Дайте курс
(Повесть) - Маркуша Анатолий Маркович - Страница 2

Командир корабля — это он днем и ночью в полете.

Командир корабля — это он ведет не знающие усталости машины по самым дальним, по самым порой немыслимым трассам.

Командир корабля — это он обжил сначала Северный, а потом и Южный полюсы Земли.

Командир корабля — это он летает нынче наперегонки с Солнцем…

Дать курс будущему авиатору — значит прежде всего рассказать о командире корабля.

И надо сказать сразу:

Командир корабля не кинозвезда, ему вовсе не обязательно обладать блестящей, из ряда вон выходящей внешностью, античной фигурой или феерической выразительностью глаз.

Командир корабля не оратор. И даже самый выдающийся из командиров может не отличаться особой бойкостью речи или бархатными переливами хорошо поставленного голоса и тем, что принято называть «уменьем держать в руках аудиторию».

Командир корабля сравнительно редко бывает на людях, поэтому пусть не введет никого в заблужденье внешняя скованность или даже застенчивость человека, совершившего, быть может, много выдающихся подвигов в воздухе. Земля и небо — разные стихии.

Итак, решено: прежде всего я расскажу о командире корабля.

Мы познакомились в главном московском аэропорту, во Внукове. Было жарко, солнечно, небо дрожало от нескончаемого моторного рева.

Сначала Василий Иванович Тонушкин привлек мое внимание внешностью: очень крупный, очень загорелый, очень спокойный. Улыбался он редко, как-то осторожно, своим, видимо, далеко запрятанным мыслям. Завязывать разговор не спешил. Но глаз не прятал.

«Если вы хотите о чем-нибудь спросить, пожалуйста. А у меня вопросов нет», — вот такое было у него выражение лица.

— Простите, вы летаете на ТУ-114? — спросил я.

— Теперь да, на ТУ-114.

«Теперь» было поставлено под ударение. И это показалось существенным. Теперь означало: «Я не сразу стал таким, каким вы меня видите».

— А вы не расскажете мне, как сделались командиром корабля?

— Могу, — сказал Василий Иванович, — только ничего особенного вы не услышите. Как все. Постепенно.

На этот раз под ударение было поставлено «постепенно»…

Прошло немало времени, прежде чем мы нашли «общий язык».

Странно и знаменательно — сближению помогла одна случайная фраза. Доведенный почти до отчаяния сдержанностью Василия Ивановича, его непременным желанием оставаться в тени, я сказал как-то:

— Послушайте, черт вас возьми, меня интересует не ваша биография, не ваши выдающиеся таланты и даже не ваш характер, я хочу, я должен рассказать ребятам, тем, кто придет нам на смену, как складываются, формируются, вырастают командиры кораблей. Это нужно?

— Нужно, — сказал Тонушкин.

— Вот вы мне и помогите. Без вас я не справлюсь.

Он долго молчал. Потом согласился:

— Хорошо. Попробую.

Иногда пишут примерно так: «Когда высоко в небе пронеслась удивительная стальная птица, сердце его сжалось в волнении… Он долго смотрел вслед исчезнувшему самолету и остро завидовал незнакомому летчику…» Ну, а дальше идет повествование о мальчишеской мечте, медленно обрастающей перьями. В книгах так случается. В жизни — нет.

В жизни все бывает куда сложнее.

Мальчишкой Василий Иванович Тонушкин попал на авиационный завод. Не по велению сердца, не по призыву беспокойной мечты, а потому что тогда была война и взрослые мужчины вынуждены были уходить на фронт, оставляя свою трудную работу подросткам.

На авиационный завод Василия Тонушкина привело стечение обстоятельств.

На летно-испытательную станцию — соображения начальника отдела кадров.

И работать ему пришлось слесарем-оружейником.

Авиационные пушки тяжелы для мальчишеских плеч, но была война, и жаловаться не приходилось: он таскал пушки. И еще он регулировал орудийные лафеты, подгонял снарядные ящики, ровнял ленты.

Самолеты он видел каждый день. И пожалуй, первое чувство, которое у него вызвали крылатые машины, было удивление.

Сколько же всего убрано, набито, переплетено в теле машины: желтые трубопроводы, коричневые, голубые — бензин, масло, кислород; жгуты электропроводки; навигационные приборы, и пилотажные приборы, и радиоаппаратура, и, конечно, оружие.

Разноцветные трубки не имели никакого отношения к пушкам и пулеметам, глазастыми приборами занимались специалисты, фюзеляжи продували сжатым воздухом механики — не его, слесаря-оружейника, это дело. Но все равно интересно!

А потом к машинам приходили летчики. Молодые, здоровые ребята, они не спеша осматривали самолет. Качали лопасти винта, постукивали по обшивке, проверяли отклонение рулей, заглядывали в купола шасси. Летчики надевали парашюты. Долго гоняли двигатели на земле: прислушивались, приглядывались, кажется, даже принюхивались к машинам. Показывали руками: «Убрать колодки!» — и лихо выруливали на взлетную полосу.

И это тоже было непонятно и интересно.

Всякая привязанность начинается удивлением.

Правда, мальчишка-слесарь этого еще не знал. Но это хорошо известно взрослому многоопытному человеку Василию Ивановичу Тонушкину.

— Важно удивиться и еще важнее сохранить верность, вот тогда приходит настоящая любовь.

На аэродром летно-испытательной станции приземлился УТ-2. Был в свое время такой спортивно-тренировочный самолет, предшественник ЯК-18.

Из передней кабины вылезла летчица. Потянулась. Расправила плечи. Крикнула:

— Есть свободное место, ребята! Прокачу?!

Слесари отдыхали на траве. Ближе других к маленькому самолету оказался Тонушкин. Он поднялся и пошел к машине.

Каждый день около самолетов, а летать не приходилось. Интересно!

Десять минут неба произвели впечатление.

Земля оказалась неправдоподобно чистой, и деревья такими занятными — зелеными-презелеными и совсем маленькими… И еще запомнилось: воздух-то плотный, задувает в кабину так, что глаза слезятся. Высунь руку, почувствуешь — на воздух можно опереться. Спустя много лет Василий Иванович примерно так оценивал этот полет:

— Удивительным тогда все показалось. Хорошо в воздухе. И главное, никакого свинства кругом. Никакой земной неустроенности.

Фамилию летчицы он запомнил: Медникова, Екатерина Медникова.

Никаких решений Василий Иванович тогда не принял.

Но — и это очень важно! — к удивлению прибавилось беспокойство. Теперь он по-новому стал глядеть на самолеты — с затаенной радостью, с невыраженной еще, волнующей надеждой.

Многотонную лавину рождает малютка-камушек. Крошечный толчок приводит в движение огромные силы. Важен импульс. И это во всем, решительно во всем.

Когда кончилась война и авиационный завод был переведен на выпуск мирной продукции, когда в бывшем ангаре летно-испытательной станции слесари стали готовить к обкатке синие, красные, зеленые вагоны троллейбусов, Тонушкин понял: без самолетов жить ему неинтересно.

У него было ремесло в руках, он делал нужное дело, прилично зарабатывал, мог, как выражаются, расти на своем заводе, но вместе с самолетами ушла из его жизни радость.

И человек потянулся за своей радостью. Пошел в аэроклуб. К крылатым машинам и крылатым людям.

В сентябре 1946 года курсант аэроклуба Тонушкин совершил первый самостоятельный полет на учебном ПО-2.

Первый самостоятельный полет — это как первое признание в любви. Свершится — и вся жизнь приобретает новый смысл, новую окраску, новую глубину. Мир представляется лучше, добрее, откровеннее; светлые тона набирают силу, темные расплываются и блекнут, и главное — исчезают сомнения. Каждый новый день обещает новые радости, требует новых действий, решительных и смелых.

Это чувства.

А потом, несколько позже, когда приутихнут восторги, приходят мысли.

Летчик — человек, управляющий крылатой машиной. В отличие от всех прочих людей земли он способен оторваться от поверхности нашей планеты, прилететь в заданный пункт, произвести расчет на посадку и приземлить самолет точно напротив посадочного «Т». Так? Так. Но только в первом приближении!