Гори жить (СИ) - "M.Akopov" - Страница 33

Давно рассвело. Крутизна уклона уменьшилась: прежде чем попасть в седловину, дорога шла по Косой полке, пологому склону восточной вершины Эльбруса. Однако рюкзак потяжелел, да так, что стали побаливать плечи — а ведь Майк старательно выложил из него все лишнее и радовался его невесомости. Шагать стало по-настоящему тяжело: вот сейчас, наверное, пригодились бы треккинговые палки!

Оглянувшись назад, Майк увидел: разношерстная и бестолковая группа, которую он так эффектно обогнал полчаса назад, приблизилась. Так не годится! Надо подбавить темпа — немного, только чтоб сравнять скорости. На вершину тоже бы желательно отправиться раньше этих крикливых фазанов. Они уже не голосят и не взвизгивают: устали небось, хрипят!

Майк натужно улыбнулся и ощутил: во рту пересохло. Он выудил из кармана воду, глотнул, набрал еще, подержал во рту, снова глотнул. Сухость не исчезала.

К боли в плечах добавилось ощущение каменной твердости в пояснице. Чтобы помочь себе, Майк стал меньше наклоняться вперед, так в спине ныло меньше, однако идти стало заметно труднее. Каждый шаг теперь давался с усилием и требовал напряжения воли. Идти «на автомате», думая о своем и умиротворенно озирая пейзаж, как это происходило на Килиманджаро, не получалось. Шагать же, осознавая каждое движение и заставляя себя это движение выполнить — совсем не прогулка!

Майк уже видел цветные огоньки на снегу — фонарики восходителей, поднявшихся на гору раньше и теперь отдыхающих на седловине перед штурмом вершины — когда головная боль сделалась нестерпимой. К ней прибавилась тошнота, ежесекундно грозящая перейти в рвоту…

Он понимал: если унять боль, тошнить перестанет. Тем более что впереди — длинный участок практически горизонтального пути. Он пойдет медленно и свободно, будто дефилирует по парковой аллее, и все пройдет — и одышка, и давящая боль в голове, и спазмы в желудке.

Там, в конце ровного пути, он присядет отдохнуть. Восстановленные силы помогут ему взойти на гору, благо подняться остается всего на триста пятьдесят метров. Назад же идти всяко легче!

Майк упрямо шел вперед, то поднимая взгляд к намеченной точке у подножья западной вершины, то опуская глаза к кошкам, вонзаемым в плотный снег и со звоном выдираемым из него раз за разом. В следующий раз он возьмет другие, с зубцами погуще и без ремешков, давящих на лодыжку…

А в водичку в следующий раз он добавит чего-нибудь кисленького. Лимон выдавит. Очистит от желтой шкуры, чтоб без горечи — во рту и так сухо и горько — и выдавит. Это в одну флягу, а в другую добавит клюквенный морс. Третью возьмет с чистой водой — потому что пить хочется до чертиков. Или не возьмет, потому что уже не лезет — так тошно…

Майк бросил взгляд вперед. Намеченная цель почти не приблизилась. Да что там почти! Совсем не приблизилась! Вон те два снегиря в красном и с блестящими очками на лицах — как сидели, так и сидят, ни на чуточку не увеличились. И та канарейка между ними, аж полыхающая желтым в свете диодных фонарей — тоже не растет. А ведь он сколько прошел! Вечность уже шагает, не меньше!

Он оглянулся назад, чтобы удостовериться в пройденном пути. Группа измученных подъемом туристов — тех самых, которых он обогнал — приблизилась настолько, что будь день, он бы различал лица. А одышка у него не проходит, и сердце как колотилось, так и колотится — бешено!

«Ладно, — подумал Майк. — Ладно! Если они меня догонят, — я сразу в сторону и сажусь отдыхать. Ложусь отдыхать! Они глянут — и тоже попадают. На вершину пойдем опять вместе…»

Но когда он, обессиленный совершенно, наконец лег — скорее упал — на снег, мысль о соперниках напрочь выветрилась из его сознания. Чувствовал себя Майк так плохо, что промелькнувшая в голове фраза «все, это конец» вызвала у него облегчение, а не страх.

Он лежал на спине, вперив взгляд в темное небо, но ни звезд, ни облаков, освещенных луной, не замечал. Какая Вега, какая Кассиопея с Андромедой, когда тебе плохо так, что смерть представляется желанной, а жизнь — невыносимо мучительной?

Отдых помог. Через минуту или две ожидание собственной кончины сменилось ощущением тяжкой, но переносимой усталости. Через четверть часа стало немного легче. Головная боль и тошнота никуда не делись, но ослабли, перестав выдавливать глаза и внутренности наружу.

Прошло еще с полчаса, когда Майку вдруг со всей отчетливостью ощутил: куда-то не туда он идет. Не нужен он ни этой вершине, ни этим горам, ни вообще мирозданию. Мечется по миру, как дурень со ступой…

— Не дурень! — вскричал внутренний голос. — Всякий путь полезен, да не всякий путник это осознает. Человек, куда бы ни шел, все равно приходит домой. Нечего петлять, иди прямо вниз — вот же тропа шириной с дорогу, ослеп, что ли? Дома тепло, дома мягко, все болезни проходят! Пообедать можно у мамы… У соседей для тебя сырники всегда наготове, забыл?

От напоминания о еде, даже такой аппетитной как сырники, Майка снова замутило. Внутренний голос, конечно, прав, куда ни ходи, окажешься в конечном итоге дома. А вершина — что вершина? Миллион лет стояла без него — постоит еще.

Непослушными руками Майк расстегнул рюкзак и выудил из непромокаемого кармана смартфон. Здесь же есть связь! Он же может позвонить Алексу и получить дельный совет! Только бы тот взял трубку!

Номер набирался, вызов шел, но Алекс не отвечал, и железная женщина, роботическое воплощение мобильного оператора, давала звонящему послушать несколько унылых гудков, а после молола всякую чушь на двух языках. Равнодушие механики и холод космоса — не одной ли природы, подумалось Майку. Но мысль, едва блеснув, угасла: страдающему сознанию не до умствований.

Время шло. Майк лежал на спине неподалеку от тропы, живописно раскинув ноги в зубастых кошках, засунув под голову рюкзак и держа возле уха телефон. Мимо шли люди — не сплошным потоком, но и не по одному — и глазели на него как на местную диковинку.

— Если положить в ногах перевернутую шляпу, — невесело подумал Майк, — примутся швырять монетки.

Лучи холодного света, направляемые в лицо лежащему, слепили словно огонь электросварки даже сквозь сомкнутые веки, и хотелось отвернуться, откатиться, спрятаться от людского любопытства — но не было сил, и Майк только закрывался рукой. А люди, заметив осмысленное движение, теряли интерес: в свободной стране всякий имеет право отдыхать где вздумается!

Алекс не отвечал, гудки шли и шли, металлический голос с безразличием вещал о недоступности абонента. Настроение упало еще ниже. Аттикус чертов, Алекс бродячий… Опять умотал на край света! По горным рекам на каяке сплавляется или снежного человека в Гималаях скрадывает… Когда нужен — никогда не дозвонишься!

— Зачем тебе кто-то? Не нужно никого звать! — опять зазвучал внутренний голос, все такой же мягкий и заботливый, но почему-то немножечко чужой. — Цели ясны, задачи определены, в путь, товарищ! Ты уже не умираешь, тебе почти хорошо. До вершины — триста метров высоты, это как на крышу офисного здания по ступенькам подняться. Трудно немного, но ничего невозможного нет. Хватит лежать, закоченеешь. Талифа куми, как говорили древние. Вставай и иди.

— Я не выдержу, — забормотал Майк, удивляясь переменам в уговорах и медленно поднимаясь с лежки. — Пока никто не видит, я поверну в другую сторону и пойду вниз. Ты мне сам велел…

— Хорошо, что ты встал, — убедительно проворковал внутренний голос, вроде бы знакомый, свой — но в то же время и холодный, чуждый. — Тебя никто ни к чему не принуждает. Куда бы мы ни шли, впереди у нас с тобой тепло, покой и горячие сырники. Хочешь — с медом, а хочешь — со сметаной.

Майк выпрямился, и его затошнило с новой силой. Превозмогая себя, он сделал шаг, потом другой, третий…

С ужасом он увидел впереди западную вершину Эльбруса, цепочку восходителей, идущих по тропе и самого себя, бредущего в гору. Он не свернул назад, как собирался только что, он шел вперед, вперед и вверх! Несмотря ни на что! Герой же, ну?

Снова стучало сердце, едва не срываясь на барабанную дробь. Еще сильней горело во рту, а мутило так, что свет мерк. Голову сдавливало стальным обручем боли, и глаза отказывались видеть, а ноги — нести тело.