Удел безруких (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич - Страница 18

Бжезинский долго не брался за мороженное, так и сидел надувшись. Но моряк с Алого Линкора вдруг ему подмигнул, и тогда джентльмен махнул рукой на обиду. Заметив переглядку, Горшков осторожно сказал моряку с линкора:

— Судя по вашим шахматам, вы более артиллерист, нежели ракетчик?

— Seguramente, — согласился моряк на испанском языке, и тут же уточнил на русском:

— Больше рогатый, чем китаец.

“Мистер No” и тут остался бесстрастен. Горшков же от изумления выронил серебряную ложечку, и вездесущий робот мигом протянул ему новую. Упавшая ложечка через мгновение утонула в палубе, как в трясине; адмирал все хлопал глазами.

Наконец, попрощались. Американцы загрузились в “Чинук”; причем оказалось, что робот побывал и тут, от всей души напоив пилотов тем самым лимонадом с пузырьками. Теперь пилоты ласково побулькивали в ларингофоны, изумляя диспетчеров. Журналистку с особенным удовольствием внесли в “Чинук” на руках. Операторы отступали последними, снимая и после взлета, из открытой двери двухвинтового “Летающего вагона”.

Русские в полном порядке, откозыряв и пожав руку хозяину, погрузились в Ка-27ПС; робот побывал и там. Более того, он как раз вылезал из вертолета, и адмирал флота Горшков, пребывая в тяжких раздумьях от услышанного, крепко пожал чертовой машине манипулятор.

Этот кадр оказался популярнее не только Эйнштейна с высунутым языком, но и знаменитого “Пешеходного перехода” Ливерпульской Четверки.

А великий Пол Маккартни, буквально только что выпустивший свой лучший альбом “Tug of war”, отозвался еще и синглом “Стальное рукопожатие”, вполне предсказуемо порвавшим все хит-парады даже не в первые сутки, а буквально тем же вечером.

Вечером в гостевой каюте “Владивостока” зазвонил телефон внутренней связи. Министр иностранных дел Советского Союза Андрей Андреевич Громыко выслушал приглашение, приказал рефенту оставаться на линии, но вызывать его самого только для Москвы. Для всех прочих “Мистер No” спит. Хлопотный день, холодный ветер над палубой, качка в вертолете, уже не мальчик… Из-за грохота турбин обменяться свежими впечатлениями с Горшковым не вышло; надо хотя бы сейчас это сделать, пока удивительный раут свеж в памяти.

Так что Громыко надел костюм попроще и последовал за ужасно серьезным лейтенантом по железным кишкам крейсера в адмиральский салон — к счастью, на “Владивостоке” помещения для командования предусматривались проектом, и выселять офицеров экипажа не пришлось.

Корабль построили как большой противолодочник. Только в апреле семьдесят седьмого года “Владивосток” переобозвали ракетно-артиллерийским крейсером. Корабль успел послужить в Северном Флоте, пришел на Дальний Восток по Севморпути. Взяли его в далекий поход по двум причинам. Первое: опытный экипаж, посещавший с визитами Индонезию, худо-бедно знакомый с театром. Второе: палубный вертолет. Новые корабли проекта 1164, где вертолетов уже планировалось по четыре штуки на борт, еще достраивались, а одалживаться у американцев или везти министра на переговоры шлюпкой-катером означало вовсе потерять лицо.

Вышло, тем не менее, вполне пристойно. Контраст с шумными, развязными штатовцами удался. Переплюнуть их в пышности все равно бы не удалось, так ради чего выжигать ресурс кораблей? Ансамбль песни и пляски везти? После похода через пол-глобуса эскадру пришлось бы загонять на восстановительный ремонт…

Но тут лесенки с переходами закончились, лейтенант вежливо раскрыл дверь салона и молча козырнул. Громыко поблагодарил моряка кивком, переступил комингс и вошел; офицер закрыл за ним дверь снаружи.

Внутри за столом восседал еще один динозавр, даже не хрущевский, а сталинский: флота адмирал Сергей Георгиевич Горшков. Белейшая скатерть, чай в серебряных подстаканниках; плоская бутылочка коньяка “Двин”.

— Врач-то разрешил?

Горшков только рукой махнул. Громыко устроился на вполне привычном стуле. Взялся за ручку подстаканника:

— Горячий… Что скажете?

Горшков прищурился. Постучал пальцами по своему чайному прибору.

— Пассажир это.

Громыко молча поднял брови. Адмирал отпил чаю, не заметив, горячий ли, и объяснил:

— Не служил. В море не бывал. Так… Экскурсия на речном трамвайчике. Видно. По взгляду. По тому, как ногу ставит на палубе… Чувствую, меня не обманешь.

— А остальной экипаж?

Адмирал пожал плечами:

— Его нет. Роботы. Вот как тот, что нас лимонадом спаивал.

Теперь уже Громыко принялся пить чай. Долго, мелкими глоточками. Наконец, спросил:

— Как вы полагаете, американцы догадались?

— Риковер мог бы. Но я на него сразу насел, уши заплел. А сенаторов тот парень уже сам чем-то напугал. Видели, как один пистолет у пояса нашаривал? И как поляк лоб вытирал платочком?

— Я вполоборота сидел, не все рассмотрел. Гипнотизер?

— Возможно. Я успел подумать, что пана Збигнева сейчас кондратий хватит.

— Но, мне кажется, в делегации хватало моряков. Догадаются, что неопытен.

Горшков долил стаканы с чаем из плоской бутылочки доверху. Проворчал:

— На всех флотах имеются молодые офицеры, необмятые. Напрашивается, что такого вот молодого послали с нами общаться. Прочие сидят по каютам. Например, медицинский карантин.

Громыко вздрогнул. А ведь мер защиты не принимал никто! Ни их медики, ни штатовские. И, если…

— А что за шутка была, отчего вы даже ложечку выронили?

— Ложечку я на публику выронил. Не переиграл?

— Здесь не МХАТ. Сойдет. В чем соль?

— Когда Риковер спросил про шахматы, парень показал на столе эллипс рассеивания, его все артиллеристы знают наизусть. И потом на русском добавил, помните?

— “Больше рогатый, чем китаец”?

— На морском жаргоне артиллеристы именуются “рогатые”, а ракетчики “китайцами”.

— Почему “рогатые”, понимаю: стволы. Годами в море, опять же… Но почему “китайцы”?

— Много их. Если на корабле вообще есть ракетчики, то их столько, что даже отдельный замполит назначается.

— И каков же вывод?

— У него за основное вооружение артиллерия. Ракеты вторичны.

Громыко поморщился:

— Я имел в виду несколько иное. Выходит, он даже наш морской жаргон знает?

— Лучше исходить из того, что знает и американский. Но жаргон — еще одна неясность. Ведь ракеты у нас появились только в шестидесятых. А подводные лодки, где много ракет и ракетчиков, так и вовсе на десять лет позже. Винегрет получается. Оливье. Герб из восемнадцатого, сам корабль из начала сороковых, жаргон из шестидесятых.

Горшков отпил здоровый глоток чая, и Громыко последовал его примеру. Адмирал внимательно посмотрел на министра, понизил голос:

— Так вот, Андрей Андреевич, из этого винегрета у меня и родилась идея. На первый взгляд, безумная.

Громыко успокаивающе поднял обе руки:

— Ничего страшного. У меня вот и безумной даже нет. Слишком я далек от вашей специфики. Ничего на ум не идет.

Горшков снова долил стаканы из плоской бутылочки.

— Помните, на Черном Море снимали кино про аргонавтов? Построили трирему еще, помните?

Громыко кивнул.

— А вот представим, — Горшков заговорил тише, медленнее, раздельно:

— Что Америку не открывал Колумб. Что Америку открыли, допустим, уже в двадцатом веке. Но не высаживаются: ученые запретили. Изучают новый континент со спутников, с вертолетов. Мальчики в индейцев играют, предположим, снимается кино. Экзотично, популярно. И вот, скажем, плывут киноартисты или там студенты вокруг Камчатки. Каноэ из кинореквизита, грим, костюмы эти с бахромой. Тут их шторм уносит к берегам, допустим, Аляски. Либо в район Сиэтла, неважно… Как баржу с Зиганшиным, помните?

Громыко распахнул глаза:

— Понятно! Вот индейцы смотрят: прибило к берегу каноэ. Привычной формы. Только не из шкуры, а из сверхпрочной пленки, но Чингачгук-то слов таких не знает. Каркас не ивовый, титановый. Вместо дульнозарядного карамультука или вообще лука со стрелами — автомат Калашникова… Да в нем бы Архимед ничего не понял! Опять же, у гостей непромокаемые плащи, алюминиевые канистры, нержавеющие ножи с пустотелой пластиковой рукояткой, плавающие. Рация, антибиотики, рост, вес… Невообразимый для дикаря срок жизни.