Мнемозина (СИ) - Ланской Георгий Александрович - Страница 23

Меня этот вопрос тоже занимал. Мы попрощались с Андреем, и я уехал. Неприятный взгляд, которым меня пронзали на участке Сухоруковых, исчез сразу, как только моя машина скрылась за поворотом. Не вытерпев, я позвонил бывшим коллегам и попросил навести справки. Уже через полчаса, когда я встал в пробку на шоссе, я узнал, что отец Сухорукова повесился по пьяной лавочке месяц назад.

Ощущение сверлящего взгляда вновь появилось, когда я плотно завяз в пробке. Нестерпимая жара сводила меня с ума. Кондиционер в машине хрипел, делая вид, что работает, и я выключил его, в очередной раз приказав себе оттащить машину в ремонт. Когда-нибудь моя развалюха встанет посреди дороги и испустит дух, укоризненно выдохнув на прощание выхлопной трубой, что предупреждала меня. Я опустил стекло, и в салон тут же ворвались выхлопные газы соседних машин, басы чужих динамиков, с ритмами, которые мне не нравились. Хотелось плюнуть на все, смотаться на озеро, или просто сесть в тени с бутылочкой ледяного пива. Вместо этого я парился на шоссе, поминутно оттягивая рубашку и дуя себе на грудь. Потная ткань прилипла к спине, в машине воняло, как на конюшне.

Примерно тогда я вновь почувствовал, как затылок прожигает чужой взгляд, но на сей раз ощущения были иными. Интерес живого человека никогда не спутаешь со взглядом мертвяка и сейчас, на загазованной дороге, меня разглядывал живой. Понять, в какой машине находится вероятный соглядатай было нереально, к тому же я не был ни в чем уверен, списав чувства на мнительность. Однако, пока двигаться было некуда, я старательно изучил своих соседей по пробке, но ни к каким результатам не пришел. Часть водителей и пассажиров разглядеть было невозможно, стекла автомобилей бликовали, часть была тонирована, в некоторых люди сидели в солнечных очках, поди разбери, на тебя они таращатся или в другую сторону. Под моими пытливыми взглядами никто не дернулся, не отвел взгляд, не попытался прикрыться газетой как в дурном шпионском боевике.

День медленно угасал, но жара не ослабевала. Пробка застыла, и лишь марево от плавящегося асфальта да пары выхлопных газов создавали видимость движения. От духоты меня клонило в сон. Я начал клевать носом, когда резкий перелив телефонного звонка заставил меня вздрогнуть. Передняя машина сделала черепаший рывок, я подтянулся следом и вынул из кармана мобильный, мельком взглянув на номер.

Номер был скрыт.

Я помедлил перед тем как сдвинуть бьющийся символ звонка на зеленую трубку. Предчувствие тяжелой наковальней ухнуло мне в желудок. Подсознательно ожидая неприятностей, я поднес трубку к уху, но того, что услышал по ту сторону, я никак не мог ожидать.

— Скучал по мне, Стахов?

Этот мяукающий хрипловатый голос я бы не перепутал ни с чьим другим. В последний раз я слышал его в зарешеченной камере психиатрической больницы, куда заключенных переводили после освидетельствования психиатра. К моей ярости, этого человека всерьез считали неспособным отвечать за свои поступки.

Мне потребовалось тогда применить весь свой дар убеждения, чтобы врач впустил меня к нему, под клятвенное обещание ничего не делать с пациентом. Он так и сказал: пациент, хотя в его тоне слышалось отвращение и страх. Врач боялся Андрея Чигина так же, как большинство когда-то общавшихся с ним людей.

Палату заливал мертвенно-белый свет, бьющий маньяку в спину, и в этом, хоть мне нелегко было признать, было что-то божественное. Но впечатление улетучилось, едва Чигин поднял голову, и я увидел его ухмылку, на изрытом следами угрей лице.

Я не убил его тогда, сдержав обещание. О чем потом пожалел. Никто бы меня не осудил. Сейчас, когда я услышал его вкрадчивый голос, я вспомнил, как выл, сидя на полу, под его речи о предназначении, слепом жребии, мессии и его воплощении на земле.

И еще смех. Тихое хихиканье безумца. Такое же, как сейчас, когда я обливался холодным потом в своей подыхающей машине. Трубка едва не хрустнула под моими пальцами. Я сглотнул и грубо рявкнул:

— Что тебе надо?

Хихиканье по ту сторону диалога царапало мне сердце ледяными когтями.

— Мне? Просто поболтать со старым знакомым. Совершенно другой вопрос, что надо тебе? Птичка на хвосте принесла, что ты вновь меня разыскиваешь.

— Я никогда не прекращал тебя искать, урод, и рано или поздно найду, — прервал я, не задумываясь над тем, что мне только что сказали. Какая разница, черт побери, кто сдал меня Чигину? — И тогда ты собственную печень сожрешь.

— Не ори, Стахов. Иначе я положу трубку и больше не позвоню, — жестко сказал маньяк, и его голос показался удивительно молодым, почти детским, высоким и чистым. — А тебе ведь хочется со мной поговорить, верно? Скажи, Ваня, как ты отреагировал, когда тебе пообещали меня сдать? Почему поверил, что это не развод?

— С чего ты взял, что я тебе отвечу? — холодно ответил я.

— С того, что я, мил человек, знаю, где ты, а вот ты где я не знаешь, и это может продолжаться очень долго. Слышал, как мудрые люди говорят: предупрежден, значит вооружен. Так что очень скоро мы с тобой встретимся.

Теперь его голос изменился. Со мной разговаривал старик, и даже интонации, дребезжащие, визгливые, как несмазанные шестеренки, были стариковскими. Там, на другом конце мира, в цепкой лапе телефон держал самый настоящий хамелеон, втирающийся в доверие людям, несмотря на свой отвратительный вид.

— Буду ждать с нетерпением, — ответил я.

— Ой ли? — хохотнул Чигин, и его модуляции вновь изменились. Теперь со мной беседовал мужчина средних лет. — Мы ведь уже встречались, Стахов, помнишь? И тогда счет был три-ноль в мою пользу… Ну, хорошо, три-один, учитывая, что ты меня потом все же взял. Но в этот раз тебе так не повезет.

— Скажи, где ты, и мы сравняем счет, — произнес я сквозь зубы. В ухо ударил визгливый хохот безумной ведьмы.

— Бедный Стахов, ты же везде и всюду опаздываешь. И в этот раз тоже опоздаешь. А я подожду, мне торопиться некуда. После камеры и психушки каждый день на воле воспринимаешь как праздник. Солнышко греет, птички поют, а руки занимаются любимым делом. Ты же знаешь, Стахов, чем я люблю заниматься?

Я закрыл глаза, всего на мгновение, и тут же открыл, не в силах вычеркнуть из памяти забрызганную багровым картинку: безжизненная рука Лена, скрюченное тельце Артема и бутылка из-под вина, набитая белыми бабочками, которая упала с полки и не разбилась. Она катится ко мне, влипая в чернеющую кровь, и движется дальше, оставляя на полу неровный красный круг.

— Мне нравится твое молчание. Оно так красноречиво и выразительно. Ты наверняка сейчас стиснул зубы и пошел желваками, это уморительно, я просто вижу тебя наяву. Да, Стахов, я опять в игре. Знаешь, чтобы выйти в дамки можно лишь немного постараться, включить мозги, стать умнее. Изменить почерк. Замести следы. Выбрать жертву. Ты же бывший мент, Стахов, ты же должен понимать, как тяжело вам связать между собой незнакомых людей: женщин, детей, разных, непохожих. А еще тяжелее найти тех, кого никто не ищет. Ты бессилен, вы все бессильны! Ты беспомощен против меня, совершенно беспомощен! Все, что тебе остается, это бегать за собственным хвостом, как собачонке. Ты и есть собачонка, глупая, дрессированная легавая, которая продаст душу за похвалу и сахарок. И потому ты никогда не будешь равен волку.

— Ты не волк, — прошипел я.

— А кто?

— Ты — гиена. Падальщик. Упырь. Откуда у тебя мой номер?

— Сколько экспрессии. Сколько вопросов, — грустно сказал Чигин и вновь рассмеялся опереточным Петрушкой. — Давай поговорим о другом, Стахов. Давай поговорим о твоей жене и сыне. Ты уже перестал слышать по ночам их крики? Или ты никогда их не слышал?

— Я тебя убью. Ты меня понял? Я! Тебя! Убью! — заорал я, перестав сдерживаться. Слезы катились по лицу, из соседней машины с недоумением и страхом косились на безумца, орущего в трубку и долбящего ладонями по рулю, но мне было все равно.

— Да понял, понял, — устало сказал Чигин. — Ты меня убьешь. Или я тебя, да, Стахов? Ты теперь по улицам ходи и оглядывайся. Я начеку, и доберусь до всех, кого ты еще любишь. И вот тогда мы поговорим по-другому. Я заставлю тебя скулить, собачонка, и ползать на брюхе, чтобы я сохранил жизнь твоим женщинам.