Охотники каменного века
(В дали времен. Т. VII ) - Андреев Леонид Николаевич - Страница 4

Встав над лапчатым морем вершин, там, где блистало озеро, можно было заметить, что воздвигнута черная раскачивающаяся громада, стоящая над водой. Прежде ее не было. Она появилась внезапно. Это был косматый мамонт, пришедший на водопой. Его белые клыки чуть блестели вдали. Он протягивал хобот, издавая трубные гласы.

1900

Успокоенная тень наплывала безгрозной печалью. Благословенный, багряный диск утопал над болотными лугами. В глубоком безмолвии расплывалась двуглавая туча, будто совершая вечернее богослужение. Где-то там, средь лугов, затерялся шалаш. Старуха жилистой рукой ломала коряги и, встряхивая белыми, как смерть, космами, бросала, ворча, их в огонь. Рубинно-шелковая ткань лапчатого тепла рвалась, и раскаленные лоскутки ее, как большие красные бабочки, улетали в нахмуренную синеву степных сумерек. Из шалаша выглядывали, точно волчата, присмиревшие детеныши.

Еще раз обветренное лицо старухи показалось из шалаша. Она бросила охапку сухой травы. Дымный столб, пронизанный золотом, поднялся к небесам, а на травах заметалась сумеречная тень исполинской старухи, когда угловатый силуэт с седыми космами и серебряной, как водопад, бородой неожиданно встал у горизонта. И они перекликнулись гортанными возгласами. Это согбенный, препоясанный шкурой Адам с добычей на спине шагал в болотных лугах, спешил отогреться у очага. Закричали детеныши.

Полнеба было охвачено спокойною грустью. Благословляющий круг, багряный, сел в тучу. Над влажным простором всколыхнулись, встали в горьком порыве огромные злаки. Изогнулись и опять опрокинулись в печали. Двуглавая размазанная туча излучала зарницу за зарницей.

Ушли в шалаш. Занавесились шкурой. Земля была утоптана в шалаше. Старик, прижавший лик к иссушенным коленям, проливал серебро седин на заскорузлые, озаренные углями ноги. Тени метались на детенышах, на старухе, прикорнувшей в уголке.

А между тем маленький месяц, одиноко затерянный в небе, обращался в кусок горького льда. Кто-то, приползший, вздохнул из травы. Нет: это только детеныш забредил во сне.

Мигнула зарница. Колыхнулась звериная шкура. Патриарх, голубой от луны, выставил голову, и ночной ветерок задышал на него. Тронулись на север космы, гонимые ветром. И шептал в тихую ночь, прижимая чело к костлявым пальцам: «Каин, мой сын, о мой сын первородный!»

Слишком близко колыхнулась трава, и над влажными стеблями встал нестерпимый лик ужаса: толстые губы одичалого братоубийцы расплывались в жалкую улыбку, волчьи зубы блеснули жемчугом на луне. Тихо стал красться к отцу, чтобы спрятать озверевший лик на косматой отчей груди. Перед ним колыхались злаки. И за ним смыкались.

И слова благословения слетали с уст старика, и разрозненное ожерелье жемчугов пролилось в траву, и возложил руку на сына.

Но рука старика упала на шерсть. Можно было ощупать два рога: и спугнутая козуля испуганно ринулась в сторону, волнуя болотные травы. Скоро перестала шелестеть трава. Все затихло. И обманутый отец с опущенной головой пошел в свой шалаш…

Утром еще залегала двуглавая туча на далеком западе. Перламутрово-дымный великан вздулся на востоке. Красный караван фламинго утопал в безмятежной лазури. Вдали блеснули воды, когда еще не было зари, но бледнела ночь.

Откинув звериную шкуру, вышел строгий Адам, препоясанный и с палицей в сухих руках. Он шел за пропитанием.

Вот одинокий силуэт его затерялся среди влажных лугов. Припав к земле, можно было слышать гул. Где-то мчалось стадо антилоп.

1900

Под старым каштановым деревом расположился стан первобытных охотников.

Соседние пещеры и нависшие скалы служат им пристанищем во время бурь и непогоды.

Старая, вся сморщенная старуха, похожая на обезьяну, с непомерно длинными изможденными грудями, которые она когда-то перекидывала через плечи, кормя детенышей, с перепутанными космами седых жестких волос, с щетиной на подбородке, сидит на корточках перед костром и подбрасывает все новую и новую пищу огню…

Это ее забота.

Давно, давно глава соседнего племени, когда ей было всего четырнадцать лет и глаза ее блестели, словно у волчонка, подстерег ее в лесу, стукнул по затылку дубиной и за волосы утащил в себе в клан.

Несколько охотников ее родного племени пытались отнять ее обратно.

Но один еле уполз с переломленной ногой…

Другой остался лежать среди поля с размозженным черепом…

Каркающий ворон после выклевал ему глаза…

Так и осталась она в чужом клане женой его главы.

Шло время.

Состарилась, сморщилась она. Ее пора было убить, так как она дожила до возраста, дозволенного для женщин…

Но глава племени пожалел ее.

Ей было милостиво позволено жить дальше.

Она больше не разделяла ложа своего владыки, не участвовала в охотах, но зато ей было поручено:

Хранить огонь.

Когда все взрослые племени, и мужчины и женщины, отправлялись на охоту — за оленями, дикими лошадьми или мамонтом, старуха сидела у костра и поддерживала огонь.

На высоких деревьях из ветвей сплетены большие гнезда, где во время своего отсутствия прячут беспомощных детей люди каменного века.

Там они в безопасности…

Трусливая гиена или волк не подкрадется и не утащит в лесную трущобу детенышей, спрятанных высоко на деревьях.

А старуха сидит внизу перед костром, скалит пожелтевшие от старости, но все целые зубы, кроме одного, который вышибли ей в далеком детстве товарищи игр, и злобно ворчит.

Ее испугается сам владыка лесов:

Великан медведь-гризли. Или даже носорог…

Но гиены и лисицы рыскают вокруг человеческих логовищ.

Старуха слышит, как скулят гиены, как лают лисицы.

Вокруг так аппетитно пахнет:

Остатки былых пиршеств после счастливых охот валяются тут же около жилищ людей…

Кости, обрывки мяса и кожи гниют на солнце, далеко распространяя сильное зловоние.

Это и привлекает хищников, раздражая их чуткое обоняние.

Поэтому-то старуха и кидает в костер побольше сухого валежника и можжевельника.

Огненные языки, потрескивая, растут все выше и выше.

Вот пронесся ветерок. Закивали головами деревья. И едкий дым стелется по земле, отгоняя гиен на почтительное расстояние.

Старуха знает, как расправляться с зверьми, этими непрошеными гостями.

И днем, и ночью пылает на становище костер, отгоняя их.

Старуха сидит, и в ее мозгу, не привыкшем думать, ворочаются неуклюжие мысли:

— Скоро сделается темно… Вон уже грачи летят по небу большой стаей… Должен вернуться с охоты господин и другие охотники… Принесут ли они что с собой?..

Тогда и ей перепадет кое-что… и она будет кусать и разрывать на части зубами кровавое мясо…

Ползут по земле загадочные тени…

С тоскливым писком пронеслась летучая мышь.

В лесу закричал страшно филин.

Старуха, похожая на обезьяну, торопливо подбрасывает в костер новых ветвей…

Охотники ушли далеко от своих логовищ…

Уже давно были выслежены те пути, по которым ходили страшно трубящие мамонты на водопой…

На этих тропинках находили не раз остатки громадных ветвей, которые мамонты перетирали своими зубами, превосходившими по величине кулак взрослого мужчины.

По дороге находили объеденными целые молодые елки и сосны.

Желудок мамонтов прекрасно переваривал и хвою, и даже шишки.