Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ) - "jenova meteora" - Страница 43

—Что, синеглазик, нервы сдают? — заметила его состояние Сольвейг.

—Кто бы говорил, jalmaer. — вяло отозвался иллириец и устало прислонился к стене.

Ноги словно налились свинцом, каждый шаг давался ему с трудом. Он безуспешно шарил своим Даром, пытаясь найти хоть что-то, что могло бы объяснить его состояние. И ответом ему была лишь мертвая тишина. Дойдя до очередного перекрёстка, иллириец не выдержал и снова привалился к стене.

—Братец? — забеспокоился Дола, увидев осунувшееся лицо близнеца.

—Все в порядке. — отмахнулся Лайе. — Просто... у меня такое чувство, словно мы блуждаем уже вечность.

—И здесь нет ни одной живой души. Даже неупокоенных нету. — поддержала его Сольвейг.

—Значит, сделаем ненадолго привал. Тебе хватит, чтобы передохнуть? — поинтересовался Дола. — Ты мне нужен, Лайе. Я не вижу ни следа, быть может твой Дар...

—Я чувствую себя слепым. — признался Лайе, устало опустившись на пол. — Не вижу, не чую абсолютно ничего. Это... пугает.

—Ну а ты, Сольвейг? — Дола перевёл взгляд на ведьму.

В ответ она лишь развела руками и тоже села, напротив Лайе. Силы покинули её, невыносимо хотелось спать.

—Да что с вами такое? — Дола удивленно разглядывал своих спутников.

—Мне нужно лишь перевести дух... — сонно пробормотала Сольвейг и зябко закуталась в плащ.

Ей вдруг стало холодно, до костей пробрал озноб. Глядя на Лайе, она поняла, что он чувствует то же самое.

—Дай нам минутку, Бес. — попросила она. — И пойдём дальше.

—Неужели ты ничего не чувствуешь? — Лайе поднял взгляд на близнеца. — Это место. Оно забирает силы, жизнь.

—Или это ты такой слабак. — поддела его Сольвейг.

—Уж молчала бы, ведьма. — вяло огрызнулся иллириец. — Сама выглядишь, точно бледная тень.

—По-крайней мере, я ещё могу продолжать путь, синеглазик. Быстро ты сдулся. А может, ты просто боишься подземелий? Я бы не удивилась — после Каморана-то... — ведьма осеклась и охнула, затем бросила злой взгляд в сторону иллирийца. — Это подло, знаешь ли. Говоришь, будто сил у тебя нет, но Даром швыряться горазд.

—Shienadan! Просто заткнись, ради всех богов. — посоветовал Лайе и зажмурился: головная боль вспыхнула с новой силой.

Наблюдая за ними, Дола раздраженно сложил руки на груди.

—Задница Махасти, как же вы меня достали, оба. — проворчал он. — Думаю, вам лучше здесь остаться. Я пойду дальше. Попробую что-то найти. И вернусь обратно.

—Не слишком умная идея, малой. — сонно буркнул Лайе.

—Я вообще не шибко умный, в отличие от вас, одарённых. — огрызнулся Дола.

—Здесь лабиринт, легко заблудиться. — буркнул уязвлённый его словами близнец.

—Я Гончий, забыл? Уж как-нибудь найду дорогу обратно. А вы пока сидите и ждите моего возвращения.

—Малой... — запротестовал было Лайе.

—Я сказал: сидеть и ждать. — рыкнул Дола.

От неожиданности Лайе удивленно притих, прижал уши к голове и во все глаза уставился на близнеца. Дола вздохнул и взъерошил волосы. Помолчал. И, наконец, более миролюбиво добавил:

—Просто... Дай мне сделать то, что я хочу. Дай побыть одному, Лайе. Всю дорогу я слушаю, как вы препираетесь. Вас... слишком много.

Не дожидаясь ответа, иллириец развернулся на пятках и скрылся в ближайшем ответвлении коридора.

—«Слишком много»? — повторил Лайе, мрачно взглянув на ведьму.

—Ты слишком его душишь. — отозвалась она. — Как будто тебе мало того, что ты всегда рядом. Ты хочешь, чтобы он был только твоим, чтобы слушал только тебя, чтобы дышал только тобой. Какой ты жадный, Лайе. — ведьма насмешливо цокнула языком.

Лайе усилием воли подавил нарастающее всякий раз, как ведьма открывала рот, раздражение, и промолчал.

Ибо не знал, как объяснить, что все совсем иначе, чем представляет себе ведьма. Как объяснить, что это не та жизнь, которую надо? Как рассказать об одной душе на двоих — благословении и проклятии близнецов одновременно? Ведьма, хоть и живет долгие годы благодаря своему Дару, все же остаётся jalmaer, короткоживущей. Она мыслит, как люди, и никогда не сможет понять иллирийский разум. Лайе знал — Сольвейг не поверит ему, никогда не поверит. Все доводы лишь убедят ее в его эгоизме.

И он не сказал ни слова, лишь поплотнее закутался в свой плащ, зябко поежился, всем телом ощущая противный холод подземелий. Замолчала и Сольвейг. Сидя напротив Лайе, она временами настороженно прислушивалась к тишине катакомб, похожая на кошку — зеленоглазая и бойкая, готовая, чуть что, вскочить на ноги. Глядя на неё, Лайе невольно подумал, что, не будь ведьма столь охочей до чужой жизни, он, возможно, смог бы почувствовать к ней симпатию. В конце-концов, она была умной и сильной — на свой лад, конечно же. А в следующий миг иллириец уловил ее мысли, женщина думала о его брате, и Лайе снова захлестнуло чувство сильнейшей неприязни.

Он брел по пустым коридорам, настороженно оглядываясь по сторонам. Взглядом из полумрака Дола выхватывал бесконечные саркофаги, расположенные друг над другом в нишах, что были вырублены в стенах. Мертвые. Бессчётное количество мертвых было в этом месте. Дола поднял взгляд вверх и увидел потолок, в котором светились вкрапленные в него голубые камни. Дола видел их лишь на Вечной Земле, в старой части Термарилля. Он подумал, что древние, кем бы они ни были, обладали изрядным могуществом, раз эти камушки, разгонявшие тьму, сохранили свою силу.

Ресургем был построен на руинах куда более древнего города, который, наверняка, застал ещё эру Первозданных. И эти катакомбы превратились в город мертвых, место массовых захоронений. Дола лишь мог догадываться, что здесь произошло, и единственное пришедшее, как будто извне, объяснение было связано с тем, что скорее всего здесь погребены джалмарийцы, и, возможно, народ Первозданных, погибший во время Предрассветной войны и в самом начале Периода Исхода. Когда в этот мир вторглись Совершенные, принеся с собой Хаос и смерть, они устроили самую настоящую бойню. Как там говорилось в исповеди Даэтрана?

«Мы стремились выжечь пороки, глубоко укоренившиеся в обитателях этого мира. Мы желали очистить эти земли от скверны. Хотели сделать их совершенными, как мы сами. И мы не понимали, что самое очищенное и совершенное — и есть настоящее зло. И мы несли его в себе».

И после долгого кровопролития их сумели оттеснить шеддары. Живучий, варварский народ, задавивший Совершенных количеством и кровожадностью.

Предрассветная война и Период Исхода были теми временами, которыми иллирийская история не гордилась. Иллирийцы хранили память о почти всех выдающихся личностях того времени, независимо от того, к какому народу они принадлежали. Иллирийский Совершенный Глеанн. Близнецы Ассэне и Даэтран. Имрах, королева стертого ныне с лица земли Камайнена. Первозданная Хасидзиль, давшая жизнь Меченым. Вечная Дева Ленно Ханаан. Редо, Первый полководец. Принцесса Мадригаль из Дома Йонах. Таких имён было много, и иллирийцы старались их помнить.

Сидя на уроках истории, Дола никак не мог взять в толк, зачем это нужно, ведь смутные времена давно прошли. И лишь когда он пошёл в армию, где всех воинов учили не повторять ошибок прошлого, где из них выращивали безупречных воинов, Дола понял. Но, в отличие от многих представителей своего народа он не хотел быть мясником.

Саркофаги мертвого города были ярким примером того, что бывает, когда мясники, уверовавшие в собственное совершенство, пытаются перекроить под себя весь мир, который даже не является им родным.

Доле чудилось, что его мысли переплетаются с чьими-то ещё, что кто-то зовёт его за собой. Он понимал, что что-то не то с ним происходит, но паутина, сплетенная чужим разумом, была крепка и не позволяла ему даже мельком подумать о чем-то другом. Дола вовсе не собирался отходить слишком далеко от распутья, где он оставил брата и ведьму, но на очередном перекрёстке он почуял «след». Чем дальше он шёл, тем сильнее своим чутьём видел его, и было это очень похоже на следы беженцев в шахтах за Вороньим Граем. Такой же багровый и вязкий, вызывающий тошноту. Создавалось впечатление, что тот, кто его оставил, бежал, скрывался от чего-то. Подозрения Долы подтвердились, когда он увидел лежащие за поворотом тела. Скелеты, облачённые в кирасы, которые Дола доселе никогда не видел, лежали так, словно неведомая сила разбросала их в стороны, переломав все кости. И это было странно — иллириец готов был поклясться, что в катакомбы многие века не ступала нога человека, а след, который он видел, был яркий, отчётливый, словно погоня была вчера. Нахмурившись, иллириец продолжил путь, готовый к любой опасности. Но здесь его инстинкты молчали: коридоры были пусты и мертвы, он не чуял ничего, что могло бы сойти за опасность или живое существо. Возникшее чувство неправильности нарастало с каждым шагом.