Тигр и Дракон (СИ) - "The Very Hungry Caterpillar" - Страница 17

Отодрал Шэрхан взгляд от гривы чёрной. С мыслей сбивала.

— Порошок твой брату в голову ударил. Планировал, вроде как, врагов убивать, а пока что только своих и травит.

Удивленным император не выглядел.

— Есть такое свойство у порошка, слабую волю под себя подминать. Князь И половину своего племени рабовладельцам за него продал.

Князь И. Тот самый ублюдок, что Йиньйиня рабом увел, а потом как подарок императору вручил.

Давнишняя злость пробудилась.

— Как же можно — своих-то? Да и вообще, что за дурь такая — рабство? У нас такого отродясь не было.

Император глянул искоса:

— А я в книжках про касты читал. Мол, есть у вас те, кому только и предназначено, что с рождения до смерти в грязи копаться.

— Я и не говорю, что у нас рай да справедливость сплошная. Гнилья хватает. Но рабства нет. Никогда бы я не смог человека продать.

— А брат твой смог.

Под дых ударили слова. Сжал Шэрхан челюсти, аж зубы хрустнули. Не виделся бы с купцом сегодня, не разбередили бы душу гостинцы домашние, не кровило бы сердце от вестей дурных, может, и не задела бы подначка императорская. А так — в груди колко и жарко стало, будто уголёк вдохнул.

Посверлил его император глазами, а потом руку на плечо положил. Как тогда, давно.

— Прости, — сказал тихо. — Не хотел обидеть.

— Чего ж на правду обижаться?

— Неужто ты считаешь, что раб здесь?

Слова сами изо рта ринулись:

— А что, скажешь, свободен?

Руку император убрал, посмотрел вроде как с обидой. Обиделся, что клетку свою Шэрхан не любит? Хотел бы, чтобы за подачки одеялами в ногах валялись да благородство императорское восхваляли?

Двинул Шэрхан со злостью ферзя:

— Шах, мат.

Молча фигуры заново поставили. Половину пешек друг у друга съели, пока не унялась дрожь гневная в пальцах. Пока дыхание не выровнялось. Голова не прояснилось.

Не так Шэрхан разговор планировал. Под взглядом таким пристальным не то что фигурку умыкнуть, тут взбзднуть незамеченным не получится.

Постарался мину подружелюбнее скривить:

— О другом давай разговаривать. Узнал тут я, ты меня все это время за нос водишь.

— О чем ты? — спросил император без особого энтузиазма.

— Да как же, я-то думал, ты и вправду в первый раз шахматы видишь, а побеждаешь, потому что стратег такой первостатейный, а ты с детства, оказывается, тренируешься.

Император быстро смекнул, о чем он. Отнекиваться не стал.

— Между сянцы и твоими шахматами больше различий, чем сходства.

— Докажи.

Император сидел, губы поджав.

«Ну давай, решайся, любишь же меня обыгрывать, — мысленно подбодрил Шэрхан. — Что, не вижу? Лицо ледяное, а в глазах огонь так и жжется.»

Всколыхнулась белая курта, мягкие носки по полу деревянному еле слышно прошуршали. Из ящика, медью окованного, император достал доску и, на место вернувшись, между ними поставил.

Доска хоть и напоминала шахматную, была и в самом деле другой. Линий девять на десять, цветом квадратики одинаково желтые, а фигурки — да не фигурки даже, так, кругляши нефритовые с вырезанными иероглифами — вообще на пересечениях стоят. Ходили фигуры тоже с вывертом, но цель оставалась прежней: сохрани своего полководца — и заматуй противника.

Трёх игр в открытую оказалось мало. Мозг скрипел и жаловался. Всё пытался Шэрхан по знакомой колее шахматной выехать, а император каждый раз колёсами кверху из неё выбивал. Азарту много, сплошь прямые атаки. Разминка знатная вышла. К концу четвёртой партии Шэрхан улыбался.

— Готов сыграть по-настоящему? — спросил, ухмыляясь, император. Посмотрел хитренько: — На желание?

Неужто так все просто будет? И красть ничего не потребуется? Всего-то — выиграть? Это и к лучшему. Зачем гадости делать? Чего, в самом деле, разозлился-то? И вправду ведь старается император жилье его сносным сделать. А что Пракашка — дрянь и хвост свинячий, так он за это не в ответе.

Тряхнул Шэрхан волосами:

— Давай.

Сердцем чуял — выиграет. Ходил агрессивно, но и защищаться не забывал. Ходы просчитывал. Связками показанными пользовался. Да как ни старался, а в конце все одно зажал его полководца император конём в тиски и катапультой расстрелял.

И теперь что? Воровать запал прошёл. Сказать, что ли, купцу, чтобы привез дочке гостинец поскромнее?

— Мое желание, — напомнил император, рассуждения прерывая.

Посмотрел на Шэрхана с торжеством. Вперёд подался. За край одеяла, в котором Шэрхан, как в коконе, сидел, взялся и вниз потянул.

Шэрхан застыл. Кожа пупырышками покрылась. Не от холода комнатного, а от прикосновения мимолетного, на удивление тёплого. Посмотрел Шэрхан вниз, туда, где пальцы по груди прошлись.

— Про кольцо расскажи, — сказал император.

Ах да, кольцо. До комнаты своей после свидания с купцом Шэрхан не дошёл, прямо в коридоре евнух перехватил да в купальни направил. Не оставлять же святыню без присмотра, вот и пришлось к императору с цепью вокруг шеи идти.

— Семейное кольцо. От отца перешло.

Покрутил император перстень, камень погладил.

— Магии много.

— Много. Но не доступна. Только просветления наивысшего достигнув магию эту подчинить можно, как первый из махараджей джагорратских, мой прапрапрапрадед сделал. Он племена враждующие объединил, мир да спокойствие на землю вернул, даже асуры его признавали. Никому после него это не удалось. С самой его смерти враждуем мы друг с другом, зарвавшимся племенам в ноги кланяемся да дань платим, и с асурами договориться не можем, и мрём как мушки-однодневки. Душа болит. Всю жизнь третий глаз тренирую. Ведь если бы мне когда-нибудь удалось…

Вцепились жёсткие пальцы ему в подбородок. Глаза чёрные, лютые, в душу глянули. Таким свирепым император еще никогда не выглядел.

— Ты же знаешь, что никогда туда не вернёшься. — Прищурился, и ещё страшнее добавил: — Никогда.

Ну вот и проснулся дракон. Истинное лицо показал. Безжалостное. Сложно было, небось, все это время морду звериную прятать. И ладно бы сразу честно открылся, не так обидно бы было, что поверил, так ведь нет. Убаюкал, задобрил, чуть не в друзья набился. Дождался, пока доверится Шэрхан, подойдет близко — и хвать за горло.

Ну и демоны с тобой.

— Знаю, — сказал Шэрхан, в глаза узкие бесстрашно глядя. Сказал, а сам ладонь на доску положил. А как кожей прохладу кругляшка ощутил, кулак сжал.

— Время истекло, — гулко раздалось из-за двери.

Встал Шэрхан, одеяло с себя стряхнул и обратно на кровать понес — без благости императорской сегодня обойдётся. Попутно уголком мягким по доске прошёлся, фишки по ковру разметал. Под пристальным взглядом к двери направился. Пронесёт или нет?

— Стой.

Последний раз сердце так билось, когда из асурского окружения свой отряд ночью тайком выводил: двести джагорратских воинов против двадцати тысяч тварей шестируких, а шансов выжить было больше. Кулак вокруг фишки вспотел, она чуть не плавала.

Император, будто коршун, мышь в поле высматривающий, глазами по ковру водил.

— Одной не хватает.

— Под кровать, поди, закатилась. — На прищуренный взгляд Шэрхан уставил кулаки в голые бедра: — Обыскивать будешь?

В дверь снова постучались. Император покачал головой:

— Иди.

Вышел Шэрхан из покоев и зашагал так, что конвой за ним еле поспевал. Когда закрыл за собой дверь в комнату конкубинов, выдохнул. Страшно уже не было. Улыбка шальная губы растянула. Подавись ты, дракон. Не остановить тебе тигра. Фишка это что, только начало. А там, глядишь, и домой сбежит. Ждут же.

Потянул затекшие от напряжения плечи, огляделся и понял вдруг, что странная в комнате тишина — не безмятежная, дыханием трёх спящих тел наполненная, а надсадная, будто кто рот себе рукой зажал и шелохнуться боится. Это ещё что за дела? Дотянулся до вазы у двери и зонтик деревянный, которым от снегопада на прогулке прикрывались, бесшумно из неё вытянул. Голый, но все же не безоружный.

Присмотрелся. Две кровати пустовали, а на третьей замер лунным светом очерченный силуэт. Удачно кровать стояла. Удачно всё, что нужно, луна высвечивала. Усмехнулся Шэрхан, обратно в вазу зонтик вернул. Кажись, не понадобится.