что цепочка не позволяла ему достать орех, и он издавал громкие, прерывистые крики, пока Джеки или я не возвращали ему игрушку. По совету Джеки я проделал в скорлупе ореха отверстие. После этого орех из временного увлечения превратился в самую любимую игрушку. Теперь Пу часами сидел на месте, зажав орех между задними ногами, и, шаря внутри лапой, время от времени доставал оттуда маленькие кусочки скорлупы. В первый раз он так увлекся, что лапа застряла, и чтобы вызволить его из беды, пришлось расширить отверстие. Пу целыми днями не расставался с орехом, то гоняя его, как футбольный мяч, то надевая на лапу, а устав, ложился спать с ним в обнимку.

• Предыдущая
• 18/42
• Следующая