Последние километры
(Роман) - Дмитерко Любомир - Страница 11

Впрочем, хватит, хватит об этом! Хватит обо всем, что не относится к сегодняшнему бою. Осталась одна минута: тридцать секунд… пятнадцать…

Крепче зажал в ладони микрофон и во весь голос воскликнул;

— Орлы-танкисты, впере-ед!

Покачнувшись, танк комбрига рванул с места, за ним последовал танк Бакулина, за Бакулиным — Коваленко, за Коваленко — Мефодиев, за Мефодиевым — Качан, а впереди — тральщики. Вращаются огромные железные цепи, крутятся валы с острыми металлическими зубьями, бьют и роют землю, а она то покорно безмолвствует, то огрызается взрывами мин.

Вдруг одна «коробка» остановилась, окутанная дымом. Между черными дымовыми клубами вспыхивают голубовато-сиреневые языки пламени. Горит танк старшего лейтенанта Коваленко. Видимо, тральщик проскочил мину…

Первый просчет, первые жертвы… Спасется ли кто-нибудь из членов экипажа? Успеет ли оказать им помощь санитарная служба? Трудно сказать. Боя уже не прекратить!

Первые танки достигли противотанкового рва и остановились. Саперы им сейчас не сумеют помочь — враг еще живой, еще дышит, несмотря на полуторачасовую артподготовку. Гитлеровцы бьют прицельным пушечно-минометным огнем. Навести переправу в этих условиях крайне трудно.

— Огонь, ребята, огонь из пушек! Расстреливайте ров прямой наводкой!

Огромными фонтанами поднимается смерч снега, перемешанного с песком, горячие осколки веерами разлетаются во все стороны, там, где они падают, снег шипит, превращается в лужицы талой воды.

Танк Героя Советского Союза гвардии майора Петра Бакулина мчит к ближайшему перелеску. Бой уже далеко позади, его не видно и не слышно. Это не тревожит комбата 1. Так или иначе, но бригада прорвалась и выполняет поставленную перед ней задачу. Комбат до боли натер переносицу монокуляром оптического прибора — видимость никудышная. Тучи, казалось, опустились еще ниже, снег повалил еще гуще. Комбат открыл крышку люка, но снежинки залепили стеклышки бинокля. Теперь можно полагаться лишь на собственные глаза.

Пилицу проскочили с ходу, фашисты не успели взорвать мост — удача! Огромная удача, которая всегда сопутствует тому, у кого в руках инициатива.

Настроение у комбата чудесное. Командир бригады по радио приказал ему сегодня же достичь польско-германской границы. Чтобы развить нужную скорость, Бакулин вывел свой передовой отряд на шоссе Ченстохов — Люблинец.

Первой идет его машина. За нею тарахтит танк скрупулезно-педантичного, немолодого, лысоватого лейтенанта Полундина. Умный, опытный офицер, человек не из робкого десятка. Ему бы давно уже пора носить звездочки капитана, командовать ротой или батальоном, а он, вишь, застрял на взводе, чуть ли не от самого дома. Орденами и медалями фортуна его не обделила, а вот про служебные ступеньки почему-то забыла…

Сейчас Полундин выполняет обязанности командира роты вместо старшего лейтенанта Коваленко, который временно вышел из строя. Временно или навсегда? Об этом они узнают лишь на ближайшем пункте боепитания. Где он будет, этот пункт? А они ведь израсходовали на проклятый ров чуть ли не половину снарядов.

— Сколько снарядов осталось? — спрашивает комбат заряжающего Мамедова, неразговорчивого азербайджанца, который сидит рядом и напевает какую-то бесконечную песню. Из-за этой песни, стука и грохота Мамедов не слышит комбата, поэтому Бакулину отвечает наводчик Голубец:

— Двадцать восемь.

Следовательно, израсходована половина: частично при форсировании рва, а частично уже по дороге — на подавление разных движущихся и неподвижных целей. Теперь придется экономить каждый снаряд.

Появление тридцатьчетверок вызывает повсеместную панику. Что бы ни попадалось у танков на пути: обоз, автоколонна, штабные машины — все погибает или же бросается наутек. Но вон там, впереди, виднеется какой-то населенный пункт. Там может вспыхнуть бой.

По радио комбат спрашивает Полундина, сколько у него снарядов. Сорок? Это уже лучше. Полундин осмотрительнее и скупее Бакулина, а тот уралец — душа нараспашку!

Вдруг Бакулин вспомнил о Галине. Ему искренне жаль ее, он до сих пор переживает разлуку. Но ничего не поделаешь! Зато радостно сознавать, что у тебя будет сын или дочь. Знать бы, кто именно!..

То ли тучи израсходовали все свои запасы, то ли танкисты проскочили полосу снегопада, но уже только отдельные снежинки игриво мерцают в воздухе. Сектор наблюдения сразу расширился, достигает теперь самого горизонта. Можно воспользоваться и оптикой. ТПК чудодейственно приближает населенный пункт, виднеющийся вдали, и комбат Бакулин лихорадочно сверяет свои наблюдения с картой. Нет сомнений: впереди немецкий город Обервальде. Старые стены, потемневшие крыши — черное пятно на озаренном зимним солнцем горизонте.

…Черный город встречает танкистов белыми флагами.

Узнав о том, что советские танки появились уже непосредственно на немецкой территории, Гитлер примчался в Цоссен. Сегодня этот юго-восточный форпост Берлина с его многоэтажными зданиями превратился в хаос руин. Бомбардировщики союзников побывали здесь не один раз. Разрушенные здания — будто наружный защитный барьер над глубокими катакомбами, составляющими второй, подземный город. В нем расположился штаб генерала Йодля — оперативный мозг сухопутных вооруженных сил гитлеровской империи: рабочие комнаты, узел связи, шифровальный отдел, зал для совещаний, спальни, столовые, бары с электрическим освещением, вытяжной вентиляцией, горячей водой.

Внешне Гитлер воспринял фатальное известие с неожиданным спокойствием. В цоссенском подземелье он появился без очередной истерики и проклятий. Однако вид его поразил генерал-полковника Альфреда Йодля.

— Провидение, — бормотал фюрер. В его мутных зеленовато-голубых глазах светилось нечто похожее на радость. — Провидение, — повторил он хриплым, жутковато-спокойным голосом и направился к карте, висевшей на стенде. После прошлогоднего покушения и ранения фюрер ходил боком, поддерживая здоровой правой рукой искалеченную левую.

— Где они сейчас? — спросил он вдруг громко и яростно.

Йодль вздрогнул от резкого гортанного восклицания, Гитлер заметил это и ехидно бросил:

— Дрожите?

Йодль внутренне съежился, но этого не мог заметить никто, даже провидец фюрер. Лицо же начальника генерального штаба, продолговатое, обмякшее, уже не способно было ни бледнеть, ни краснеть. Оно всегда было желтоватым. Последние двое суток Йодль не спал ни минуты, держась на тонизирующих препаратах. Неутешительные вести одна за другой поступали с Восточного фронта, где, как и следовало ожидать, началось мощное наступление русских.

Йодль не раз пытался убедить фюрера в том, что Сталин не останется равнодушным к просьбам Черчилля и Рузвельта о стратегической помощи в связи с неудачами, постигшими на Западноевропейском театре действий фельдмаршала Монтгомери и генерала Эйзенхауэра. Но все напрасно: фюрер не согласился вывести из Курляндии шестнадцатую и восемнадцатую армии, в составе которых законсервировано двадцать шесть дивизий, чтобы действовать не растопыренными пальцами, а сжатым кулаком. Тогда фюрер, правда, в шутку назвал его паникером и пораженцем. От этой шутки у Йодля похолодела спина.

— Где они? — все более разъяряясь, спрашивал Гитлер, хотя маниакальная радость в его тусклых, склеротических глазах не угасла.

— Здесь, мой фюрер, — пошевелил непослушным языком Йодль, указывая район на восток от Оппельна.

— Поздравляю вас, генерал! — сказал Гитлер и, как и раньше, боком, тяжело дыша, двинулся назад к столу.

Это, наверное, тоже была шутка или хуже — ирония, сарказм, однако Гитлер говорил вполне серьезно. И от этого Йодлю становилось еще жутче.

— А мы с вами где были в сорок первом и сорок втором? — уже спокойнее, почти мягко обратился к Йодлю Гитлер. И, не ожидая ответа, чеканил слова, пристукивая в такт им правой рукой по столу; — Под Москвой! Под Петербургом! На Кавказе! — Названия Ленинград он не признавал, а о Сталинграде промолчал. Это слово было для него слишком ненавистно.