Безмолвные - Глазнева Оксана - Страница 3

— Лечи.

— У него нет клейма. Ни срезанного, ни сошедшего… Или он родился в свободном поселении и ни разу не принадлежал магу, или…

— Северянин?

Бремер кивнул. Капитан усмехнулся:

— За всю жизнь ни разу северянина не видал. Маги заперли для них горы, все знают, они через Волчью гряду не перейдут. Хватит выдумывать сказки, Стефан. Дай ему зелья. Я хочу, чтобы он выжил.

От зелья Кая неожиданно стошнило.

Магия не только не помогла, а чуть не добила его. Лекарь растерянно наблюдал, как северянин исторгает из пустого желудка снадобье и желчь.

Капитана эта история если и встревожила, то вида он не подал.

— Лечи по старинке, — упрямо распорядился он. — Если парень выкарабкается, будем думать, что делать с ним дальше.

От слабости Кай не мог стоять. Бремер уложил его на кровать. Вовремя. Корабль сильно качнуло — раз, другой, затрещал лед, выпуская добычу. Лекарь привычно устоял на ногах, придерживаясь за край кровати.

У Кая удивляться сил не осталось. Озноб перешел в судороги, он забился на кровати, и белые простыни под ним вдруг стали снегом. Кай лежал на льдине, и море вокруг — черное, молчаливое — качало его на волнах, бросая то вверх, то вниз. В груди пустил ростки черный цветок. Он вытягивал тонкие побеги, прорастал сквозь вены, раскинул тяжелые лепестки на ребрах. Кай пробовал глубоко вдохнуть, но не мог. Пробовал подняться, но невидимые руки опрокидывали его обратно на лед…

Пленник успокоился, затих на кровати, провалившись в беспамятство. Чем дальше, тем меньше он нравился лекарю. Да и непростое дело — лечить тяжелую хворь без магии.

Шесть часов прошли в заботах. Лекарь пытался вспомнить, как лечить обморожения. Решал, что важнее: сбить жар или спасти от антонова огня, что вот-вот сожжет промерзшие пальцы рук и ног. Отвар для примочек сделал из того, что оказалось под рукой: березовая кора, ром с южных островов, полынь и ромашка.

На руках и ногах северянина вздулись пузыри с жидкостью и кровью. Жар усилился. Лекарь снял с пленника одеяло и одежду, приказал матросам принести с палубы льда и снега. Они наполнили ими деревянную бочку. Вместе с охранниками расковали северянина и опустили в ледяную воду. Тот застонал, но не очнулся.

Когда пленника вытащили из бочки. Бремер вновь наложил на покрасневшие ноги и руки примочки из отвара ромашки, укрыл одеялом…

Стефан не верил, что северянин доживет до утра, но утром тот все еще дышал. Кровоточили растрескавшиеся губы, лопнули кровавые пузыри, пропитав матрас сукровицей. Лекарь дал ему бульон и настойку шалфея. К вечеру жар снова поднялся. Кисти рук и стопы посинели, налились кровью. Пришлось идти к капитану:

— Ноги и руки придется отрезать.

— И на хрен он будет нужен? — ругался капитан. — Не режь. Авось обойдется! Делай примочки!

— Антонов огонь у него, говорил же! Если не отнять конечности, всего спалит!

Капитан раздраженно жевал губы:

— Может, снова зелья?

Стефан равнодушно пожал плечами.

От зелья северянина снова тошнило. Бремер на всякий случай проверил пленника на чародейство. Пустил немного крови в чашку, бросил туда корень мандрагоры. Корень даже не дрогнул — магии в пленнике не было.

Северянину становилось плохо от чар. Его тошнило от порошка из драконьих костей, от зачарованной воды и от цветов папоротника. Рядом с ним теряли силу магические предметы. Амулет с волосами госпожи Анны, помогающий остановить кровотечения, и нож из ребер русалки. Нож тупился, кровь не сворачивалась.

Парень не прост, ох не прост! Терять загадочного больного, на которого потрачено столько сил, Бремер уже не хотел.

— Разреши резать!

— Я уже ответил. Уходи!

Впервые за годы службы на корабле Бремер попытался настоять на своем.

— Я куплю его у вас.

Капитан прищурился, хищно усмехнулся:

— Есть что-то, что я должен знать об этом парне?

— Мне давно нужен подопытный…

— Без рук и ног?

— Мне они не нужны. Сколько вы за него хотите?

— Ты не получишь его, — отчеканил капитан, глядя в глаза лекарю. — Я не люблю, когда меня держат за дурака. Мы многие годы летаем вместе, и ты впервые говоришь, что тебе нужен человек. Был бы я дураком, не стал бы капитаном! Или ты расскажешь правду и я подумаю о твоей просьбе, или забудь о нем. Выживет — продам на рынке. Сдохнет — выкину за борт.

Стефан стиснул зубы. Он отлично понимал, что если скажет правду о необычном пленнике, северянина продадут магам-алхимикам. Никто не делает ему одолжений, когда речь заходит о деньгах. Что ж. Пусть северянин не достанется никому!

Бремер промолчал.

— Как хочешь, — сквозь зубы процедил капитан.

На этом и расстались. Стефан перестал заходить к больному, от всего сердца надеясь, что тот сдохнет.

Скамьи для монахинь и стол для судей решили поставить прямо в монастырском дворе. Суд чести обычно устраивали в главном храме, перед статуями богинь, но со вчерашнего дня там стоял гроб с телом Руты, старшей сестры белого монастыря.

За прошлую неделю весеннее солнце просушило квашню под ногами, оставив холмы черного грязного снега лишь под стенами и в клумбах. Скамьи поставили прямо у ступеней храма. Слева заняли места сестры в алом облачении, справа — сестры в белом.

Милость и Пасиа Грина — богини любви, сестры-близнецы. Их главный храм — красно-белый, с высоким куполом и большим залом со статуями богинь — не одно столетие высился на склоне горы Петры, на границе манора госпожи Милевской. Два малых храма и кельи сестер стояли поодаль. Справа от главного храма жили белые сестры, служительницы Милости, слева — алые, служительницы Пасии Грины. Богиня Милость охраняла чистую любовь, девственниц и супружескую верность. Пасиа Грина внушала страсть, берегла рожениц, дарила плодовитость. Все монахини принимали обет целомудрия. Лишь чистые телом и мыслями, свободные от колдовской скверны и мирских соблазнов могли говорить с богинями. Для тех, кто нарушал обет, устраивали суд чести, безжалостный и скорый.

Рассаживались долго. Неловко молчали. Старшая сестра Рута умерла накануне. Тело еще не успели омыть и отпеть, когда внезапно выяснилось, что ее любимая воспитанница, сестра Александра — гулящая девка, нарушившая все обеты.

Правда? Ложь? Ложь, конечно! Все знали, что сестра Леслава, наставница алых сестер, недолюбливает Александру. Оболгали! Оболгали? Да как же? Вон и парня привели на суд. Честный, хороший. В монастыре бывал часто, из деревни мед возил, молоко. Молодой, красивый, спокойный. Многие монашки на него заглядывались, но до греха и не доходило. Сестра Александра холодна, как вода в зимней реке, да тоже женщина. Кто знает, что подо льдом таится?..

Так что? Правда? Ложь?

Судьи заняли места за дубовым столом. Во главе — сестра Леслава. По правую руку — сестра Мира, преемница Руты. Женщина не смотрела на подсудимую. Знает о чем-то, но молчит? Оболгали сестру Александру! Всем ясно! Или нет? Сестра Мира достойная женщина, мудрая, добродетельная. Неужто смолчала бы, если оболгали?

Весна. Монастырский двор залит туманом. Он ест остатки снега, оседает на волосах и лицах. В таком тумане все происходящее видится сном, недоразумением. Или нет?

Вот во двор вывели подсудимую. Александре двадцать три, высокая, статная. Идёт, расправив плечи и с достоинством глядя перед собой. Нижняя рубаха и ферязь безупречно белы. Темно-русые волосы убраны под платок, ни одной прядки не выбилось. Губы плотно сжаты, брови нахмурены, подбородок вздернут. Неужели такая позволит лишнего деревенскому парню?

Он увидел Александру, привстал с места, ища ее взгляда, но та и не думала смотреть на него, и парень тяжело опустился обратно. Врет? Или нет?

Подсудимую поставили перед судьями. Сначала заслушали сестру Катерину, которая рассказала, как неделю назад застала Александру и Ивана целующимися у ворот.

— Было? — сурово спрашивали судьи у Ивана.