Нам всем не хватает сказки (СИ) - Бриз Фреш - Страница 2

Не хочет она уходить за сихиртя, как обещала, но и отреклись от неё соплеменники — сложили чумы и ушли. Долго плакала Хадне и ругала себя, оставшись среди бескрайних сопок без своего народа, не хотела слушать утешений сихиртя, опечаленного её слезами. А когда он напомнил ей её же слова, сжала в руке последний его подарок и вонзила по самую рукоять в грудь влюблённому.

Оставила Хадне нож в теле белого человека, сама же хотела убежать, но, разозлившийся сначала, сихиртя спустился под землю и стал просить Нга в обмен на свою душу, чтобы не дал тот сбежать обманщице, чтобы привязал он ноги Хадне и потомков её навечно верёвками невидимыми к той земле, в которой останется лежать его мёртвое тело. Согласился Нга выполнить эту просьбу. А сихиртя, пока был ещё жив, вышел в последний раз взглянуть на прекрасную Хадне.

Сжалось сердце его от жалости, когда увидел он её одну-одинёшеньку посреди пустоши. Раскаялся сихиртя в том, что натворил, ведь не осталось больше злости на любимую, — не переживёт она одинокую зиму в холодной тундре. И тогда умирающий сихиртя позвал весь свой народ, и построили они ей дом. Из костей и шкур подземных оленей был тот первый дом.

С тех пор и живут на этом месте все дети Хадне, вплоть до Ясавэя. Большие семьи были и маленькие, богато жили и бедно, но уйти из этих мест не могли — не пускало что-то, возвращало всегда. Не иначе, как проклятье ещё держалось верёвками обветшалыми за их ноги. Сам старик называл это проклятье привычкой и любовью к родной земле, к её молоку, коим вскормила она дедов и бабок его, и отца, и его самого. И к дому, конечно.

Как бы ни было временами тяжело, но не возникало никогда у Ясавэя желания покинуть этот дом. Даже тогда, когда из пятерых детей его в живых остался лишь один — отец Я́бне — влиться в кочевые группы и мысли не было у мужчины. Тяжело очень выжить семье из пяти человек в этой жестокой к людям местности, а теперь и вообще трое их всего осталось. Потому и боялся старик будущего — что-то оно для внучки его готовит?

Один раз он решился завести разговор с невесткой о дальнейшей жизни Ябне, о том, что можно её в Нарьян-Мар отправить учиться, работать, жить.

— Никуда не уйду отсюда! — как отрезала Ябне, внезапно вошедшая в дом. Да старик и сам знал, что она ответит именно так.

Под глухую поступь оленьих копыт, лай собак и своё негромкое пение, доехал Ясавэй до родного дома. Уже Юлия вместе с дочкой загоняли оленей в стойло, уже вертелись у входа в дом в предвкушении горячих мясных объедков, вернувшиеся вместе со стадом, собаки. Старик слез с нарт и обнял подбежавшую к нему с радостной улыбкой Ябне. Шершавые руки его зацепились о такую же старенькую ягу́шку, согревающую молодое и сильное девичье тело.

Глава 2

Ник нервно выстукивал пальцами дробь по гладкой тёмной поверхности журнального столика в комнате отдыха. Комнате подготовки. Комнате ожидания. Сейчас же более всего подходящим ему казалось сравнение с пыточной камерой, поскольку то, чего он тут ожидал, с каждым разом казалось ему всё более и более нудным занятием, а тот, кого он здесь ждал — не иначе, как мучителем.

И не убежать ему от мучителя…

Когда выбивать такт о стол надоело, Ник вскочил на ноги и закружил по комнате, словно заключённый по кругу в тесном пространстве тюремного двора. Никаких иных, более светлых и радостных ассоциаций, как когда-то, это место уже у него не вызывало.

— Пытошная, — пробормотал молодой человек, разминая шею и плечи, и улыбнувшись, когда послышался характерный хруст суставов.

Всего-то несколько лет назад — может, четыре или даже пять уже — серые стены, столь опостылевшие теперь, казались ему волшебными воротами в новый, счастливый и невообразимо богатый мир. И это впечатление вовсе не оказалось обманчивым — Ник действительно попал туда, куда мечтают несбыточно попасть миллионы людей, особенно те, которым ещё не перевалило за тридцать. Но даже и после тридцатилетнего рубежа многие стремятся туда… то есть, сюда, где сейчас мечется Ник.

Правда, для этого пришлось из Николая превратиться в Ника, потому как первый вариант звучал как-то слишком обыденно. Но это ничуть не расстраивало молодого человека ни тогда, ни сейчас, тем более, что из маминых уст всё так же он продолжал называться Коленькой. Со второй частью имени, то есть с фамилией, тоже произошли перемены — Заревченко никуда не годилось, и, разрываясь между звучанием За́ров и Заревский, продюсер выбрал всё-таки второй вариант, потому что тот казался ему слегка покрытым таинственной дымкой, не сразу раскрывающей разным любопытствующим загадку происхождения его обладателя.

— Сядь, примелькался уже! — процедила сквозь зубы Светлана. Но даже не удостоилась взгляда Ника, не то, что ответа.

Женщину Ник, сообразно сегодняшнему настроению, считал не меньше, чем цербером. И хоть голова у неё была всего одна, зато неприятных черт характера столько, что оригинальный свирепый надсмотрщик, не задумываясь, махнулся бы с ней чем-нибудь.

Светлане было как раз немного за тридцать, но если другие её ровесницы, вращавшиеся в этом богемном мире, вызывали у Ника стойкое или не очень желание хоть раз уложить их в постель, то эта женщина своим вечно серьёзным, а чаще недовольным выражением лица и колкими замечаниями была способна породить у него массу других, не менее острых желаний: сбежать, удавить, сунуть ей в рот кляп, нанять киллера или даже заработать много, очень много миллионов и все их потратить на то, чтобы отправить Светлану далеко в открытый космос, — благо такое уже возможно, — непременно в один конец.

Впрочем, эта антипатия была взаимной, поскольку Светлана, хоть и получала довольно высокую зарплату за то, что опекалась Ником Заревским, тем не менее, глубоко в душе презирала его и всех, ему подобных. Она считала, что мужчина должен зарабатывать себе на жизнь — и не только себе — любым мужским делом. При этом «мужским» в её понимании являлся бизнес любого рода, промышленность, политика, спорт и даже криминал. Конечно, в этом кратком списке не перечислено всё то, что, по мнению Светланы, являлось подходящим для мужчины занятием, например, как не упомянуто в нём продюсерство, являющееся своего рода бизнесом, его разновидностью, что бы там не приходилось продюсировать.

А вот исполнение сладких попсовых песен, сделавшее Ника Заревского известным на всю страну и очень популярным среди подростков женского пола певцом, считала женщина занятием не достойным настоящего мужчины. Оттого и к Нику она относилась, как к… к не совсем настоящему мужчине, пусть и достигшему уже возраста двадцати шести лет. Её отношение к Нику не смягчалось ничуть даже благодаря его довольно симпатичной внешности. Наоборот, ей казалось ещё более отвратительным то, что такой спортивный, сильный — видно же по рельефным мышцам, очертания которых проступают через свободный пуловер, да и расписание регулярных тренировок в спортзале, которое для Ника Светлана составляла сама, и контроль этих тренировок, осуществляющийся ею же, не могли допускать обратного, — мужчина предпочитает именно такой «не мужской» вид деятельности.

Откинувшись на жёсткую спинку кожаного дивана, женщина в который раз вгляделась с презрительной усмешкой в лицо беспокойно суетящегося рядом Ника. Отметила тёмные круги вокруг серых глаз и вдруг проявившуюся тонкую носогубную складочку с левой стороны лица и подумала, что наверняка этот повеса опять полночи курил травку с дружками, а затем ещё полночи развлекался с одной из своих поклонниц, писающих за ним… «Фу, — подумала Света, — какое некрасивое выражение». Затем перевела взгляд на губы Ника — те, довольно красивые, сухие и чётко очерченные, слегка шевелились, наталкивая женщину на мысль о том, что их обладатель в который раз пропевает про себя песню, которую они собрались тут сегодня записывать. Иногда, вот как сегодня, например, эти губы кривились в странной, присущей лишь Нику, однобокой полуулыбке с оттенком горечи, а иногда расходились в улыбке другой — открытой, широкой, — и тогда Светлана поражалась, насколько же преображается в лучшую сторону его резкое, такое строгое, для молодого ещё мужчины, лицо. По настоянию продюсера Нику выбрили затылок и виски и теперь то, что осталось от его светлых с золотым отливом яркого солнца волос, было схвачено в модный ныне короткий хвост чуть ниже макушки.