Высокое небо - Грин Борис Давыдович - Страница 4

Вниманием завладел Побережский, умевший со смаком рассказать анекдот. Но ему не дали договорить, захлопали в ладоши: товарищи возвращались из буфета с батареей бутылок, с блюдами, полными закуски.

«Всего каких-нибудь два с половиной года с этими людьми, а они как родные, — растроганно думал Аркадий Дмитриевич. — А ведь вначале казалось, что полжизни понадобится. Верно все же говорят: как бы высока ни была гора, когда-нибудь и по ней пройдет дорога».

Почему-то пришло на память первое знакомство с заводом. Это было в самом начале 1934 года.

Завод стоял лицом к городу, глядя на него парадным фасадом. Где-то в стороне маячила высоченная труба теплоцентрали, из нее широко струился дым и казалось, что гигантский хлыст взметнулся в морозном воздухе. У входа в управление молодые работницы, укутанные в жаркие платки, разгребали снег, из-под него проступал асфальт. На буром фанерном щите висели разномастные объявления, они уже успели отсыреть, поблекнуть. И все же, несмотря на столь обыденные вещи, во всем угадывались новизна и размах.

Спутник Швецова проводил его по гулкому, как тоннель, коридору к маленькому кабинету, отпер ключом дверь и стал у порога: «Первый шаг сделайте вы — на счастье».!

Счастливым ли был тот шаг? Аркадий Дмитриевич не однажды задавал себе этот вопрос и всякий раз уходил от ответа. Он всегда остерегался людей, которым или все нравится, или все кажется плохим, или все безразлично, и сам не принадлежал к таковым.

С одной стороны, он поступил правильно, уехав из Москвы. Какой конструктор не мечтает о том, чтобы создать КБ по своему разумению от самого что ни на есть нуля? В Москве этой возможности у него не было, в Перми он получал такую возможность.

Знакомые наркоматские «зубры» с расширенными от вдохновения глазами рисовали ему сладостную перспективу. Завод-гигант! Куда бросают фонды? Туда. Где Орджоникидзе сосредоточивает лучшие кадры? Там. Отсюда эрго: будь она трижды счастлива, эта Москва, но настоящему работнику на Урале будет не хуже.

Настоящими работниками «зубры» считали в первую очередь себя, однако сами из Москвы уезжать не торопились. Но говорили они так горячо и с такою восхитительной достоверностью, что речи их приобретали силу заклинания.

И все же на деле многое выглядело не так, как думалось. Конструкторское бюро и было и не было: весь штат — семнадцать человек. Это с архивариусом и секретаршей.

Приходилось биться за каждую единицу, за каждый лишний рубль на обустройство конструкторской службы. А тот же Побережский, отлично понимая, что Швецов требует самое необходимое, всякий раз уговаривал подождать, потерпеть, не настаивать. Чаще всего, правда, он складывал оружие, обескураженный простодушным взглядом милого ему просителя.

На днях, зайдя по делу к Побережскому, Аркадий Дмитриевич услышал полушутливую воркотню: «Откуда только берутся хорошие главные конструкторы у плохих директоров?» При этом Побережский потряс свежим номером газеты «За индустриализацию» — с нее он начинал день.

В газете была большая статья Микулина, известного московского конструктора, руководителя конструкторской службы Всесоюзного института авиационного моторостроения.

— Вслух? — спросил Побережский и, видя в глазах Швецова нетерпение, принялся читать:

«Этой осенью мне довелось побывать в Перми и посетить там недавно вступивший в строй машиностроительный завод. Завод этот вырос буквально на пустыре. На его строительной площадке раньше располагался манеж Пермского конезаводства. Завод был выстроен в короткие сроки и приступил к изготовлению машин новейших конструкций.

Подъезжая к заводу, я все время раздумывал над тем, как можно в такой короткий срок целиком перенести американскую культуру на почву молодого Пермского завода, создавшего свои основные кадры рабочих целиком из молодежи!»

Побережский довольно крякнул и многозначительно посмотрел на Швецова. Аркадий Дмитриевич улыбнулся.

«Уже въезжая на территорию завода, я заметил справа и слева большие корпуса 4-этажных жилых домов, окруженных с двух сторон аллеей молодых лип и цветников. В цветниках стояли скамейки с высокими спинками, сделанными по оригинальным чертежам. Фасад завода имел строго выдержанные архитектурные формы, а перед ним расстилалась небольшая асфальтированная площадь, на которой висят знакомые нам знаки регулирования уличного движения, обозначающие место разрешенной стоянки автомобилей».

Аркадий Дмитриевич нетерпеливо повернулся в кресле. Побережский заметил это, молча пробежал глазами газетную колонку и после солидного пропуска стал читать дальше.

«Под руководством главного конструктора работают четыре отдела: технический, конструкторский, опытный и эксплуатационный. Последний включает в себя школу, где обучаются работники заказчика и будущие эксплуататоры выпускаемой машины. Конструкторским отделом организована живая связь с эксплуататорами изделий завода, и на базе накопленного опыта главным конструктором ведется модификация новых образцов и усовершенствование изделий серийного производства.

Несмотря на то, что проектирование корпуса опытного отдела и его оборудование были отнесены на строительство второй очереди, конструкторскому отделу, работающему в весьма скудном помещении, удалось за короткий срок подготовить новую модификацию машины, которая после тщательной проверки и малосерийного производства будет пущена в серию.

Главный конструктор инженер Швецов показал нам также интересные опытные исследовательские работы над новыми механизмами, которые дали очень ценные результаты».

Аркадий Дмитриевич поймал себя на том, что строки Микулина о конструкторском отделе воспринимал так, будто они касались не его самого, а кого-то другого. «А ведь кое-что все же удалось сделать», — подумал он пристрастно.

К вечеру уже весь завод знал о статье Микулина, да и сейчас к ней то и дело возвращались за столами, где сидели конструкторы.

Кто-то сказал:

— Сытый голодному мелко крошит.

Это надо было понимать так: «У Микулина не конструкторское бюро, а игрушка, а у Швецова всего-то несколько комнат».

Один сказал, другие откликнулись:

— Что и говорить, Александр Александрович мог бы не констатировать, что у нас «весьма скудное помещение». Мог бы написать, что мы задыхаемся, что нас нужно срочно расширять.

— Еще Вольтер говорил: «Прекрасно быть скромным, но не следует быть равнодушным».

— Ничего, ничего, и бывалая лиса двумя лапами в капкан попадает.

Страсти накалялись. По мнению некоторых конструкторов получалось так, что чуть ли не Микулин повинен в том, что у них в конструкторском жуткая теснота.

— Но это же не соответствует истине, — остановил товарищей Швецов. — Мы становимся похожими на ту забияку, которая, не сумев дотянуться до винограда, говорит, что он кислый. Александр Александрович близко к сердцу принял наши заботы, обещал изложить их Орджоникидзе. И вообще, это очень душевный и доброжелательный человек.

Неведомыми путями разговор перебросился к событиям в Испании. Швецов вспомнил про разговор с Поликарповым и, наклонившись к Побережскому, сказал:

— Под вечер звонил Николай Николаевич. Мне показалось, что он нас торопит с двигателем в связи с испанскими событиями.

Побережский качнул головой. Он что-то хотел сказать, но тут рысцой подбежала его секретарша.

— Иосиф Израилевич, на проводе Орджоникидзе. Соединили прямо сюда, в служебное отделение.

Рывком отодвинув стул, Побережский пошел к выходу. Сидящие за столом проводили его взглядами. А конструктор, нападавший на статью Микулина, вдруг сказал: «Кто спасает свое судно, тот капитан».

Было выпито еще немало вина, рассказан не один анекдот, прежде чем Побережский вернулся к столу. По лицу его было видно, что он еле сдерживает радость, но расспрашивать директора о разговоре с наркомом никто не решался.

Разлив по последнему бокалу, Побережский торжественно объявил:

— Товарищ Орджоникидзе просил передать всему нашему коллективу сердечные поздравления и благодарность в связи со сдачей завода в постоянную эксплуатацию. Ура, товарищи!