Гори жить (СИ) - "M.Akopov" - Страница 51

Значит, все неосознанные тревоги и странные предчувствия — ерунда? Следствие напряжения сил и стресса? Повод для встречи с психотерапевтом, как это принято в Америке? Или с друзьями и бутылкой, как это принято в России?

«Утро вечера мудренее», — вспомнил Майк, поднимаясь по гостиничной лестнице. Он вошел в номер, мысленно проговаривая план двух ближайших дней: подъем к озеру Шварцзее первым рейсом канатки, далее пеший переход к приюту Хёрнли на высоту 3620 метров. Там ужин, ночевка, в два часа ночи побудка, горячий кофе с батончиком — и вперед на штурм вершины! Вернуться в приют, если все пойдет гладко, удастся через двенадцать часов. Если возникнут трудности — он заночует… где угодно! У него всего вдоволь — в том числе и сил.

Засыпая, Майк строил планы, как он вернется в Москву победителем, как радостно его встретит Беллка, как потом они с ней полетят в гости к Джо — потому что нельзя тянуть это бессмысленное противостояние до бесконечности, нужно просто познакомить их и подружить.

Спалось ему плохо. Ночью он два раза вставал, подходил к окну, выбирался на балкон, чтобы замерзнуть как следует, а потом отогреться под одеялом и снова уснуть. Верный способ, вычитанный еще в детстве в каком-то журнале о путешественниках. Должен помочь…

Майка радовал неожиданный, неказенный уют номера, но печалило ощущение какой-то слабой, далекой, трудноуловимой тоски — неизбывной, горькой, беспросветной.

Словно шел вместе со всеми — неважно с кем и куда — вперед, к светлому будущему. Но приотстал, а теперь видит: не догнать. Стена перед ним выросла — нет, не стена, стену бы он преодолел или разнес бы на камни — а занавесь. Тонкая до незримости, прозрачная как целлофан, липнет к нему паутиной — и не пускает вперед. Растягивается, подаваясь перед его напором — но держит.

Наверное, ему стало бы легче, если б кто-то или что-то дало понять: этот симпатичный номер с просторным упругим ложем, этот швейцарский городок и эти горы вокруг — его последнее пристанище. Он будет жить столько, сколько захочет сам — но только здесь, а в Москву не вернется и в Гонконг не попадет, и серфить с Джо они не полетят.

Однако ясно предчувствовать будущее человек не умеет, а подсказчиков у него нет.

Крах. Человек бессилен против Маттерхорна

«Сладкой жизни мне не много

Провожать осталось дней:

Парка счет ведет им строго,

Тартар тени ждет моей»

А. С. Пушкин, «Из Анакреона»

Сказать, что восхождение не заладилось с самого начала, Майк не мог. Поначалу все шло нормально. Дышалось легко и даже почти не учащенно. Ноги несли уверенно, голова не болела и не кружилась. Майк ощущал себя полным сил — но при всем при том ему хотелось лечь, уткнувшись носом в угол, и лежать не дыша, не думая, и не поворачиваясь к миру.

Он гнал от себя странные ощущения и черные, один другого страшнее и фантастичней, образы. Гнал, а они лезли в голову и силились затуманить разум. Альпинист, идущий несложным маршрутом, может себе позволить отвлечься на посторонние мысли, но когда ты один, а под ногами не пологий косогор морского бережка, а сам Маттерхорн, забывать об опасностях не следует.

Майк и не забывал. Он тревожно поглядывал в небо, ожидая погодных подвохов, но признаков надвигающегося шторма не находил. Он не раз и не два осмотрел свое оснащение; не глядя, на ощупь, звякнул карабинами и клиньями, висящими на поясе, и тоже не нашел ничего экстраординарного.

Подготовленный к подъему всесторонне и тщательно, он должен был испытывать радость — если не от предвкушения победы, то хотя бы от размеренного движения. Однако ни постепенный подъем по круче, ни осознание собственной силы и выносливости удовлетворения Майку не приносили.

Он смотрел вверх, чувствуя себя Атлантом, несущим немыслимую тяжесть небесной тверди — и его ноги подгибались. Он опускал взгляд долу и физически ощущал неодолимое тяготение каменных масс, громоздившихся под ботинками. Каждый шаг давался ему непросто, требуя непомерных затрат душевной энергии.

Затрат — но не потерь. Запас сил не убавлялся, хотя по опыту Майк знал: скоро возникнет первая усталость. Первая, нестрашная, скорее кажущаяся, чем настоящая. Пускай мышцы немного онемеют и станут чуточку ватными! Пусть движения сделаются чуть медленнее — на точность это не влияет. Серьезная усталость — это когда мускулы дрожат, а вместо требуемого мозгом усилия лишь обозначают попытку сокращения. До такого состояния он дойдет еще не скоро!

«Что же тогда? Почему мне не идется? Маттерхорн не пускает? — думал Майк, вспоминая альпинистские байки, сочиненные, большей частью, для оправдания плохой подготовки или банального невезения. — Или это я просто боюсь?»

Мысль о собственной трусости обжигала и подстегивала. Устыдившись, Майк начинал быстрее шагать — но скоро ловил себя на завышенном темпе и заставлял себя двигаться рациональнее, точнее, четче.

Помогало ненадолго. Через несколько минут его снова начинали одолевать смутные предчувствия, кошмарные видения и чувство необъяснимой тяжести. На смену тягостным ощущениям все чаще стало приходить раздражение. Желанное единение с миром каменной стихии — спокойное, глубокое чувство, так знакомое каждому, кто вначале видел себя песчинкой на фоне вздыбленных исполинов, а затем сливался с горами и становился частью вселенной льда и камня — никак не приходило.

Он уже карабкался по крутым уступам, предстоящим вершине Маттерхорна, когда к нему пришло понимание: все не то, все не так. Чувство было резким и четким, словно среди кромешной тьмы ему загорелась и тут же погасла молния, или в густой тишине зазвучал звенящий голос горна.

От неожиданности Майк остановился. Мир вокруг него не изменился внешне — но поменялся кардинально и навсегда, это чувствовалось столь явственно, что ошибки просто не могло быть.

Ошеломленный, он вбил в щель клин, пристегнулся к нему карабином и расслабился — насколько это возможно во время восхождения. Мысли его путались. Он знал, что в его жизни все хорошо, правильно и успешно. И одновременно с тем в нем росла уверенность — все в его жизни плохо, причем настолько плохо, что хуже некуда, и даже жить теперь незачем.

Он достал батончик, надорвал обертку и откусил. Есть ему не хотелось, но нужно было как-то преодолевать душевный раздрай. Вот сейчас он доест, проглотит таблетку кофеина, запьет глотком воды. В крови повысится уровень сахара, настроение улучшится, сосуды в мозге наполнятся кровью — и глупые мысли уйдут, а идиотские предчувствия рассеются. Он спокойно пойдет дальше и взберется на Маттерхорн!

После еды действительно стало немного легче. Приободренный, Майк запихал поглубже в карман обертку — сорить в горах недопустимо! — отстегнулся от страховочного клина, уцепился за уступ на уровне головы, поставил правую ногу на выступ, подтянулся, пытаясь выпрямиться — и резкий треск рвущейся ткани прорезал тишь горной ночи…

Боль, еще слабая, нестрашная, запульсировала там, где на внутренней стороне левого бедра розовел шрам, привезенный с Алтая. Алтайский урок не пошел впрок! Он снова не остерегся стальных зубов кошек, надетых на ботинки, и снова разорвал и штаны, и ногу. Почти там же, где и в прошлый раз.

Теплая кровь струилась по ноге, медленно пропитывая теплый подкладочный флис. Майк прислушался к ощущениям. Боль медленно нарастала, рана саднила. Нечего и думать, чтоб с такой травмой продолжать восхождение. Залепить кожу пластырем — он залепит, но полностью кровотечения это не остановит. Сочась, кровавая влага пропитает одежду, а ведь на такой высоте — вечный холод, и в мокрых штанах тут делать нечего. Тем более в мокрых ботинках!

Мысленно чертыхаясь, Майк спустился на площадку, послужившую ему местом перекуса, вытащил из рюкзака конверт с гидрогелевой прокладкой и катушку с хирургическим пластырем. Наложив повязку, он обмотал клейкой лентой разодранную штанину, томительно посмотрел на вершину Маттерхорна, едва угадывающуюся на фоне ночного неба, глубоко вздохнул и направился вниз, в Церматт.