Отдельное поручение
(Повесть) - Двоеглазов Владимир Петрович - Страница 32

— Ешь, — сказала Наташа, отдавая блюдо Ледзинской. — Пожалуйста, ешь, Ольга. — Ледзинская перехватила тяжелое блюдо, потому что Наташе трудно было держать его одной рукой (второй она качала онтуп), но и есть одной было неловко. — Ольга, ешь! — строго повторила женщина.

Толстячок шумно и возмущенно вздохнул: вот они — ломки добрых национальных традиций! Раньше разговору бы не было: лучшее — мужчинам, особенно если они гости. По странной случайности толстячок числился в мужчинах. Парень в энцефалитке отодвинулся от него ближе к Пятакову.

Женщина продолжала строго глядеть на Ледзинскую. И та вдруг поняла, что нужно есть. И куропатка, по правде говоря, пахла очень вкусно. Какие они люди, подумала Ледзинская. Какие они люди… Ей уже не было неудобно, что она ест одна, потому что Наташе и мальчику нравилось это, Цветков одобрял, а остальные ее не интересовали. Только почему они сварили всего одну? Неужели пожалели для остальных? Такого не может быть. Тогда, может, она у них последняя? Она перестала жевать и посмотрела на Наташу.

— Не нравится, Ольга? — спросила женщина.

— Н-нет… нравится…

— Тогда ешь.

Парень в энцефалитке допил чай, достал сигарету и начал хлопать по своим многочисленным карманам, ища спички.

— А ну, не курить тут! — сказала Ледзинская.

— Пусть курят, — сказала Наташа. — Чувал уносит дым.

— Ну да! Зачадят сейчас в четыре глотки. Выметайся, выметайся! — грубо сказала она парню в энцефалитке, и Наташа опять удивилась. — Не видишь — ребенок!

Толстячок, держа спички наготове, посмотрел на Цветкова.

— Покурите, — сказал, помедлив, инспектор. — Я тоже выйду покурю.

Парень в энцефалитке усмехнулся:

— Уж это само собой, что выйдете.

Участковый пристально посмотрел на него:

— Ваша как фамилия вообще-то?

Тот насмешливо ответил:

— Онегин.

— Онегин? — переспросил Цветков. — А второй, — кивнул на толстячка, — уж не Печорин ли? Ладно. Пошли покурим.

Парень в энцефалитке побледнел.

— Я… я… — пробормотал он. — Извините… если…

— Пошли, пошли, — сказал лейтенант.

Первым выбрался толстячок, за ним, оглядываясь на лейтенанта, парень в энцефалитке. Последним, вслед за Цветковым, выходил Пятаков. У двери он обернулся и так комично подмигнул Ледзинской, что та едва не рассмеялась. Наташа проводила их взглядом. Потом, повернувшись к Ледзинской, хотела что-то сказать или спросить, но не успела. Ледзинская, опередив ее, спросила, наклонившись над онтупом:

— Что это у нее на щечках?

— Расцарапала, — ответила Наташа. Затем развязала узел — онтуп скользнул ей на колени, и женщина, высвободив грудь, принялась кормить ребенка. — Ручками царапает и царапает… Вот связала — заживать начинает…

— Чем-нибудь лечила?

— Старухи говорят: нужно ребенка голым в снегу покачать. А я боюсь…

— Что ты! — ужаснулась Ледзинская. — У тебя тут лекарство какое-нибудь есть?

Женщина что-то сказала мальчику по-хантыйски, тот нырнул под шкуры и извлек пластмассовую коробку-аптечку, какие выдают в промхозе охотникам вместе с длиннющей инструкцией что и от чего. Инструкцию Ледзинская читать не стала.

— Вот, — сказала она. — Стрептоцид есть. Давай присыплем.

— Хорошо.

Ребенок заплакал.

— Ну-ну-ну, — сказала Ледзинская. — Что же ты плачешь, Оринька… Кто тебя обидел?.. Вот видишь, уже и все… Вот. Хорошо… Двое у тебя?

— Ой! — сказала Наташа. — Четверо.

— Четверо?!

— Трое в Ёгане живут. Двое с дедом, а этот, — кивнула на Андрюху, — в интернате. Спать тебе надо, Ольга. Устала ты. Зачем на такую работу пошла? По тайге ходишь. Мужики пускай по тайге ходят. Муж у тебя есть?

Ледзинская вздохнула:

— Есть…

— Где работает? Тоже в милиции?

— Нет, он адвокат… Ну, это когда в суде…

— Я знаю, — улыбнулась Наташа. — Я педучилище в Хантах закончила.

— Педучи-и-и-лище?!

— Да. Год работала в Ёгане учительницей. Потом за Ивана вышла, ушла в тайгу. Не пускали. Комсомол выговор объявил. Я депутат была, председатель исполкома в город позвонил. Секретарь райкома говорит: Ивану в Ёгане найдем работу, не уходи из школы. Ты — национальная интеллигенция, в институт Герцена пошлем… Как можно? Иван — охотник. И отец — охотник. И дед. Ему в тайгу надо. Ушла.

— Полюбила, — сказала Ледзинская.

— Знаешь, теперь не верится даже, что полюбила.

— Почему?

— Выпить любит. Стал много денег получать — охотник хороший, все хвалят, премии дают, а пьет! Никуда не годится. Как в лесу живем — хорошо. В Ёган приехали — побежал в магазин. Денег не даю — в долг берет. Пошла к продавщице: зачем в долг даешь? Опять дает. Валентину Михайловичу пожаловалась, тогда прекратилось. Опять друзей много. Все поят. Ищи пьяного! Как трезвый — хороший человек. Водку, спирт увидел — побежал телок за маткой. — Она помолчала. — Шибко пьют мужики. Делать что-то надо…

— Так делают, — сказала Ледзинская. — Указ вот вышел…

— Надо еще Указ. Башки им поотрубать. Вот… — Она вдруг осеклась, бросив взгляд на дверь.

— Знаешь их? — быстро спросила Ледзинская. — Я заметила, что знаешь.

Наташа помолчала.

— Иди за дровами, — сказала она мальчику. Тот вышел, натягивая на ходу интернатское пальто. — Приезжали неделю назад.

— Зачем?

— Со спиртом. На спирт — давай шкурки. Суют Ивану бутылку. Сама взяла бутылку — по голове хотела этого… полного — промазала, попала по спине. Потом уехали.

— Сюда приходили? — спросила Ледзинская. — Как же они нашли?

— Нет. Не сюда. На берегу мы были: Андрюшка как раз с капканами приехал. И они едут. Увидели — пристали.

— Спирту у них много было?

— Много. Полный мешок. И так еще.

— Какой мешок?

— Ну, вот такой… за плечами носить.

— Рюкзак?

— Да.

Полный рюкзак, подумала Ледзинская. И так еще. Нет, столько спирту они выпить не могли. Значит, обменяли на пушнину. Вот почему они второй полушубок не достают.

— Кто-то им отдал все же шкурки, — сказала Ледзинская.

— Отдал, — подтвердила Наташа. — Он показывал.

— Показывал? Шкурки?

— Да. Говорит: смотри — другие дают. Чего боишься? И ты давай, ничего не будет. Деньги предлагал. Говорит: ничего не бойся. Меня самого, говорит, все боятся. Я сам, говорит…

— Что?

— Говорит… сам в прокуратуре работаю. Это правда?

Это теперь на весь район разнесется, подумала Ледзинская, что работник прокуратуры ездил и выменивал на спирт пушнину. Ну, погоди, Шалагин!..

— Да что ты! — возмущенно сказала она. — Как ты могла подумать! Никакого отношения к прокуратуре он не имеет! Просто шофером там… работал.

— Ой! — сказала Наташа. — А я его бутылкой по спине. По голове хотела — не попала.

— Жаль, что не попала, — рассеянно сказала Ледзинская. — Слушай, а у кого они шкурки взяли, не говорили?

— Нет.

Вошел Андрюха с дровами. Они замолчали. Ледзинская вдруг почувствовала, что очень устала.

— Ложись, Ольга, — сразу это заметив, сказала Наташа.

Мальчик вдруг спросил:

— Тетя, а вы хорошо в школе учились?

— Что? В школе? — Она засмеялась. — Да, хорошо. С медалью окончила. А что?

Андрюха опустил голову. А Ледзинской вдруг все показалось таким далеким: мама, Москва, дом за плотиной, школа, медаль, выпускной бал, Красная площадь, юридический факультет на Герцена — все мелькало, как в калейдоскопе, в ее усталом мозгу, и она подумала, что все реже и реже вспоминает об этом, и эти картины уже не стоят перед глазами с такой отчетливостью, как прежде, когда она только что приехала на Север. Но, может, ей казалось так потому, что она очень устала.

— Тетя, — решился Андрюха на второй вопрос. — А меня возьмут милиционером?

— Что? Милиционером? Возьмут.

Мальчик просиял.

— Вот! А дядя Валя сказал, что не возьмут! А возьмут!.. А он говорит, что не возьмут!

— Почему? — спросила Ледзинская.

— Он говорит… — запнулся Андрюха. — Говорит… что я в школе плохо учусь…