Граница вечности - Фоллетт Кен - Страница 11

Валли от неожиданности лишился дара речи, а Каролин сразу ответила:

— Конечно.

— Но победительницей стала подражательница Джоан Баэх, — выпалил Валли, но тут же спохватился: зачем я спорю?

Данни сказал:

— Похоже, что в вашем исполнении готовы слушать не один и не два номера. У вас в репертуаре найдется достаточно песен, чтобы выступить дольше?

Валли опять заколебался, но Каролин снова улучила момент:

— К понедельнику будут, — сказала она.

Вадди вспомнил, что отец собрался не выпускать его из дома по вечерам в течение месяца, и решил не упоминать об этом.

— Спасибо, — стал заканчивать разговор Данни. — Вы выйдете в числе первых в восемь тридцать. Будьте здесь к семи тридцати.

В радостном, приподнятом настроении они вышли на освещенную улицу. Валли не представлял, как быть с отцом, но он с оптимизмом думал, что все образуется.

Как оказалось, Каролин тоже жила в Восточном Берлине. Они сели на автобус и стали обсуждать, с какими песнями будут выступать на следующей неделе. Они оба знали много народных песен.

Выйдя из автобуса, они направились в парк. Каролин нахмурилась и сказала:

— За нами кто-то идет.

Валли оглянулся. В тридцати или сорока шагах позади них шел мужчина в кепке и курил.

— И что из того?

— А в «Миннезингере» его не было?

Человек, шедший за ними, старался не встречаться взглядом с Валли, хотя тот какое — то время не спускал с него глаз.

— Кажется нет, — сказал Валли. — А тебе нравятся «Братья Эверли»?

— Да.

Валли начал наигрывать на гитаре, висевшей у него на шее на шнуре, песню «Мне остается лишь мечтать». Каролин охотно подхватила. Они пели вместе, пока шли по парку. Потом они запели хит Чака Берри «Я вернулся в США».

Когда они во весь голос выводили рефрен «Я так рад, что живу в США», Каролин вдруг остановилась и сказала: «Тихо!» Валли понял, что они дошли до границы, и увидел трех полицейских под уличным фонарем, недоброжелательно смотревших на них.

Он моментально замолк и подумал, не слишком ли поздно они перестали петь.

Один из полицейских был сержантом, и он смотрел мимо Валли. Юноша оглянулся и увидел, что человек в кепке чуть заметно кивнул. Сержант шагнул навстречу Валли и Каролин и сказал: «Документы». Человек в кепке что-то передал по рации.

Валли нахмурился. Каролин, должно быть, была права: за ними кто — то следил.

Не стоит ли за всем этим Ганс, подумал он.

Неужели он настолько низок и мстителен? Да, может быть.

Сержант взглянул на удостоверение личности Валли и сказал:

— Тебе только пятнадцать. В это время ты должен сидеть дома.

Валли решил придержать язык, Какой смысл с ними спорить?

Сержант посмотрел на удостоверение Каролин и сказал:

— Тебе семнадцать лет. Что ты делаешь с этим ребенком?

Валли вспомнил ссору с отцом и сердито ответил:

— Я не ребенок.

Сержант не обратил на него внимания.

— Ты могла бы погулять со мной, — сказал он Каролин. — Я настоящий мужчина.

Двое других полицейских понимающе засмеялись.

Каролин промолчала, но сержант продолжал наседать.

— Ну так как?

— Вы не в своем уме, — спокойно ответила Каролин.

Сержант возмутился.

— Ты грубишь, девочка.

Валли замечал такое за некоторыми мужчинами. Если девушка давала им от ворот поворот, то они начинали злиться, а любой другой ответ воспринимался ими как обнадеживающий знак. Что делать женщинам в такой ситуации?

Каролин сказала:

— Верните мое удостоверение, пожалуйста.

Сержант спросил:

— Ты девственница?

Каролин покраснела.

Двое других полицейских снова захихикали.

— В удостоверении личности у женщин это должно указываться, — продолжал сержант. — Девственница она или нет.

— Прекратите, — вмешался Валли.

— Я обращаюсь вежливо с девственницами.

Валли кипел от негодования.

— Эта форма не дает вам права приставать к девушкам.

— Неужели? — Сержант не собирался отдавать им их удостоверения.

В этот момент подъехал светло — коричневый «трабант—500», и из него вышел Ганс Гофман. Валли почувствовал страх. Как он мог попасть в такую историю? Он всего — то и сделал, что пел в парке.

Ганс подошел и сказал:

— Покажи — ка мне то, что у тебя висит на шее.

Валли собрался с духом и спросил:

— Зачем?

— Я подозреваю, что она используется для контрабанды империалистической пропаганды в Германскую Демократическую Республику. Давай сюда.

Гитара была настолько ценной, что Валли не спешил подчиняться, хотя ужасно перепугался.

— А если я не отдам, — спросил он, — меня арестуют?

Сержант потер костяшки правой руки ладонью левой.

Ганс сказал:

— Вероятно.

Валли в страхе снял шнур с шеи и отдал гитару Гансу.

Тот взял ее в руки, словно намереваясь играть на ней, ударил по струнам и запел по-английски: «Ты собака, и ничто иное». Все полицейские истерически захохотали.

Похоже, даже полицейские слушали поп — музыку по радио.

Ганс просунул руку под струны и попытался прощупать, нет ли чего-нибудь внутри.

— Осторожно, — воскликнул Валли.

Верхняя струна со звоном лопнула.

— Это нежный музыкальный инструмент, — в отчаянии проговорил Валли.

Из-за струн Ганс не мог дальше просунуть руку.

— У кого — нибудь есть нож? — спросил он.

Сержант засунул руку в куртку и достал нож с широким лезвием, который, как предположил Валли, не был табельным оружием.

Ганс попытался обрезать струны лезвием, но они оказались прочнее, чем он думал. Ему удалось перерезать вторую и седьмую струны, но более толстые не поддавались.

— Внутри ничего нет, — взмолился Валли. — Это очевидно, потому что она не тяжелая.

Ганс посмотрел на него, улыбнулся, а потом острием ножа сильно ударил по резонатору у основания грифа.

Лезвие пронзило дерево, и Валли вскрикнул от боли.

Довольный такой реакцией, Ганс продолжил всаживать нож в гитару. Поверхность резонатора ослабла, и натянутые струны вырвали гриф с частью искромсанной древесины из корпуса инструмента. Ганс довершил ломку, вскрыв внутреннюю часть, как пустой гроб.

— Никакой пропаганды, — сообщил он. — Поздравляю, за тобой вины нет.

Он отдал разломанную гитару Валли, и тот взял ее.

Сержант с ухмылкой отдал им удостоверения личности.

Каролина взяла Валли за руку и потянула за собой.

— Давай уйдем скорее отсюда, — негромко произнесла она.

Валли позволил увести себя. Он не представлял, куда идет, и не переставая плакал.

Джордж Джейкс сел в автобус компании «Грейхаунд» в Атланте, штат Джорджия, в воскресенье 15 мая 1961 года, в День матери.

Ему было страшно.

Мария Саммерс села рядом с ним. Они всегда сидели вместе. Так уж повелось: каждый считал, что незанятое место рядом с Джорджем предназначалось Марии.

Чтобы скрыть нервозность, он завел с ней разговор:

— Так какое впечатление у тебя сложилось о Мартине Лютере Кинге?

Кинг возглавлял Конференцию христианских лидеров Юга, одну из наиболее значительных групп борцов за гражданские права. За день до этого они встречались с ним на ужине в одном из ресторанов Атланты, владельцами которых были негры.

— Он удивительный человек, — сказала Мария.

Джордж не был склонен высказываться столь категорично.

— Он говорил замечательные вещи о рейсе свободы, но его нет среди нас в автобусе.

— Поставь себя на его место, — возразила Мария. — Он лидер различных групп, выступающих за гражданские права. Генерал не может быть рядовым солдатом в каком-нибудь полку.

Джордж не расценивал этот факт с такой точки зрения. Мария — очень рассудительная женщина.

Джорджу она очень понравилась. Он сожалел, что ему не представлялся случай побыть наедине с ней. Люди, в чьих домах участники рейса свободы останавливались, были уважаемые темнокожие граждане, и многие из них — добропорядочные христиане, которым не понравилось бы, чтобы их комнаты для гостей служили местом для обжимания. А Мария, по всей своей привлекательности, сидя рядом с Джорджем, ничего не делала, кроме как разговаривала с ним и смеялась, когда он шутил. Она ни разу не позволила себе ничего такого, что говорит, что женщина хочет большего, чем просто дружеских отношений Она не касалась его локтя, не бралась за руку, предложенную, когда выходила из автобуса, не прижималась к нему в толпе. Она даже могла быть девственницей в свои двадцать пять лет.