Тропинка в небо
(Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич - Страница 17

— Длинен язычок, длинен, — перебил Тугоруков тихим, как бы раздумчивым голосом. — Укорачивать придется. А это болезненная операция… Тих, тих, тих…

Голод дал себя знать на первом же уроке. Как ни пыталась Манюшка вникнуть в суть новой теоремы и отвлечься таким образом от знакомого по военным временам тоскливого подсасывания в желудке, ничего у нее не получалось. Квадраты и многоугольники в конце концов превращались в ее воображении в бачки с лоснящейся от масла кашей.

Преподаватель математики Нузин, маленький полный человечек, весь измазанный мелом, шариком катался возле доски, подпрыгивал, размахивал руками и говорил, говорил, говорил. Иногда, вспомнив, что за спиной у него тридцать гавриков, он оборачивался к ним и независимо от того, шумели они или каменно молчали, кричал:

— Тихо, товарищи! — и снова погружался в свою любимую стихию.

По математике Манюшка была среди первых, и Нузин относился к ней благожелательно. Он почти никогда не проверял у нее домашние задания, а когда проверял, то не снижал оценки за грязь в тетради. Зато нагружал задачами сверх программы, при этом считая, что совершает благодеяние.

— Это вот еще когда в институте я учился, мы решали, — хмыкая носом, ворковал он. — Интереснейшая задачка! А эта на конкурсных экзаменах была.

Все задачи были интереснейшие, замечательные, любопытные, занимательные, и каждая отнимала у Манюшки часа полтора-два. Отказаться же было равносильно самоубийству в глазах Нузина…

Вдруг преподаватель обратился к Манюшке:

— Ну-ка, Доманова, повторите.

— Я прослушала, товарищ преподаватель.

— Ну вот вам, пожалуйста! — обиженно развел руками Нузин. — По наклонной плоскости пошли катиться? А две задачки, которые я дал вам позавчера, решили?

— Одну решила, а за одну только взялась.

— После уроков покажете мне. У меня тут есть еще одна — прелюбопытнейшая. Вот возьмите-ка.

Манюшка покорно приняла листок из его рук.

— А теорему прослушали? — вернулся он к уроку. — Ну вот вам, пожалуйста! Это, я бы сказал, где-то на уровне хулиганства.

— Она сегодня без завтрака, — сказал Петя Раковин. — А кому же в ум пойдет на желудок петь голодный?

Нузин смущенно почмыхал носом, не очень уверенно сказал:

— Ну, что делать? Мы, бывало, на фронте и по суткам не ели, а работу свою выполняли.

Он сам был командиром пятого взвода, и ребята знали, что Нузин не одобряет наказания голодом.

Зато их взводный придерживался противоположной точки зрения. Выслушав доклад дежурного и усевшись за стол, он первым делом обратился к Манюшке:

— Как вы себя чувствуете, голубчик?

— Отлично, — пожала плечами Манюшка. — А чего бы это я чувствовала себя плохо?

— Прекрасно. Оказывается, желудок у вас более стойкий, чем ваша комсомольская совесть.

Без назиданий он, конечно, обойтись не мог. Манюшка молча проглотила обиду. Но этим не кончилось. Справа раздалось бормотанье Васи Матвиенко:

Вот он всегда так, Архимед: занимается каким-то своим делом, а все-таки подмечает и слышит, что происходит вокруг, и эрудированный ум его как бы автономно формулирует, а болтливые уста выдают в свет соответствующие изречения и цитаты.

Лесин вскинул голову и, вытянув руку в сторону Васи, ковырнул пальцем воздух. Тот встал.

— Это зрение у меня неважное, Матвиенко, а слух — не хуже, чем у вас, авиаторов. Так что вы хотели сказать этими стихами Некрасова?

Вася недоуменно пожал плечами.

— Ах, вы не знаете? Вы кинули кость — и в кусты?

— Какую кость? Какие кусты? — недоуменно моргал глазами Матвиенко.

— Садитесь! — сдирижировал пальцем командир взвода. — Вопрос принципиальный, товарищи: как воспитывать будущих солдат, летчиков — как маменькиных сынков, кисейных барышень или как настоящих мужчин, которым нипочем ни голод, ни холод? По-моему, двух мнений быть не может. Хотя есть люди, которые считают, что спецшкольники — это такие же учащиеся, как и все остальные в мужских средних школах, и воспитывать их нужно так же.

— Чепуха! — подал голос Мотко. — Спец есть спец. И нечего нас равнять с какими-то штатскими хлюпиками.

После урока к Манюшке подошел Захаров.

— Вот так-то, Марий, мы не то, что другие, мы особенные. Поэтому терпи.

Хотя тон его был ироничный, Манюшка поняла, что в данном случае он тоже согласен с Лесиным, но так как не любит пафоса и крайностей, ему кажется неуместным и нескромным говорить об исключительности спецов вслух.

— Конечно, мы не такие, как все, — подделываясь под него, сердито ответила Манюшка. — Мы на рубль двадцать дороже.

Четвертому взводу вручили переходящее Красное знамя за второе место в школе по успеваемости. Вообще-то фактически он был первым, но на первое место не потянул — кое у кого имелись троечки.

Знамя вручили на общешкольном собрании, а после Лесин приказал собраться в классе на свое, взводное.

— Все положенные торжественные и хвалебные слова сказаны, а теперь давайте-ка, голубчики, поговорим без фанфар.

Взяли в оборот Троша, Евстигнеева, Сурдина, Бутузова — тех, у кого тройки редко вытеснялись четверками. А в конце собрания Захаров невинно обратился к Манюшке:

— Марий, не будешь мне чупрыну драть?

Та, ничего плохого не ожидая, улыбнулась и пожала плечами.

— Я вот о чем. Мы ругаем троечников, и правильно. Если они хотя бы половину своих трояков поменяют на четверки, мы сразу вон куда шагнем! Но у нас есть и еще один резерв. У некоторых товарищей среди пятерок и четверок затесалась одна троечка, и они ее терпят. Например, у Мария по физкультуре. Неужели он тебя не кусает, этот трояк?

Манюшка покраснела, глянула отчужденно. Она привыкла давать сдачи, но сказать было нечего, а пристыженно моргать глазами — не в ее обычаях, поэтому Манюшка не придумала ничего лучше, как достать из парты «Историю одного города» и демонстративно углубиться в чтение.

Захаров иронически сморщил нос, Лесин насмешливо хмыкнул — и этим ограничились, пощадив ее самолюбие.

По-разному реагировали на критику троечники. Бутузов, бодрым и деловым голосом отбарабанив положенные обещания, вернулся на свое место и продолжил послание к девочке, с которой познакомился вчера в парке.

Борис был щеголем и франтом. Кокарда и пуговицы на нем всегда сияли, стрелки клешей поражали всех остротой и прямизной.

Капитан Тугоруков был доволен блестящим внешним видом Бутузова, хотя и догадывался, что не только службы ради наводился этот лоск и шик. Но ему и в голову не могло прийти, что не столько службы ради. Процентов девяносто «вины» за такой исправный внешний вид ложилось на днепровских девочек, нежнейшим и преданнейшим воздыхателем коих был Борис Бутузов. Каждую свободную — а если удавалось, и несвободную — от службы минутку он проводил у них. У Бориса было миловидное румяное лицо, он поднаторел в подходах и объяснениях и потому заслуженно пожинал лавры победителя. Успехи его на амурном фронте, само собой, оборачивались неудачами и поражениями на фронте учебном…

Командир взвода, любивший давать характеристики, посмотрел на безмятежное лицо Бориса, горестно пожевал губами и изрек:

— Человек, который мило улыбается и ничего не делает.

Сурдин разразился бессвязной и путаной речью. Поднатужив ум и вникнув, можно было догадаться, что парень жалуется на обилие и сложность разных наук в спецшколе — сколько на них времени зря теряется! Некогда, мол, заниматься единственным мужским делом — гимнастикой…

— Темна вода во облацех, — вздохнул Лесин. — Придется подвергнуть вас отлучению от тренировок. Первым делом, голубчик, в школе все-таки «самолеты», то есть в данном случае учеба.