Чумазый Федотик - Давыдычев Лев Иванович - Страница 11

— А что именно они говорят?

— Что они видели Неизвестного солдата! Вот!

— И ты увидишь памятник Неизвестному солдату, — сказал дедушка.

— Когда? — восторженно прошептала Оля.

— Скоро.

— Это будет замечательно! — Оля облегченно вздохнула и с надеждой выговорила: — Может быть, мы даже узнаем, как его зовут.

— Я не скажу тебе: подрастешь — поймешь, — сказал дедушка и тяжело вздохнул. — Просто слушай меня внимательно. На той большой и страшной войне каждый солдат совершал подвиг, каждый был героем, многие из них отдали жизнь за всех нас, в том числе и за тебя.

— За меня? — поразилась Оля. — Откуда же они знали про меня? Ведь, по-моему, меня тогда еще не было. Даже папы моего во время войны не было. Он мне рассказывал.

— Они погибли за всех детей, — скорбно произнес дедушка. — Понимаешь?

— Не очень, — призналась Оля. — Но я постараюсь. Мне главное — увидеть Неизвестного солдата и все-таки узнать, как его зовут. Понимаешь, — виноватым тоном продолжала она, — он погиб за меня, а я не знаю, как его зовут. Это же нехорошо.

Дедушка промолчал, потом сказал:

— Ты увидишь памятник Неизвестному солдату. А сейчас пора спать.

— Конечно, конечно, — устало согласилась Оля. — Может быть, я уже сегодня увижу его во сне.

Нет, не увидела она во сне памятник Неизвестному солдату, очень расстроилась, сказала:

— Все в нашей группе видели его, а он мне даже во сне не приснился! Что делать?

— Во-первых, не расстраиваться, — ответил дедушка, — во-вторых, собирайся и поехали. Увидишь памятник Неизвестному солдату.

Сначала Оля хотела завизжать от радости, потом чуть не запрыгала, но тут же стала серьезной, вроде как бы мгновенно повзрослела, тихо проговорила:

— Я все равно узнаю, как его зовут.

До чего же медленно шел трамвай! «Он не идет, а ползет, — с тревогой подумала Оля, — надо было бежать. Я бы давно уже была там!»

Они сошли с трамвая и стали подниматься на высокую гору, они так долго поднимались, что дедушка несколько раз останавливался, чтобы Оля отдышалась. И каждый раз она недовольно бормотала:

— А я… и… нисколечко… а я и… не устала ни-ско… лечко… не…

И вот они стояли у большой чаши, в центре которой бился огонь. Около чаши лежало много цветов. Подходили люди, опускали цветы, молча стояли.

Где-то, казалось, на небе, звучала тихая, печальная, но и суровая музыка.

— Она про войну? — прошептала Оля.

Дедушка кивнул.

Всю дорогу обратно они молчали. И дома Оля молчала. А уснуть долго не могла.

— В чем дело? — спросила бабушка.

— Я не видела никакого Неизвестного солдата, — недоуменно и даже обиженно ответила Оля.

— Но ты же видела памятник ему, — сказала бабушка.

А дедушка объяснил:

— Памятник — от слова память. Люди смотрят на Вечный огонь и вспоминают всех погибших за Родину. Каждый вспоминает своего родного, близкого или знакомого солдата. Понимаешь?

— Немного понимаю, — прошептала Оля, — совсем немного понимаю. Но у нас в группе говорят, что видели Неизвестного солдата. Может, врут?

— Не знаю, — пожав плечами, ответил дедушка. — Мы найдем с тобой памятник Неизвестному солдату. Обязательно.

— Солдата или огонь? — настороженно спросила Оля.

— Солдата, — твердо заверил дедушка. — Спокойной ночи.

А через неделю они втроем — внучка, дедушка и бабушка — поехали на юг, к морю, в Крым, к дяде Вите.

Море Оле сразу понравилось, хотя несколько дней она его чуточку побаивалась.

— Да нисколько оно не страшное! — весело воскликнула однажды Оля. — Просто оно непослушное! И соленое-соленое! Даже пить его нельзя!

На юге, рядом с морем, все люди счастливые и добрые, даже когда море сердится, когда на море шторм. А добрее всех был дядя Витя. Они с Олей сразу подружились, потому что она тоже была очень доброй.

Они подолгу беседовали о жизни. Оля рассказывала, какие неприятные случаи были с ней в детсадике, а дядя Витя жаловался, как трудно ухаживать за виноградом и убирать его. И оба возмущались тем, что мальчишки ведут себя плохо, а некоторые девочки воображают.

— Вот ведь мы с тобой не воображаем, — говорила Оля, — и ведем себя хорошо.

— Да, я стараюсь, — соглашался дядя Витя.

Словом, жилось Оле до того привольно и интересно, что она и не вспоминала о Неизвестном солдате, пока вдруг не заметила, что на правой руке у дяди Вити нет среднего пальца.

— Это мне на войне фашисты оттяпали, — перехватив ее испуганный взгляд, объяснил дядя Витя.

— Как… от… тя… пали? — со страхом спросила Оля. — Ты разве был на войне? Почему же ты мне об этом не рассказывал?

Этот их разговор закончился тем, что Оля осторожно спросила:

— Ты не знаешь, где можно увидеть памятник Неизвестному солдату?

— У клуба, — просто ответил дядя Витя…

Оля от радости и неожиданности так растерялась, что не могла ничего сказать, даже пошевелиться не могла.

— У клуба, у клуба, — подтвердил дядя Витя, удивленно глядя на нее. — А что?

— А то! А то! — радостно закричала Оля. — Мы с дедушкой давно его ищем! Я во сне его хотела увидеть, да ничего не получилось!

И они — Оля, дедушка с бабушкой и дядя Витя — пошли к клубу. Оля шагала впереди, с трудом удерживаясь, чтобы не побежать.

Солдат стоял не высоко, как обыкновенно ставят памятники, а просто на плите, на земле, за которую погиб, и поэтому казался живым. У него было простое, задумчивое лицо, в руках он крепко сжимал автомат, словно готовый в любой момент броситься в бой, если врагу вздумается обидеть Олю.

— Вот я и увидела тебя, — тихо сказала Оля. — Я знала, что обязательно тебя увижу.

Солдат смотрел на Олю, а Оля смотрела на него. Они долго молчали. Оля сказала:

— Какой он хороший. По-моему, он очень добрый. Можно, я принесу ему цветы?

Бабушка присела в сторонке, а дедушка с дядей Витей молча стояли, не двигаясь и опустив головы.

Оля нарвала в траве букетик, подошла к солдату, осторожно положила цветы к его ногам в больших сапогах, присела на плиту…

По дороге домой дядя Витя рассказывал, какие ужасные бои были здесь, на крымской земле, как много-много погибло здесь солдат и матросов.

Весь вечер Оля ни с кем не играла, ни с кем не разговаривала, взяла цветные карандаши и бумагу, но ничего не нарисовала.

— Почему никто не знает, как его зовут? — спросила вдруг она.

— Все у нас в селе знают, — ответил дядя Витя. — Я вот зову его Петей. Был у меня такой друг. Погиб в сорок третьем году. Бабка Алексеевна, которая напротив нас живет, зовет его Ваней. Сына так у нее звали. На мине подорвался. Каждый его по-своему называет.

Оля улыбнулась и сказала:

— Спокойной ночи.

БАБУШКА МОЯ ЕВДОКИЯ МАТВЕЕВНА

— Заболею от расстройства, если кто против моего слова пойдет, — нередко признавалась она.

Она действительно просто допустить не могла, чтобы ее не послушалась, например, курица, не говоря уже о кошке, тем более, обо мне, внуке.

Дом наш стоял на берегу реки Усолки в городе Соликамске. Жилось мне вольготно, хорошо и весело, хотя и приходилось слушаться.

Как-то, когда я прикручивал к валенкам коньки, бабушка моя Евдокия Матвеевна сказала обеспокоенно:

— Лед-то на реке до сих пор тонок. Не вздумай по нему кататься. Провалишься, а то, чего доброго, и утонешь. Вытаскивать тебя некому. Берег высокий, а у меня ноги больные. Пока я к тебе спущусь, поздно будет.

Но ведь всем известно, что есть у мальчишек такая, скажем прямо, глупейшая особенность. Стоит им хотя бы краешком уха услышать, что чего-то никоим образом, ни в коем случае делать нельзя, как мальчишки это обязательно и сделают. Так в детстве часто поступал и я.