Доктор 2 (СИ) - Афанасьев Семён - Страница 43

— Так в чём подвох? — продолжаю не понимать. — Мы же не сделали ничего предосудительного. Наоборот, спасаем человека. Тьфу три раза, да ещё же ничего и не закончено…

— Хороший руководитель, Саня, начинает готовиться к сложной ситуации до того, как она настанет, — назидательно поднимает в воздух указательный палец Котлинский. — А будет как минимум шквал интереса от тех, кому не повезло с диагнозом, как и Анне. Так, сегодня у нас понедельник… По плану — собрание отделения, где я вам отчитываюсь по количеству принятых на патронаж. И объявляю финансовые планы. Саня, а иди-ка ты сюда.

Сажусь за приставной «Т»-образный стол сбоку и Котлинский передает мне один за другим три листка из принтера:

— Первый лист — список принятых на сегодня на патронаж по беременности. Количество, номер, сумма взноса. По первой или по второй программе. Второй лист — движение денег. Сколько денег зашло, на сколько это месяцев, какие суммы помесячно к выплате в итоге. Третий лист — список каждого участника процесса. Находи там себя.

— Так, нашёл… Вижу цифру. Эквивалент шестисот долларов. — добросовестно докладываю Котлинскому.

— Это то, что КЛИНИКА предлагает тебе сейчас. Забегая вперёд: Саня, это очень неплохая зарплата для врача в городе. Тем более, ты у нас… — Котлинский три раза свистит сквозь узко сжатые губа. — Но вот теперь начинается самое главное.

— По деньгам претензий не имею. Даже наоборот, знаю, что это более чем достойно, — сразу открещиваюсь от негатива, — у меня же Лена врач. Я периодически с ней дежурю в неотложке. Ну, как дежурю… Сижу в ординаторской по ночам… Вижу, как они работают и с чем сталкиваются. Если говорить об окладной части, шестисот долларов, мне кажется, даже Стеклов там не имеет.

— Приятно говорить с умным человеком, — кивает Котлинский. — Стеклов там даже пятисот не имеет, не то что шестисот. А работа и ответственность — не приведи Господь. Ну да ты и сам видел. Но речь не об этом. Я сейчас вижу, что использовать тебя на патронаже для беременных — это садить из гаубицы по воробьям. Если не хуже. С беременными мы и без тебя, худо-бедно, как-то всю жизнь справляемся. Под «мы» я сейчас имею ввиду медицину, а не КЛИНИКУ, — уточняет Котлинский. — А вот если мы положительно завершим эксперимент по этой опухоли, это действительно будет прорыв. Не имеющий ни аналогов в мире. Ни иных шансов для онкобольных. Вот теперь я не знаю, что делать.

— Тогда давайте откровенно. — решаю, что уж Котлинскому теперь можно выложить всю правду. Тем более, я за последние сутки очень многое обдумал, сопоставил и сделал нужные выводы. — Игорь Витальевич, я, когда начинал бодаться с опухолью, имел только желание. Правда, очень сильное. Потом я вычислил «рабочую методику», если можно так выразиться. Опираясь на свои личные возможности, которые не поддаются тиражированию. Потом теоретически вычисленное обоснование методики я доработал практикой. Теперь мы с вами не только предполагаем, а ещё и умеем практически делать так, чтоб иммунная система организма начинала «видеть» раковые клетки.

Котлинский устраивается в кресле поудобнее, отодвигая от себя бумаги, и внимательно слушает меня.

— Вначале я не видел и не чувствовал. Сейчас, хоть до конца ещё далеко, но я уверенно говорю: иммунитет организма на клеточном уровне «видит» эту опухоль. Ну, когда я её «подсвечиваю». И иммунитет пациента — тренируемая на клеточном уровне величина. Анну мы, скорее всего, вытащим. Я это не буду говорит ей, но вам скажу: помните, Сергей Владимирович говорил, что у неё процентов двадцать шансов по статистике?

Котлинский кивает.

— Вот сейчас я лично даю девяносто. По той картине, которую каждый день наблюдаю с девяти до двенадцати лично. Десять процентов оставляем на отсутствие опыта. Хотя, организм — очень точная и логичная система. С очень предсказуемыми результатами задействования тех или иных процессов или органов.

Котлинский снова кивает и откидывается назад ещё сильнее:

— Вот теперь нам с тобой надо решить, что будем делать с потоком таких, как Анна. В то, что поток неизбежен, можешь поверить моему опыту и логике.

— Верю безоговорочно. Но я бы разделил вопрос на две части.

— Какие же? — удивлённо поднимает бровь Котлинский.

— Первая, я лечу. Если вы не возражаете, это не обсуждается. Давайте помогать если не всем, то хотя бы кому сможем. Если другие методы бессильны. Второе: сортировка больных. Я от неё отказываюсь. Мне шестнадцать, лично я сортировать больных не захочу и не смогу. Мою производительность вы знаете. Давайте, решать, кого ко мне направить, будете вы?

— Об этом не подумал, — качает головой влево-вправо Котлинский. — Я думал, раз есть разные типы опухолей, ты сам будешь выбирать, с чем работать.

— Если конкретно опухоли — думаю, справлюсь со всеми. Не важно, как она образовалась. Важно, чтоб иммунная система её распознала. А мне всё равно, какую цель «подсвечивать», — делюсь мыслями. — Ну и, если с кем-то не справлюсь, лично я это увижу в течение недели. Всегда есть возможность попытаться помочь кому-то другому, если с конкретным пациентом мои усилия окажутся бессмысленными.

— Сортировать, значит, мне? — почему-то хмурит брови Котлинский.

— Я потеряю в качестве и скорости лечения. Если начну лично кому-то отказывать, — честно признаюсь. — А справиться даже с пятью такими, как Анна, одновременно я не смогу. Мне кажется, нам логично браться только за тех, от кого отказалась либо вот-вот откажется официальная медицина.

— Да я сам об этом подумал. Если кому-то онкодиспансер даёт восемьдесят процентов шансов, если этот человек не настроен на наши «новаторские методы», то зачем его тащить насильно. Такой, впрочем, и не придёт, — прикидывает вслух Котлинский. — К нам как раз ломанутся такие, как Анна. Эххх…

— А если так. — Меня осеняет мысль, которую могу оценить только я сам; Котлинский не чувствует того, что чувствую я. — Допустим, пять больных. Таких, как Анна. Одному достаточно сорок минут в день со мной для «разворота процесса вспять». Да, если мы потратим на него три часа в сутки, он вылечится за шесть недель. Но для того, чтоб он не умер и выздоравливал, скажем, полгода, достаточно сорока минут. Второй пациент — пусть час двадцать…

— Индивидуальный график по каждому пациенту? Минимальная по времени, достаточная для ремиссии поддерживающая терапия? — резко выпрямляется в кресле, подвигаясь к столу, Котлинский?

— Ну, да… если я вас правильно понял.

— Хм… Это лучше, чем ничего. Если больных несколько, я согласен, что лучше не дать умереть всем. Но лечит дольше. Чем половину вытащить со скоростью звука, а остальных потерять… Принимается. — Котлинский хлопает ладонями по столу. — Как проект решения, годится. Тем более, как ты говоришь, давайте, цинично говоря, вначале ещё доживём до этого момента. Пардон за тавтологию. И Саня, вопрос финансов…

— Меня вполне устраивает эта цифра, — быстро киваю на три листа, которые он мне дал в самом начале.

— Меня не устраивает. Давай так. Я пока не знаю, как мы вообще официально оформим это «подвижничество». Но я, в отличие от тебя, с высоты опыта знаю правило: у уникального специалиста должны быть уникальные условия. Не сочти за корявый комплимент, это не он. Это моя оценка онкопрактики в НОВОЙ КЛИНИКЕ, как руководителя.

— Не понял, о чем Вы сейчас.

— Не перебивай. Давай так. Пиши, сколько ты в неделю зарабатываешь на мойке.

Делаю как он просит и подвигаю лист к нему.

— Это максимум или минимум? — спрашивает Котлинский, бросив быстрый взгляд на цифру.

— Это нынешнее средневзвешенное. По состоянию на сегодня.

— Вроде бы, ты же там больше зарабатывал?

— Больше зарабатывал, когда сам руками работал, — пожимаю плечами. — Сейчас взял двух сотрудников, восемьдесят процентом уходит им. Мне, как стороннему наблюдателю, остаётся двадцать. Вернее, как контролёру и руководителю, — поправляюсь.

— Саня, я прошу тебя сегодня же рассчитаться с мойкой. — серьезно говорит Котлинский, глядя мне в глаза. — Если хочешь, сумму за следующие двадцать недель я тебе выдам наличными прямо сегодня. Либо переведу на тот счёт, на который скажешь.