Тропинка в небо
(Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич - Страница 28

— Помилуйте, княгиня! — вскричал Трош, тут же подхватившись с табуретки и пятясь к двери. — Какой там английский! У меня столько визитов еще. И к виконтессе Гуль-Гуль, и к маркизе де Храп, и к мужлану Петьке Раковину — ни минутки свободной. Гуд бай, ваше сиятельство, будьте здоровы, не кашляйте. — И он, не медля ни секунды, исчез.

— Оказывается, Барона выгнать — раз плюнуть. Стоит только напомнить про уроки. Как сатане про святой крест… А не прошвырнуться ли нам по свежему воздуху, Марий? Все равно жисть наша поломатая. Давай выруливай на взлет.

На улице было тихо, солнечно, зелено. Молодые листья на деревьях блестели, как будто их только что тщательно вымыли и они не успели еще просохнуть. Друзья спустились вниз по Бойкой, прошлись по проспекту Калинина.

— Вот тут, за этой оградой, строится детский сад, — показывал Толик, привычно входя в роль гида. — На месте разбитого. А в том разбитом ваш покорный слуга счастливо провел свои младыя лета… Эх, как же жалко будет уезжать!

Зашли в парк. Здесь остро и томительно пахло цветами, молодой листвой, струились какие-то тонкие ароматы — как будто мимо них одна за другой проходили надушенные женщины. Встретился парень в длинном пиджаке, брюках дудочкой, шляпе с широкими, изящно загнутыми полями, при галстуке. Почему-то он вызвал неодобрение у Манюшки. Она даже обернулась и некоторое время смотрела ему вслед. Потом плюнула и сказала:

— Ну и субъект! Не мужчина, а черт знает, что такое.

— Ого, что-то будет: Марий заговорила о мужчинах. И чем он тебе не понравился? Шикарно одет? Но это дело вкуса.

— Вкуса! Иди ты в баню со своим вкусом!.. Мужчина должен быть похож на мужчину, а не на франта…

Шагах в двадцати впереди них, поигрывая плечами, вразвалочку шел спец. Навстречу ему, плавно, словно в танце, плыли две девушки в одинаковых голубых платьях. Подойдя к ним вплотную, спец неожиданно вклинился между девушками, растолкал их в стороны и как ни в чем не бывало проследовал дальше. Обернувшись, снисходительно усмехнулся и подмигнул Толику и Манюшке: вот, мол, как с ними надо. Это был Витька Комора из первого взвода.

А девушки недоуменно пожали плечами и вздохнули.

— Это не спец, а… — сказала одна, повыше, с нежно-смуглым лицом и гладко причесанными волосами соломенного цвета.

— …а обыкновенный нахал, — закончила вторая, круглолицая, с темными косами, уложенными короной.

— Ненавижу этого типа, — сквозь зубы процедила Манюшка. — Не потому даже, что при встрече обязательно спохабничает. Весь он какой-то… Глядит так, как будто мы по его милости живем… как фашист с автоматом.

— Ну, это ты чересчур.

— Я как увижу его, так начинает правый кулак чесаться.

— Не дури. Он вон какой лось, может так засветить…

— А ты что же, не поможешь?

— Не-а: я не дерусь со своими, особенно в парках и других общественных местах.

— Да какой он свой? Если в нашей форме, то уж и свой?

— Ладно, кончай.

В это время они сошлись с девушками, и Захаров громко обратился к ним:

— Простите, ради бога, и не подумайте, что у нас все такие, как этот. Он у нас с детства трохи пидтоптанный, из-за угла мешком стукнутый.

— Знаем — пыльным мешком, — вступая в разговор, засмеялась та, что повыше.

— Это бы еще ничего, — продолжал треп Толик. — Беда в том, что в мешке случайно оказался увесистый кусок антрацита.

Захаров умело вел дело к знакомству. Манюшка только глазами хлопала: какой, оказывается, искусный Дон Жуан! Слово за слово — и вот уже все четверо пожимают друг другу руки и представляются.

— Марий? В первый раз слышу такое имя, — удивилась Лена, которая с короной, и покраснела. (Она краснела по всякому поводу, заметила Манюшка. При этом лицо ее становилось виноватым и беспомощным, как будто она в гостях пролила чай на парадную скатерть.)

— Это античность, — пустил пыль в глаза Толик. — Марий — потомок древнеримских патрициев.

— О-о, — уважительно протянула Вера, а Лена начала исподтишка пожирать Манюшку взорами, при этом отчаянно краснея.

— А что это вы каким-то ненатуральным шагом шли? — спросила Манюшка, чтобы отвести разговор от своей особы.

Вера объяснила, что они репетировали царственную походку — у них в мукомольно-элеваторном техникуме в драмкружке готовится спектакль, и они там играют царицу и царевну. Это дало Захарову пищу для новых острот и комплиментов. Девушки охотно поддерживали разговор. Не успела Манюшка толком сообразить, что случилось, как компания разбилась на пары, и Лена взяла ее под руку.

Поначалу это показалось забавным, Манюшка острила и говорила комплименты своей нечаянной подружке, а та, вспыхивая, таяла и все теснее прижимала к своему голубому боку Манюшкину руку. Через некоторое время «потомку древнеримских патрициев» игра надоела, он умолк и частенько стал поглядывать на часы.

— Что-то вы похмурнели, — заметила Лена. — Скучно со мной, да?

— Нет, что вы, — равнодушно отозвалась Манюшка. — Просто нам пора. — Она еще раз взглянула на часы и крикнула: — Захарыч, половина третьего!

Толик, конечно, моментально сообразил — скоро обед. Упаси бог опоздать! Сбавив шаг, они с Верой подождали, пока подойдет вторая пара.

— Эх, жисть наша поломатая! От службы не убежишь. Но через часок-полтора можем снова приземлиться здесь.

— Мы будем гулять по этой аллее, — радостно отозвалась Лена и запунцовела. — Нам еще репетировать надо.

После обеда Толик спросил:

— Ну что, пошли?

— Куда? — Манюшка еле сдерживала смех: вот вошел в раж, Дон Жуан, даже забыл, кто она!

— Как куда? К нашим хвыноменам.

— Ого! Уже хвыномены. Так, так… Ну, летной тебе погоды.

— А ты? Бросаешь меня? В боевой обстановке? Товарищ называется.

— В данной обстановке мы с тобой как гусь и свинья — не товарищи. Дарю тебе еще и Ленулю. Скажи ей, что меня посадили на гауптвахту. Пусть не ждет и выходит замуж.

— Н-да-а, — озабоченна нахмурился Захаров. — А мне она будет мешать… Кого ж мобилизнуть на этот вылет?

У калитки Манюшку догнал Матвиенко.

— Вот… от сердца отрываю. — Он протянул ей… томик Некрасова.

— Спасибо. Раз отрываешь от сердца — вдвойне дорогой подарок. Но не печалься — отрываешь ненадолго. У тебя когда день рождения?

— Шестого октября.

— Прекрасно. Шестого октября получишь от меня Некрасова. Точно такого.

Вася наморщил свой квадратный лоб, помялся, покашлял.

— А знаешь, подари лучше что-нибудь другое. Зачем нам два одинаковых тома?

Манюшка даже остановилась — такую несусветную чушь он нес.

— Ты что, собираешься стать вечным спецом? Давай, дело хозяйское. Но на меня не рассчитывай.

— Да я в том смысле… кхе, кхе… Можем же мы и в училище одно попасть? Если постараться…

— А зачем? — пожала плечами Манюшка. — Мы народ военный — куда пошлют, туда и поедем.

— Да… конечно … — потускневшим голосом пробормотал Вася. — Может, погуляем? Погодка-то — как по заказу.

— А уроки? Не хочется идти на «гражданскую казнь» даже из-за такого великого события, как собственный юбилей.

— Тогда давай сперва сделаем уроки. Пошли ко мне, на лужайку. Будем зубрить на свежем воздухе, хоть какое-то облегчение.

Уроков было много, разделались с ними не скоро и вышли гулять, когда солнышко уже плыло на закат. Через весь город прошли до вокзала и сели отдохнуть на скамейку в привокзальном сквере. Вася раскошелился на мороженое.

— Хорошо, черт возьми, быть именинником! — воскликнула Манюшка. — Любимые книги дарят, пироги пекут, мороженым кормят…

Матвиенко не ответил. Когда шли по городу, он преимущественно молчал и чувствовалось, что мучится этим молчанием. Время от времени начинал о чем-нибудь, и Манюшка, желая ему помочь, подхватывала, но Архимед быстро выдыхался; что-то мешало ему, сковывало.

— Смотри, Марий, какой роскошный вокзал отгрохали, — нащупал он наконец очередную тему. — Даже есть отдельный зал для офицеров. Вот станем летчиками, приедем в отпуск и — пожалуйста… для нас… А потом выйдем в город и поедем в спецуху…