Несчастные девочки попадают в Рай (СИ) - "Kerry" - Страница 47

— Отлично, — на лице Саше нет эмоций. Он похож на сержанта, который подготавливает бойца к службе. — Запомни, никогда не бойся. Если чувствуешь, что можешь — делай. Если под ногами не лава — прыгай. Если впереди не огонь — иди напролом. Если в стакане не яд — пей. Если перед тобой не друг — стреляй. Если не любишь — отпускай.

— Каштанка, домой! — Мой приказ эхом раздался по округе.

От быстроты движения, я чувствовала, как щелкают мои колени. Со стороны я была похожа на Пашку, которому рассказали о прибытие грузовика с мороженным.

Во дворе было тихо, даже слишком. Овчарка нырнула в будку, а я прилипла к соседнему забору. Или семья Соколовых спала крепким сном, или вовсе отсутствовала дома — свет горел только на крыльце. В маленьком железном треугольничке рябицы вместились мой нос, губы и немного щек. В общем, выглядела я крайне нелепо.

— Сема, — тихо позвала я, не надеясь на какой-либо ответ.

Ну почему в этот раз, ты не появился из ниоткуда?

— Бу-гага! — Что-то черное внезапно появилось перед моим лицом.

Громко завизжав, я повалилась на землю. Поясницу пронзила неприятная боль, а перед глазами заплясали искорки.

Господи, изыди!

— Ты чего, Златка? — удивился Сема. — Ты что, решила, что я шуба с носом? — посмеялся он.

— Ты дурак с подносом! Ты напугал меня, придурок! — приподнявшись, я стала отряхивать свою одежду. — И как ты только до такого додумался?

Парень безынтересно пожал плечами.

— Не знаю, само как-то в голову пришло.

Мои ладони стали грязными и липкими.

— Проклятье, я раздавила Пашиного индейца из сосачек. Он лепил его пол дня. Братец никогда мне этого не простит.

— Вот это беда, — с сарказмом пропел Сема. — Там, в мусорке, полно абрикосовых костей, слепим ему нового? Немного меда и у индейца появиться подружка, — парень собрался плюнуть себя в ладонь, но я остановила его.

— Это не смешно, Сема. Я похожа на поросенка. И, хватит ржать!

Мне было пятнадцать, а я выглядела так же, как выглядела в восемь. Чумазо и глупо.

Светлые глаза парня засверкали хитринкой.

— А я дома один. Искупаем тебя?

— Размечтался.

— Просто умоем?

— Отстань.

Он глубоко вдохнул.

— От тебя так вкусно пахнет барбарисками. Так бы и съел.

— Боюсь, я встану костью в горле…

Теперь Семен напрягся.

— Послушай, Злата, я извиняюсь за то, что напугал тебя, ладно? Но может хватит строить из себя смертельно обиженную? Это всего лишь шутка, а ты…

— Нам нужно поговорить, — перебила я, не веря, что выпалила это.

Мое лицо стало серьезным, а вот лицо Семена совсем помрачнело.

— Поговорить?

— Да, — мои губы ловили воздух, словно следующих вдох был последним. — Это важно.

— О чем ты?

— О нас.

Семен был слишком догадлив. Он развел руками.

— Ах, ну конечно, это следовало ожидать! Дай угадаю, наш поцелуй был случайностью, а встреча — роковой ошибкой, так? — он изогнул темную бровь и вынуждающе взглянул на меня.

Губы отказывались шевелиться, но, кажется, все было понятно и так.

— Ох, Семен, я была такая дура, — передразнивал он девчачьим голосом. — Понимаешь, меня закружило, завертело, я сама не знаю, как оказалась у тебя в объятьях. Наверное, это нечистая сила. Да, точно, это была она. Но, башка проветривалась, и ты не такой уж и прекрасный. Да? Это ты хотела сказать?

Даже не знаю, кому было сейчас больней, но я едва справлялась со слезами. Болели глаза, сердце и душа.

— Что же ты молчишь, Злата? — задыхался он. — Валяй, я весь во внимании. Мне не терпится тебя послушать.

Собрав волю в кулак, я, наконец, заговорила:

— Ты хороший друг…

Парень задрал голову к ночному небу и зарычал.

— Друг-недруг, говори сразу — что не так?

Я запнулась. Не могла же я рассказать ему про Нину и ее чувства. И дело не только в ней, ведь, Сема действительно мне небезразличен, но почему-то я постоянно думаю Саше. Только о нем. Плохой или хороший, ласковый или жестокий, принципиальный или же напрочь лишенный совести — мои мысли заняты только «холодным» Соколовым. Неправильно, знаю, но ничего не могу с этим поделать. Я снова и снова прикладываю обожженное сердце ко льду, в надежде получить долгожданное облегчение.

Мне было пятнадцать, и я перестала отрицать очевидное. Перестала противиться чувствам. Перестала себя обманывать. И, перестала себя уважать. Я сохранила чувства к человеку, который без стеснения вытирает об меня свои грязные ботинки. Я послушно принимаю его «удары», но продолжаю любить.

— Я не хочу тебя обманывать, — вымолвила я. — Но я снова запуталась… Споткнулась на ровном месте, понимаешь? Снова. Где-то в глубине души, я чувствую, что совершаю ошибку и причиняю боль другим. Я устала спотыкаться, Сема. Сильно устала.

На лицо Семена упала тень. Он замер, даже не моргал. Я предала его. Обидела. Но, так будет лучше для нас обоих. Или троих. А быть может четверых.

Семен пришел в себя молниеносно.

— Знаешь, Злата, в следующий раз смотри под ноги, перед тем как делать шаг, потому что я устал дуть на твои коленки, — ударив кулаком о железный забор, он пошагал к дому.

Я проводила его взглядом и только лишь потом пустила слезы. Они смешались с кровью. После всего пережитого, я начала по-другому относиться к своей особенности. Это не слабые сосуды носа. Нет. Это слезы. Моя душа плачет вместе со мной. Но на тот раз я плакала и чувствовала облегчение. Наверное впервые, я была честна перед собой.

Мне было пятнадцать, и я с грустью понимала, что влюбилась не туда.

— Как на Златкин день рожденья, нифига мы не пекли, чтобы жопа не толстела, чтоб залазила в штаны. Вот такой ширины. Вот такой ужины. Каравай, каравай, на еду не налегай. Ешь вода, пей вода, ср#ть не будешь никогда! — На этих словах мои глаза распахнулись.

Придурковатый Павлик скакал козликом по комнате, вертя в руках воображаемые фонарики. На его щеках красовались угольные полосы, а белесые кудри были собраны в «фонтанчик». В одно мгновение утро перестало быть добрым.

— Чего орешь, ананас? Я спала вообще-то.

Глаза Пашки расширились от изумления.

— Кто ж спит в такой праздник?

— Праздник? — фыркнула я. — У меня будет настоящий праздник тогда, когда твоей мозг станет больше муравьиной задницы. А сейчас я намерена провести это утро в постели, с закрытыми глазами и в полной тишине. Ты меня понял? — я приняла исходное положение и притворилась мертвой.

Неделя была трудной. В школьном журнале напротив моей фамилии выстроился целый ряд «лебедей», что не особо радовало тетушку. Клавдия была в бешенстве. Каждый вечер она трясла своим пухлым пальцем перед моим лицом и щедро обрызгивала слюнями. Домашний уют был изничтожен необоснованными оскорблениями и невыносимым запахом лаванды, котором пропахли все стены. Черт, даже мои волосы пропитались этой вонью.

Мне было шестнадцать, а я пахла как шестидесятилетняя тетка.

Учебные дни превратились в настоящие испытания. То этот Рыбин обкидывает меня бумажками, то забирает мои тетради, потому что его были потрачены на патроны, а потом снова рвет их в клочья и продолжает унизительный обстрел. Благо Соколов старший позабыл о моем существовании, словно дал передохнуть. Что ж, о лучшем подарке на свое шестнадцатилетние я не могла и мечтать.

В отличии от Семена, Павленко не прекратила общение со мной. Напротив, как только она перестала видеть нас вместе, то заметно расцвела. Теперь ее спортивный стиль разбавляли пестрые ободки да яркие бусы. Выглядела она нелепо, но до боли счастливо. Я не стала посвящать ее в наши с Семой разногласия. Да и какой в этом толк? Нина не из тех девчонок, которая благодарно примет «такую» жертву, а значит пусть болтается в неведенье. Хуже от этого уже никому не станет. Мне уж точно.

«Что касается Семена — меня вообще не касается», — примерно это говорил его взгляд, когда я подбегала поздороваться или спросить, как его дела. Признаться честно, мне надоели эти шахматы. Эгоистичная «ладья» и высокомерный «ферзь» превратили меня в мелкую «пешку». Сделав нелегкий выбор, я все-равно остаюсь виноватой. Серьезно. Мои плечи не успевают распрямляться, голова опущена, шеи не видно, словно это естественно — не честно.