Застывшая тень
(Большая книга забытой фантастики) - Остен Джон - Страница 11

Значит, эти несчастные существа были представителями того славного человечества, в сравнении с которым современных людей можно считать младенцами, едва начинающими говорить… Но для того, чтобы бесследно исчезла вся вековая мудрость этих могущественных народов, было достаточно самой малости — едва заметного содрогания земной коры!

Как горестно, что рукопись, о которой упоминалось в записках, погибла вместе с железным ящиком! Нет даже надежды, что их можно разыскать, ведь, закладывая фундамент, рабочие перекопали всю землю…

Алюминиевый футляр устоял перед разрушительной работой времени, а железный ящик, видимо, просто обратился в пыль.

Всего этого было достаточно, чтобы поколебать оптимизм Софра. Если рукопись и не содержала никаких технических подробностей, то она изобиловала общими замечаниями, неопровержимо указывающими на то, что погибшее человечество стояло гораздо ближе к познанию истины, чем современное поколение.

Софру было известно все, о чем говорилось в этой рукописи, однако здесь упоминались и такие научные открытия, которые он не мог даже вообразить. Он нашел разгадку тайны этого имени — Хидем, вокруг которого велось столько бесплодных споров.

Хидем — это искаженное Эдем, а то, в свою очередь, происходит от Адама. А может быть, и имя Адам тоже лишь вариант еще более древнего имени?

Хидем, Эдем, Адам — вечный символ первого человека и объяснение его появления на Земле.

Значит, Софр ошибался, отрицая его существование — теперь оно подтвердилось рукописью. Были правы народы, рассказывавшие легенду о первых людях, похожих на них самих.

Впрочем, ни эта легенда, ни остальные притчи не были плодом воображения обитателей Маарт-Итен-Шу. Они лишь повторяли то, что уже когда-то было сказано. Возможно, современники автора записок тоже не были первопроходцами, а вновь проделали путь, проложенный другим человечеством, населявшим Землю еще до них? Ведь упоминался же в рукописи какой-то народ, названный атлантами…

Во время раскопок, произведенных Софром, под слоем морского ила, вероятно, и были обнаружены едва сохранившиеся следы этих атлантов. Насколько близко подошла к познанию истины эта древняя нация к тому моменту, когда вторжение океана смело ее с лица Земли? Но каков бы ни был этот народ, после катастрофы не осталось никаких следов его завоеваний, и человечество должно было с самого начала совершать восхождение к знаниям.

То же может случиться с нынешними обитателями Андарт-Итен-Шу… А может быть, подобное произойдет и после них, в тот самый день…

Но наступит ли тот день, когда неутолимая человеческая любознательность будет, наконец, удовлетворена и человек, окончив свое долгое и трудное завоевание, сможет отдохнуть на покоренных высотах?

Так размышлял зартог Софр, склонившись над бесценной рукописью… Под впечатлением этого рассказа, извлеченного из загробного мира, он представил ужасную драму, постоянно происходящую во вселенной, и сердце его было переполнено состраданием.

Испытывая тягостные терзания из-за неисчислимых бедствий, которые выпали на долю живших до него, сгибаясь под тяжестью этих тщетных усилий, слившихся в бесконечности времени, зартог Софр-Аи-Ср медленно и мучительно, но вместе с тем глубоко убеждался в вечном возобновлении жизни.

После не так давно прочтенного мною доклада о состоянии сельского хозяйства в древности я, Натано, получил новое задание — сделать обзор необычайных событий, ознаменовавших собою последние два тысячелетия, т. е. тот период, в начале которого владычеству человека, этого важнейшего представителя млекопитающих, угрожал преждевременный конец.

Еще с тех пор, как началась жизнь на земле, жизнь, по-видимому, вынырнувшая в виде органической слизи из морских глубин, первенство принадлежало только двум большим группам: пресмыкающимся и млекопитающим.

Первые пользовались неограниченным владычеством в течение тысячелетий, но в конце концов должны были уступить меньшим по величине, но умственно превосходившим их млекопитающим.

Человек, этот высший образец жизнеспособности и умения покорять и подчинять своему контролю неодушевленную материю, сделался властелином мира и, по-видимому, некому теперь оспаривать его права. Но он настолько был ослеплен гордым сознанием своего непрерывного владычества над ниже его стоявшими группами млекопитающих и над почти вымершими рептилиями, что проглядел медленный, но верный рост одного из жизненных ответвлений совершенно другого порядка; правда, это был мир мелких существ, но по сравнению с ним они не были меньше, чем он сам был когда-то по сравнению с чудовищными рептилиями, бродившими по болотам мезозойской эры.

Эти новоявленные враги человека, редко, впрочем, нападавшие на него непосредственно, создавали ему угрозу уничтожением главных его средств пропитания, так что к концу двадцатого столетия в различные правительственные учреждения всего мира были внесены неслыханные до этого времени и смелые проекты полного истребления насекомых. Бедствие раскинулось так широко, тучи насекомых с такой быстротой множились и пожирали всякую растительность, что в ближайшее время можно было ожидать исчезновения последних продовольственных посевов. Человечество вдруг поняло, что ему угрожает та же участь, которая постигла почти вымерших пресмыкающихся. Сумеет ли род человеческий побороть засилье насекомых? Настал момент, когда человеку стало до очевидности ясно, что если не будут немедленно приняты самые решительные меры, верховная роль на земле перейдет к третьему обширному классу царства животных.

Я воспроизведу здесь отрывок лекции, прочтенной тогда одним американским великим ученым. Эта радиобеседа, разнесенная по всему миру, изменила ход судьбы человечества, но к лучшему или к худшему, пусть читатель сам решит по прочтении настоящего рассказа.

«Только в сравнительно недавнее время человеку удалось победить природных врагов — наводнения, бурю, суровость климата, дальность расстояния, — и вот мы теперь стоим лицом к лицу перед опасностью, угрожающей всему человечеству. Неужели мы шаг за шагом завоевали истину и законы, которым подчинена материя, только для того, чтобы покориться первой реальной опасности, грозящей нам истреблением? Конечно, какой бы то ни было ценой, вы примете участие в решении нашей общей проблемы, и я думаю, друзья, что способ решения уже найден мною.

Я знаю, многим из вас — хотя бы моему другу, профессору Фэру, — моя идея покажется крайностью, но в то же время я убежден, что пока вы не отрешитесь от некоторых устаревших и бесполезных привычек, вам нечего надеяться на преодоление создавшегося положения.

Уже в течение последних десятилетий вы убедились, насколько бесцельно обременяли мы себя разным ненужным имуществом, которое было лишено всякого признака полезности, но которое, по разным сентиментальным соображениям, вы продолжали беречь в ущерб производительности ваших жизненных сил, так как вы посвящали им часть вашего времени и внимания вместо того, чтобы целиком отдаться практической задаче житейского совершенствования. Вы неохотно расставались с этими вещами, но я имею в виду предложить вам отказаться без проволочек от всего, что у вас еще сохранилось, — от всего, что так или иначе стоит на пути к немедленному искоренению наших врагов — насекомых».

В этом месте мой достойный предок, профессор Фэр, по-видимому, представил лектору свои возражения, указывая, что усиление продуктивности за счет каких-либо ценностей, коренящихся в чувстве, нежелательно и не ведет к счастью, которое и есть настоящая цель человека. Ученый, со своей стороны, привел тот довод, что счастье достижимо только путем полнейшей приспособляемости к обстановке и что производительность труда при отсутствии любви, сострадания и прочих нежных чувств есть ближайший путь к человеческому блаженству.