Лейтенантами не рождаются - Ларионов Алексей Павлович - Страница 8

Ночью мы выступили. Через речку перебрались благополучно, поднялись в гору, немцы нас не заметили. «Оседлав» дорогу, стали ждать. Ночью немцы, как правило, не воевали, сидели в селах или в теплых землянках, действовали только патрули, охрана и посты наблюдения. Обычно все они систематически пускали осветительные ракеты, по которым мы определяли, где проходит передний край обороны у немцев.

Под утро услышали шум приближающейся машины. Когда она поравнялась с нами, открыли огонь. Водитель был убит сразу. В кабине оказался унтер-офицер, а в кузове трое солдат, которых пришлось расстрелять на месте. В машине кроме боеприпасов стояло три мешка денег. В одном были немецкие оккупационные марки, во втором — румынские леи, в третьем — советские деньги.

Распоров мешки, я разрешил солдатам взять, кто сколько хочет, себе набил полную полевую сумку. Машину подожгли и стали отходить. Нас обнаружили немцы, началась перестрелка. В это время с погодой произошло нечто невообразимое: небо потемнело, стало тепло, пошел дождь и потекли ручьи. Уходя в разведку, мы оделись потеплее, по-зимнему, с таким расчетом, чтобы можно было долго лежать в снегу. И вдруг в январе — весна. Мы все промокли, немцы огнем прижали нас к земле. В расположении бригады поняли, что с нами происходит что-то неладное, и по вспышкам выстрелов со стороны немцев открыли минометный огонь.

Немцы попритихли, мы стали отходить. И вдруг погода вновь резко изменилась: подул холодный ветер и ударил мороз. Наши валенки, полушубки, маскхалаты — вся одежда стала превращаться в ледяной панцирь, трескаться и ломаться. Унтер-офицера в перестрелке тяжело ранило, ходить он не мог, пришлось добить. Подойдя к реке, мы увидели, что льда нет, вода бурлит.

Выбираться на свой берег нужно по горло в ледяной воде. Но что делать? Другого пути у нас не было.

Перейдя речку вброд, зашли в заброшенный сарай, сняли обмундирование и белье, пока оно не замерзло вновь, отжали, вылили воду из валенок, выпили НЗ и почти бегом направились к своим.

Могла быть пренеприятная история, если бы в это время возвращалась из нашего тыла аналогичная группа немцев и «засекла» нас голенькими в сарае, смех был бы на весь фронт.

Впереди показался маленький хутор, мы зашли в один из домов. На чемоданах и завязанных узлах сидела молодая женщина и очень неприветливо и со страхом смотрела на нас. Мы пытались выяснить, куда и с кем она собралась ехать? Она что-то путано объяснила, трудно было понять.

Обыскав дом, мужа не нашли. Мы не могли понять, почему она боится прихода нашей армии. Но выяснять это и задерживаться здесь у нас не было времени. Тащить женщину с собой не захотели из гуманных соображений, а может быть, и зря.

Подойдя к своей станице, мы встревожились не на шутку. На окраине и на дороге при въезде в станицу почему-то не было боевого охранения и никто не контролировал обстановку. Издалека мы увидели, как из нашего дома вышел солдат, помахали ему, он остановился. Я спросил, что здесь произошло. Солдат объяснил, что, когда мы ушли в тыл к немцам, он, выполняя мое задание, меняя позиции, вел систематически огонь из винтовки по расположению противника в станице на другом, высоком, берегу реки. Под утро ему надоело стрелять и он ушел в дом к ребятам подремать. Вскоре немцы открыли сильный минометный огонь по дому и его постройкам.

Я осмотрелся кругом. Все пространство перед домом было перепахано разрывами мин, но постройки уцелели. Хозяйка дома отругала моего солдата за то, что он мешал немцам спать, стреляя из своей винтовки. Солдат выполнял задание, но, видимо, поленился менять позицию при стрельбе и немцы засекли его расположение. Этим и был вызван обстрел.

Вошли в дом, быстро затопили печь, разделись и начали сушить белье. Солдат продолжал рассказывать, что наша часть покинула эту станицу, а куда нам двигаться — написано в записке.

Пока сушилось белье, мы задремали. Нас разбудил часовой, он вел наблюдение за немцами: «Одевайтесь быстро, немцы готовятся захватить нашу окраину станицы. На том берегу идет подготовка к форсированию реки». Мы встали. О, ужас! Голова кружится, в глазах огоньки, в ушах звон колокольчиков, полная апатия. Оказалось, когда мы уснули, хозяйка пожадничала и рано закрыла вьюшку в трубе. Мы все угорели, я уже стал подозревать, что хозяйка сделала это умышленно. Но времени не было на выяснение обстоятельств.

Мы очень вяло одевались, солдат-наблюдатель нас торопил. Кое-как оделись, собрали оружие, вышли на улицу и попадали в снег. Голова закружилась, нас тошнило, в ушах стоял страшный звон, небо и земля переворачивались, а деревья качались перед глазами. Стараясь стряхнуть весь ужас, который происходил с нами, мы поплелись к роще, до которой было метров 300. Солдат ругал нас, как только мог, за то, что спим на ходу. Немцы еще не обнаружили нас, прицельного огня не вели, свистели только шальные пули.

Когда стали подбираться к роще, фашисты открыли прицельный огонь, мы вновь попадали в снег и поползли. Желание выжить, заложенное в нас природой, заставляло делать над собой нечеловеческие усилия и двигаться вперед и только вперед.

В лесу мы слегка передохнули. В висках стучало, сердце готово было выпрыгнуть из груди, тошнота продолжалась. Наблюдение показало, что немцы нас не преследуют.

Мы вышли к развилке дорог, здесь нас должна была ждать машина: к сожалению, ее не было. Впоследствии водитель объяснял, что ждал он нас долго, но посчитал погибшими или самостоятельно ушедшими догонять свою роту. Я до сих пор думаю, что водитель, услышав стрельбу, а шальные пули, возможно, долетали и до него, струсил и удрал, оставив нас на произвол судьбы.

Прилагая неимоверные усилия, преодолевая отравление угарным газом, мы поплелись к своим. При смене позиций и направления наступления в нашей бригаде из-за гололеда не обошлось без ЧП. Погиб на марше командир взвода бронемашин. Он стоял на ходу в машине, наполовину высунувшись из люка. При повороте машину занесло, она опрокинулась и краями брони тело было срезано как бритвой.

Вспоминая прошедшие годы войны, ранения на фронте, гибель людей, задумываешься, что заставляет человека идти на верную смерть и есть ли у солдата предчувствие близкой гибели?

За три дня до отхода из станицы я вызвал связного, чтобы направить его к начальнику по разведке с донесением. Он пришел возбужденный, был чисто выбрит, обмундирование постирано, отглажено, запах одеколона был такой, будто бы он только что вышел из парфюмерной лавки, на шее красовался ярко-зеленый трофейный шарф. Я спросил у него: «Слушай, чего ты так выпендрился?» Он обиженно посмотрел на меня и произнес: «Командир, у меня предчувствие, что сегодня меня убьют». «Перестань нести чушь, — сказал я ему, — нам с тобой еще нужно топать до Берлина». «Нет, командир, Вы пойдете туда без меня». Я еще раз ругнул его и отправил в штаб. Козырнув, он вприпрыжку побежал по улице, и был уже около штаба, когда начался минометный обстрел. На крыльце мина разорвалась рядом с ним, и связной погиб от осколков. Предчувствие не обмануло его.

Примерно так же погиб старший лейтенант Нагагога, играя с офицерами в дурацкую фронтовую «рулетку». Были и другие случаи.

Лично у меня не было предчувствия смерти. Я довольно смело вел себя на переднем крае и, будучи в тылу у немцев, почему-то был уверен, что ранить меня могут, а убить — нет. Надеялся увидеть долгожданный День Победы. И, видите, предчувствие сбылось. За войну был дважды тяжело ранен, но вот остался жив.

После утомительного перехода угар прошел, безразличие и апатия исчезли, появились энергия и желание действовать. Умывшись снегом и приведя себя в относительный порядок, пошел искать «летучку» (крытую машину) командира роты. Она оказалась на окраине села рядом со штабом бригады. Командир бригады не разрешал нашей роте размещаться далеко от штаба. Функции охраны штаба кроме комендантского взвода выполняла и рота. Обычно почти половина личного состава роты всегда находилась на месте, что позволяло выделять людей для охраны штаба. Ведь не секрет, что у разведчиков всегда были хорошие трофеи, в том числе винные, что тоже прельщало штабных офицеров.