ПИКНИК И ПРОЧИЕ БЕЗОБРАЗИЯ - Даррелл Джеральд - Страница 8
- Предыдущая
- 8/41
- Следующая
- Господи! - выдохнул Ларри.
- Ужасно, - произнес Лесли, самый опытный моряк в нашем семействе. - Поглядите только на этот крен.
- Но это наш пароход! - пропищала Марго. - Мама, это наш пароход!
- Вздор, дорогая, не может этого быть, - возразила мама, поправляя очки и с надеждой взирая на высящийся над нами корпус.
- Три дня на этой посудине, - вымолвил Ларри. - Вот увидите, нас ждут переживания похуже тех, что выпали на долю Старого Морехода.
- Надеюсь, они сделают что-нибудь с этой дырой, прежде чем выходить в море, - тревожно произнесла мама.
- Что, например? - спросил Ларри. - Заткнут ее одеялом?
- Но ведь капитан должен был видеть, что произошло, - озадаченно произнесла мама.
- Полагаю, даже греческий капитан обязан был обратить внимание на то, что он совсем недавно с кем-то крепко стукнулся, - согласился Ларри.
- Нас захлестнет волнами, - простонала Марго. - Не хочу, чтобы мою каюту захлестнуло волной. Все мои платья будут испорчены.
- Сдается мне, сейчас уже все каюты затоплены, - заметил Лесли.
- Вот когда нам пригодятся наши ласты и дыхательные трубки, - сказал Ларри. - Представляете себе новшество - мы плывем в столовую обедать. Как это будет замечательно!
- Значит, так - как только мы поднимемся на борт, ты отправляешься к капитану, - постановила мама. - Может быть, он отсутствовал, когда произошло столкновение, и ему еще никто не доложил.
- Право, мама, ты меня раздражаешь, - огрызнулся Ларри. - Что я, по-твоему, должен сказать этому человеку? “Извините, кирие капитано, сэр, вам известно, что нос вашего корабля прогрызли жуки-точильщики?”
- Ларри, что за страсть все усложнять, - отозвалась мама. - Ты ведь знаешь, что я не говорю по-гречески, а то я сама пошла бы к нему.
- Скажи капитану, что я не хочу, чтобы затопило мою каюту, - настаивала Марго.
- Поскольку мы отчаливаем сегодня вечером, они при всем желании не успеют заделать пробоину, - сказал Лесли.
- Вот именно, - подхватил Ларри. - Но мама почему-то видит во мне нечто вроде перевоплощения Ноя.
- Ладно, у меня будет, что сказать, когда мы поднимемся на борт, - воинственно произнесла мама, направляясь вместе с нами к трапу.
Наверху нас встретил романтического вида грек с черными, как анютины глазки, бархатными умильными глазами, в посеревшем белом костюме, на котором уцелело лишь несколько пуговиц. Судя по потускневшим эполетам, это был судовой казначей. Когда он попросил предъявить паспорта и билеты, на нас повеяло таким густым запахом чеснока, что мама отпрянула к поручням, забыв о том, что намеревалась справиться о состоянии парохода.
- Вы говорите по-английски? - спросила Марго, укротив бунт своих обонятельных луковиц.
- Немного, - ответил грек с поклоном.
- Так вот, я не желаю, чтобы мою каюту захлестывали волны, - твердо произнесла Марго. - Вода повредит мою одежду.
- Все, что прикажете, - ответил грек. - Если вы желать жена, я дать свою. Она…
- Нет-нет! - воскликнула Марго. - Волны. Поняли?… Вода.
Судовой казначей явно не различал английские слова “вэйв” и “вайф”.
- В каждой кабине есть горячий и холодный душ, - гордо сообщил он. - Еще у нас есть бассейн и ночной клуб с танцами, вином и водой.
- Послушай, Ларри, чем смеяться, лучше помоги нам, - вмешалась мама, прижимая к носу платок для защиты от запаха чеснока, такого крепкого, что казалось - он окружает голову грека светящимся облачком.
Ларри взял себя в руки, обратился к судовому казначею на чистейшем греческом языке (чем явно его обрадовал) и в два счета выяснил, что судно не тонет, что каюты не захлестывает волнами и что капитану известно об аварии, поскольку он сам в ней повинен. О чем Ларри предусмотрительно не стал сообщать маме. Благоухающий казначей любезно вызвался проводить маму и Марго в их каюту, а мы с братьями отправились искать бар, следуя его наставлениям.
Войдя в бар, мы остолбенели. Больше всего он напоминал обитую панелями красного дерева комнату отдыха какого-нибудь скучного лондонского клуба. Большие шоколадного цвета кожаные кресла и диваны теснились вокруг огромных столов из мореного дуба. Тут и там над бронзовыми индийскими кадками возвышались пыльные потрепанные пальмы. В центре этой унылой роскоши остался свободный клочок паркета для танцев; к нему с одной стороны примыкала небольшая стойка с ядовитым набором напитков, с другой - низкий помост, обрамленный целым лесом пальм в кадках. На помосте жались, словно мошки в янтаре, три унылых музыканта в сюртуках с целлулоидными манишками и с кушаками, какие были в моде в девяностых годах прошлого века. Один играл на древнем пианино и тубе, другой пилил с профессиональным видом скрипку, третий истязал барабаны и тромбон. При нашем появлении это немыслимое трио играло для пустого зала “Пикардийские розы”.
- Ужасно, - сказал Ларри. - Это не пароход, а какое-то плавучее кафе “Кадена” из Борнмута. Мы тут все свихнемся.
Заслышав его голос, музыканты перестали играть, руководитель трио блеснул золотыми зубами в приветственной улыбке, поклонился нам, приглашая своих коллег последовать его примеру, и они тоже расплылись в улыбке. Нам оставалось только ответить коротким поклоном, после чего мы проследовали к стойке. Теперь, когда появились слушатели, трио с еще большим рвением принялось наяривать “Пикардийские розы”.
- Будьте любезны, - обратился Ларри к бармену, морщинистому человечку в грязном фартуке, - налейте мне в самый большой стакан, какой только есть, анисовки, чтобы я мог отключиться.
Речь иностранца, не только свободно говорящего по-гречески, но и достаточно богатого, чтобы заказать большой стакан анисовки, вызвала счастливую улыбку на лице бармена.
- Амессос, кирие, - сказал он. - Вам с водой или со льдом?
- Немного льда, - ответил Ларри. - Ровно столько, сколько требуется, чтобы побелить пойло.
- Извините, кирие, но у нас нет льда, - смущенно сообщил бармен.
Из груди Ларри вырвался глубокий горестный вздох.
- Только в Греции, - обратился он к нам по-английски, - возможен такой диалог. От него так сильно отдает Льюисом Кэрролом, что этого бармена можно принять за переодетого Чеширского Кота.
- Воды, кирие? - спросил бармен, уловив в голосе Ларри ноту не столько одобрения, сколько порицания.
- Воды, - сказал Ларри по-гречески. - Самую малость.
Бармен налил в стакан изрядную порцию прозрачной анисовой водки из толстой бутылки, затем подошел к маленькой раковине и добавил воды из крана. Тотчас водка приобрела цвет разбавленного молока, и мы ощутили явственный запах аниса.
- Ух ты, крепкая штука, - заметил Лесли. - Возьмем и мы по стаканчику?
Я согласился, и мы подняли три стакана для тоста.
- Ну что ж, выпьем за “Марию Целесту” и всех тех дурней, что плавают на ней, - сказал Ларри, отпил добрый глоток… и тут же изверг его обратно, фыркая, словно умирающий кит, и сжимая горло одной рукой; из глаз его катились слезы.
- О-о-о! - взревел он. - Этот болван, черт бы его побрал, разбавил водку горячей водой!
Наша юность прошла на греческой земле, и мы привыкли к странностям этих людей, но разбавлять свой национальный напиток кипятком - это уж было чересчур.
- Зачем ты налил горячую воду в анисовку? - воинственно осведомился Лесли.
- Потому что у нас нет холодной, - ответил бармен, удивленный тем, что Лесли оказался не в состоянии самостоятельно решить сию логическую загадку. - Потому же у нас нету льда. Это наш первый рейс, кирие, вот почему в баре есть только горячая вода.
- Невероятно, - судорожно вымолвил Ларри. - Невероятно! Первый рейс, и у судна, черт возьми, огромная дыра в корпусе, и оркестр состоит из семидесятилетних стариков, и в баре есть только горячая вода…
В эту минуту в баре появилась чем-то взволнованная мама.
- Ларри, мне нужно поговорить с тобой, - выдохнула она.
Ларри повернулся к ней.
- Ну что ты там обнаружила? Айсберг на твоей койке?
- Предыдущая
- 8/41
- Следующая
