Через Урянхай и Монголию
(Воспоминания из 1920-1921 гг.) - Гижицкий Камил - Страница 35

После окончания торжества состоялись конные скачки и состязания борцов, а также стрельба из луков, этого традиционного оружия монголов. Я поражался, глядя, с какой скоростью и точностью вонзались стрелы в глиняные головы китайцев, находящиеся на расстоянии пятидесяти шагов.

В этот же вечер прибыл в хурэ сотник Шилов, посланный бароном для вступления в должность командира одного из отрядов Казагранди. На следующий день есаул Павельцов привёз мне приказ о возвращении в дивизию, и заодно поручение о выезде в Шаби вместе с семьями всех военных из отряда Унгерна. Большевистские войска были уже похоже около уртона Барготай и заняли Фанзу двумя бригадами пехоты. Эти неблагоприятные известия рассеяли собравшуюся у виновника торжества горстку гостей, а меня склонили к срочному выезду в сопровождении казака и проводника.

В дороге я встретил интендантский обоз под командованием поручика Баранова, спасающийся бегством от большевиков в сторону хурэ Цецен-хана.

В лагере, куда я приехал после полуночи, царило большое движение: переправляли большую бригаду на левый берег реки. По причине уничтожения моста в результате недавнего ливня, приходилось на плотах перевозить муку, сахар, амуницию и пушки. Переправа прошла удачно; только утонули около десяти китайцев, унесённых течением реки. Вручая генералу рапорт о прошедшей поездке, напомнил я, что в Урге ожидают помощи, но барон, глядя на меня почти весело, произнёс:

— Знает ли пан предсказание, которое вынуждает меня идти вглубь Забайкалья?

— Нет.

— А в таком случае выслушайте меня: придёт с севера белый человек, а глаза его будут как кусочки льда. Пройдёт по земле, как огонь и смерть. Это будет бог войны, который даст счастье и спокойствие монгольским народам. Чтобы это предсказание исполнилось, я должен идти не в Ургу, а залить кровью Забайкалье — так как оттуда придёт Бог войны, — произнёс барон, и глаза его заблестели фосфорическим блеском.

На следующий день переправили ещё крупный рогатый скот, что заняло массу времени, так как только овец можно было везти паромом, остальная тысяча голов должна была перебираться вплавь. Не получалось всё гладко, многократно обоз поворачивал назад или его сносило водой. Наконец, с небольшими потерями, удалось достигнуть другого берега. Сам Унгерн в окружении штаба преодолел переправу на конях. Внезапно конь одного монгола начал тонуть, потянув за собой наездника. Генерал, будучи превосходным пловцом, поспешил ему на помощь и в полубессознательном состоянии вытащил монгола на берег. После переправы на другой берег реки приступил я тотчас же к изготовлению газовых снарядов и взрывчатых мин, испытания которых дали отличные результаты.

В это время весь лагерь готовился к военному походу, и движение было заметно во всех отрядах.

В это время был обнаружен большевистский заговор, организованный в дивизии индивидуумом, выдающим себя за поляка, доктора Езерского. Это был обычный аферист; после проведения следствия он был расстрелян вместе с сообщниками.

Одновременно прибыло посольство от Далай-ламы из Тибета с богатыми дарами. Тибетцы были высокого роста, с благородными чертами лица, особенно красивыми были их чёрные глаза. Они отличались от монгольских лам густыми, причёсанными чёрными шевелюрами, которые стягивались серебряными пряжками.

Новые гости, с которыми я быстро завязал дружбу, предложили мне совместный выезд в Лхасу и обещали мне должность при дворе Далай-ламы. Так как барон не протестовал, радовался я этому неимоверно, так как имел бы возможность достичь сердца тайн, закрытых от глаз обычных европейцев. К сожалению, в день отъезда тибетцев барон запретил мне покидать лагерь из-за отсутствия другого специалиста.

Я получил от моих новых приятелей только ценные подарки. Наши монголы окружали тибетцев неимоверным поклонением. Сонмы поклонников умоляли их об лекарских консультациях, ворожбе или благословлении. Падали ниц и целовали край их одежд.

Однажды пришло известие, принесённое беглецами из столицы, о взятии Урги. Барон день ото дня становился всё более нервным, постоянно менял начальников штаба. Полковника Львова посадил на двадцать четыре часа на гауптвахту, Томашевского избил ташуром и отослал в полк.

Дольше всех держался на своей должности полковник К.

Начальником штаба у генерала Резухина был полковник Островский.

Любовь солдат к нервозному барону ещё не ослабла, хотя они и побаивались его, как огня.

Неожиданно однажды ночью протрубили тревогу. В течение часа выступили кавалерийские полки, артиллерия, стада и, наконец, тыловое охранение. Я со своим газово-подрывным отрядом должен был ожидать специальных приказов. Спустя несколько часов оказалось, что тревога поднята для проверки готовности войск. Двумя днями позже выдвинулись мы действительно в сторону Дзуну-Джасак, где уже наше переднее охранение вело бой с большевиками. Я прибыл туда с третьей батареей, под командой капитана О., и состоящей из двух отличных орудий Арисака и обеспеченной крупповской амуницией.

Заняв указанный бароном пункт, отправились мы выбирать место для наблюдения на одном из окрестных холмов. Пушки «красных» вели сильный прицельный огонь по спешенной коннице, пулемёты секли её градом пуль. Однако капитан О. точными выстрелами вынудил стрелковые цепи большевиков к отступлению и смене позиций орудий. Пользуясь этим, наш первый полк бросился в атаку. Встреченный густым залпом карабинов, не испугался, а, налетев на большевиков, начал сечь их белым оружием (саблей). Под напором казаков пошатнулись колонны большевиков, но тотчас же они получили помощь всей бригады. Угрожающую ситуацию спасла шрапнель первой батареи поручика Балка, спокойствие и хладнокровие которого внесли свой вклад в спасение полка. Однако неожиданный прорыв врагом левого крыла китайского дивизиона и заход к нам в тылы — склонили победу на сторону красных. Битва перешла в кровавую убийственную бойню, окончательным результатом которой стал захват китайцами большевистских пушек. Одновременно битва, происходящая на правом фронте, принимала для нас угрожающий оборот. Разгром китайского дивизиона вызвал панику в рядах унгернцев, побежавших в переполохе под натиском врага. При виде близкого поражения, барон, во главе славной пятой сотни оренбуржцев, бросился в атаку, возрождая силу духа в объятых паникой шеренгах. Ситуация была спасена. Битва под Дзуну-Джасаком закончилась полным поражением большевиков. От пленных узнали мы, что генеральский штаб Пятой армии был так уверен в поимке барона, что заняв войсками все дороги до российской границы, праздновал уже 3 июля 1921 г. в Иркутске торжество победы над Унгерном.

После битвы, сразу же вечером, двинулись мы на запад от Селенги, направляясь к горам, покрытым лесами. Мы шли затяжным маршем вплоть до следующего полудня, задержавшись только на трёхчасовой отдых в полночь. Оказавшись в безлюдной местности, на бездорожьях, и пользуясь близостью окружающих нас болот, спокойно отдыхали мы целые сутки. Раненые были отправлены в Дзаин-шаби, но большевики перехватили их в дороге, сопровождающих вырезали, раненых же вместе с повозками побросали в Селенгу. Печальную эту весть подтвердил возница, единственный спасённый монголами.

Отдых дивизии прервало известие о большевистской погоне. Стало быть двинулись мы вперёд, мчась день и ночь, отдыхая едва по несколько часов в сутки. Взбирались мы длинной змеёй среди гор и лесов, то снова спускались в долины.

Во главе следовала вторая бригада генерала Резухина, в качестве авангарда, далее тянулись табуны коней, стада коров, отары овец, за ними же — дивизионы: монгольский, китайский и японский с сотнями казаков, интендантство и госпитали. Артиллерия и газовый отряд шли впереди полков первой бригады, замыкающей колонну. Арьергардом командовал есаул Забиякин, а на флангах мчались разведывательные отряды монголов.

Вступив в горы, мы передвигались очень медленно. Огромные леса задерживали переходы. Единственными живущими существами, каких мы встречали здесь, были стада быстроногих оленей и важно шагающие медведи.