Извлекатели. Группа "Сибирь" (СИ) - Денисов Вадим Владимирович - Страница 53

Вздрогнув, я неохотно оторвался от прохладного стекла.

— Спрашиваешь… Конечно, разволновался. Как-никак родовое гнездо, предки здесь жили. Есть у меня одна мыслишка…

— Кажется, я догадываюсь, какая. Ты же сам тут ни разу не бывал?

Я отрицательно качнул головой.

— Извини, брат, сейчас причалить не сможем, времени нет. Один леший знает, куда наш объект может забраться из Ярцево.

— Да я понимаю.

— Если всё пойдёт нормально, и будет результат, то на обратном пути обязательно сюда заскочим. Вот тогда и сбегаешь, найдёшь ты свой родовой дом, — пообещал группер. — Черт, погода портится.

Значительна роль Енисейска в освоении Енисейского Севера, Таймыра и Арктики вообще. Практически все высокоширотные экспедиции снаряжались в Енисейске. Беринг, Овцын, Прончищев и многие другие первооткрыватели уходили на утлых суденышках из Енисейска. В 1863 году здесь впервые на Енисее был построен пароход.

Как и у всех городов, больших и малых, у Енисейска есть свои городские легенды. Например, одна из них объясняет, почему деревню, что находится рядом с Енисейском, назвали Кемь. Обычно турист предполагал, что, очевидно, имя появилось от названия одноименной речушки, которая тоже называется Кемь. На что ему отвечают так: Енисейская губерния некогда была первым и главным местом царской ссылки в регионе. В том числе и декабристов. Неугодных отправляли сюда, а уж из Енисейска их могли увезти севернее, в Туруханск и даже к Енисейскому заливу. Поначалу резолюция царя была длинной, «К такой-то матери», если поприличней. А поток ссыльных всё нарастал. Поэтому монарх её рационально сократил: «В КЕМЬ».

— Ваня, ну, не будь сволочью, хоть чуточку поближе пройди, что ли, да помедленнее! — взмолился я.

— Нет проблем, братишка, сделаем! — подмигнул мне Потапов. Нос катера, целясь на зелёный дебаркадер с надписью «Енисейск», пошёл влево, а я, захватив камеру, отправился на фотосессию.

Возле дебаркадера стоял большой пассажирский катер, белоснежный, с синими стрелами на борту. На берегу в ряд выстроились три патрульные машины местной милиции — неубиваемые «Паджеро». Что-то много ментов, наверное, уголовников грузят.

— Там не только менты пасутся, — поправил меня Потапов, когда я поделился этим соображением.

— А кто ещё?

— Тентованый «Урал» видишь? Это машина жандармерии. Главные назгулы прикатили, с чего бы это… Они отдельными уголовниками не занимаются. Знаешь, Михаил, хорошо, что нам сейчас не нужно причаливать.

— У Ложкина здесь пикап стоит, сто пудов, — выложил я единственный козырь.

— Не факт, — покачал головой группер.

— Он вполне мог загнать машину подальше, в Усть-Кемь, Подтёсово и даже Шадрино, не угадаешь, — Ваня тоже отказался вставать на мою сторону. — Связи и знакомства объекта в этом секторе не ясны, как и его транспортные возможности. Так что на водный транспорт Ложкин мог пересесть где угодно.

Возле Енисейска средняя ширина реки — полтора километра. А дальше будет Анциферовская петля, где Батюшка делает пару плавных изгибов. Русло глубокое, сколько ни вглядывайся — дна не увидишь: это тебе не Ангара. Та хоть и широка, да глубины нет, дно просматривается на перекатах. И в обеих реках вода как слеза, но по оттенку отличается: чистые воды Енисея темнее более мутных ангарских вод. Слившись возле Стрелки, воды эти так и текут на север двумя струями, и пришлая, правобережная, ангарская вода в Енисее намного теплее ледяного коренного потока.

Оставив город за кормой, «Хаски» бодро вышел на стремнину, исчез пристававший у берега комар. Зато в каюте поселились пауты, таёжные оводы. Самое время в тайге для паута. Огромные гудящие мухи с зелёными глазами липнут к телу и сразу впиваются, Тельце напоминает пчелиное. У них два хоботка. И жалят они ими так, что одинокая корова на окраине городка, не выдержав пытки, легла животом в пыль укатанной дороги вдоль береговой полосы, покаталась по земле, стараясь раздавить паразитов.

Погода портилась стремительно.

Низкие свинцово-черные тучи, тянущие за собой стену холодного дождя, наползали с запада. По металлическому корпусу застучали тяжелые, крупные капли. Шквалистый ветер и ливень сплошной стеной отчаянно старались снизить скорость катера. Короткими взрывами оглушал град ледяного гороха, который не сыпался, а буквально бомбил акваторию.

Безумная картина!

Прозрачно-белые, крупные ледяные градины, с огромной скоростью вылетающие из черной тучи врезаются в свинцовую воду, поднимая фонтан брызг высотой сантиметров двадцать, обстреливали катер, и, после рикошета, далеко отскакивали во все стороны… Грохот в рубке стоял неимоверный, а вот стёкла с обратным скосом, конструктивно спрятанные от таких ударов, почти не страдали.

Инстинктивно втянув голову в плечи, я молча наблюдал за буйством стихии. Да уж... Плохо сейчас приходится тем, кто сидит на берегу возле простого костерка и беспомощной, мягкой палатки. Хорошая ткань спасет от потоков воды, но не сможет надежно укрыть от ледовой бомбежки.

Тем временем шквал поднял волну, поверхность воды вздыбилась белыми барашками, начинался настоящий шторм. А плавание на скорости в шторм — удовольствие, прямо скажем, сомнительное. «Хаски» летел, прижимаясь к левому берегу, где волна была поменьше, тормозил, огибая очередной мыс, рывком входил на прямые участки, срывался с глиссирования на виражах. Уткнувшись широким носом в очередной гребень, катер высоко взлетал на волну, завывая выдернутым из воды водометом, и тут же летел вниз, тяжело шлёпаясь о новую преграду.

Устав от шума, я вышел на корму, спрятавшись под коротким козырьком.

Прошли мимо какой-то заброшенной деревеньки.

Домов совсем мало, почти все избы стоят без крыш, стропила страшновато торчат почерневшими ребрами. Дров и чёрных угольных куч на берегу не видно. Нет дров — нет жителей... Да и лодок всего три. Облезлые, преданные людьми деревянные «душегубки» или «илимки». В стороне одиноко поблескивала «дюралька» с подвесным мотором. Будто кто-то случайно заехал. На кладбище...

А вот и ещё одна достопримечательность на моей виртуальной карте. Внизу, на береговом песке небольшого залива, у корней небольшой группы берёзок лежал остов какого-то старого деревянного судна, выбросившегося сюда в поисках спасения либо выброшенного крепким штормом. Приличных размеров деревянный скелет лежал далеко от обреза воды, зарывшись изуродованным носом в песок. И всё-таки это несамоходная баржа. Судя по всему, её вытаскивали подальше от последующих штормов, рассчитывая позже приехать и снять, спасти матчасть…

Не приехали. Или приехали, попробовали было тянуть с помощью трактора и коллективной ругани, да и плюнули, списав судно по акту. Корпус порвали. Нижняя часть ушла в песок более чем на полметра.

Продолжая линию киля до самого уреза воды, по песку тянулась гигантская борозда, лишь внизу замытая волнами. Трава проросла, а вот деревьев ещё нет. Борозда напоминала след, оставленный мифическим речным чудовищем. Описания таких чудищ встречаются в сказаниях эвенков и народа кето. На худой конец борозду проделали гигантским плугом. Вот только сеятеля не нашлось, да и баржа в этой пашне оказалась мёртвым посевом, только чёрные, хорошо просмоленные рёбра чудовища и остались на виду.

За годы судоходства на великой сибирской реке более сотни пароходов и теплоходов, барж и плавкранов утонули, были выброшены на берег или сгорели. Жертвами речной стихии становились как новые суда, так и отслужившие. Часть из них до сих пор покоится на каменистом ложе, часть разбросаны по берегам.

Грустная картина.

По правому берегу тянулись ряды высоченных сосен, такие называют корабельными. А перед этим глаз радовали берёзовые рощи и обманчиво мрачные ельники. Исторически недавно в русском языке существовало много терминов для обозначения тех или иных лесов. Нынче многие из них подзабыты.

Стало нормой называть тайгой все густые северные леса с елью, сосной и лиственницей. Однако так называли дремучий лес лишь в Восточной Сибири, в центральных районах России его называли тайболой, а в Западной Сибири — урманом. Опушка леса — это раменье. И сосняки в разных лесах назывались по-разному. Сосновый лес в болотистой низменности — мяндач, а на сухой возвышенности — бор. Сосна, растущая в бору — конда. Это самое лучшее дерево для любого строительства: лёгкое, стройное, и на корню просмоленное. Вот только вызревают кондовые сосны долго, больше трёхсот лет.