Лагуна (СИ) - Гальярди Марко - Страница 28

«Я тугодум!» — простонал он вполголоса, только сейчас осознавая всю тяжесть обстоятельств, в которые оказался вовлеченным. Дорога — это узкая полоса безопасности: чем дальше удаляешься от Флоренции, тем ближе подходишь к власти Болоньи. И наоборот. Но стоит свернуть с нее вправо или влево, и вот — ты на чужой земле под властью неведомого тебе синьора. И кто знает, сколько негласных правил ты уже нарушил? И кто знает, эта деревня на землях семьи Аттавиано или его врага, или вообще — третьего синьора, который пока не знает, кто его посетил? «Тебе нужно быть в Болонье? А синьору Аттавиано захочется видеть тебя у постели сына, пока тот не встанет на ноги. И что ты наперекор сказать сможешь? — в голове засвербил противно, будто зудящий комар, голос разума. — Махнёт рукой, и товарищи твои болтаться будут на веревке над входом в замок. Прямо рядом с той «жирной шеей», которую ненавидит Аттавиано. И не нужна уже тебе будет ни Венеция, ни Болонья». Джованни, захваченный переживаниями, поёжился от ночного холода, переждал неожиданную боль в спине и задрал тунику, чтобы облегчиться.

— Халил! — он позвал темноту позади себя, и она отозвалась прикосновением к плечу. — Сходи за лампадой. Есть одно дело.

Они приблизились к сеннику, где оставили свою поклажу, которая, действительно, оказалась нетронутой: все веревки завязаны и ремни вдеты так, как их оставили. Джованни вытащил второй меч и протянул его Халилу:

— Я заметил, как ты пытался его взять. Правильно, со знанием дела. Не хочу знать, что за жизнь у тебя была до нашей встречи, хотя про насилие над собой и корабли ты рассказывал вполне искренне. Если ты хоть немного умеешь держать оружие, то пусть оно будет при тебе.

Халил принял меч обеими руками. Джованни заметил, что по лицу восточного раба бродит странная улыбка — или это была лишь игра теней? А лицо ничего не отразило, даже благодарности или смущения? Халил внезапно поднес ножны к лицу и поцеловал, затем резко повернул и прижался лбом к гарде:

— Клянусь верно служить тебе, Флорентиец, — хрипловато произнёс он на мавританском, опускаясь на колени перед Джованни. — Ты не пожалеешь, что оделил меня своим доверием! Что от меня требуется?

Джованни нервно сглотнул, вот чего он точно не ожидал — так это того, что Халил на его глазах искусно преобразится в воина. Он-то ожидал отговорок, что «рабам не дают в руки оружия, а если и дают, то такое, чтобы удобно было им тесто раскатывать».

— Поднимись! — Джованни отставил светильник в сторону, чтобы оказаться со своим спутником в темноте. Обнял, зашептал, склонившись к уху: — Нам завтра нужно будет отсюда уехать. Куда угодно, только не в замок к этому синьору. Будьте готовы с Али. Даже если не удастся забрать осла. Возьмём только самое ценное и что-нибудь из провизии. Пусть украдёт еду и наполнит заплечные сумки. Я тут лекарь, за мной наблюдают пристальнее, чем за вами. Посмотрите, где здесь слабое место в заграждении: оно сделано из прутьев, перерубить не составит труда. Уйдём утром, но дождёмся чтобы туман немного рассеялся, иначе нас быстро найдут. Теперь вернёмся в дом, еще бы ноги не подвели! Так болят! — добавил он последние фразы уже громко на италийском, опёрся на плечо Халила и делано заковылял.

Пока над разгоревшимися углями очага в маленьком котелке закипал отвар из трав, Джованни с Халилом окончательно успели насытиться лепешками и кусками вареной баранины с овощами, что принесла жена Лоренцо. Али уже спал. Халилу с трудом удалось стащить обувь с ног Джованни, и флорентиец с сомнением оглядел свои распухшие ступни. Он был недалёк от истины, сегодняшний день настолько его вымотал, что поднять утром себя с ложа будет стоить немалых болей и трудов.

— Дай нашему больному питьё, — флорентиец еле ворочал языком: так хотелось спать, что даже глаза закатывались, но рука, отмерявшая капли настойки из маковых семян, была еще твердой, — успокоится и заснёт до самого утра. И мы поспим. Я бы и его папаше чего-нибудь в питьё подлил, — тихо добавил он на мавританском, — лишь бы отпустил нас с миром.

***

[1] полати — деревянный настил между двумя стенами под крышей, который можно было использовать для сна или хранения вещей.

========== Глава 7. День четвертый ==========

Похоже, что жизнь в этой горной деревне не прекращалась ни днем, ни ночью. В царстве луны выли волки, которым иногда вторил гулкий собачий лай, а с рассветом этот тёмный мир уступил место другому: где кричали петухи, блеяли в загонах овцы, мычала корова, скрипел ворот колодезного колеса, отпирались ставни, плакал младенец, начинали громко переговариваться проснувшиеся люди. Крепко поспать не удалось. «Да и какой тут отдых?» — вопрошал себя Джованни, когда все мысли заняты беспокойством, как сбежать из этих мест и найти верную дорогу. Сердце замирало в груди, когда представлялись непроходимые горные леса, полные диких зверей, или проржавевшие решетки на воротах замков — единственных выходах из каменного мешка, доступных человеческому шагу. В противоположном же случае — с высоких скал можно было взлететь подобно птице и пасть камнем в глубокое ущелье, обратившись душой к Господу.

Прямо под стеной дома громко залаял пёс, и Джованни заставил себя распахнуть глаза, в которых уже давно не было сна, и уставиться в полумрак, разбавленный светом из единственного окна в этом доме. Жилище было под стать этой странной жизни, что вели здесь люди: если и имелись у них ценные вещи, то прятали они их в тайники, на большую семью владели одной большой миской для похлёбки и медным котлом, на земляной пол стелили солому, а в холодные зимы пускали животных внутрь. Большая часть жизни проходила у них вне дома: на центральной площади селения, или в горах, где мужчины выпасали скот, или в огородах и садах, которыми занимались женщины. Из молока делали сыр, из ягод — вино, мясо коптили, только зерно для лепёшек покупали в других деревнях.

Спутники Джованни спали крепко, испытывая меньшее волнение за собственную безопасность. Али пару раз за ночь пытался пораскидывать руки, заставляя флорентийца бессознательно отодвигаться, вжимаясь боком в Халила, спавшего по другую сторону. Восточный раб читал эти знаки по-иному: его синьору требуется больше тепла, поэтому теснее обнимал и утыкался лицом в изгиб шеи, согревая дыханием. Джованни в это время, пребывая в полусне, не знал, как удобнее повернуться, чтобы не разбудить своих товарищей. Сейчас же очнулся лежащим на животе и почти подмявшим под себя Халила. Тело восточного раба казалось мягче твердого настила, источало ровное дыхание жизни, губы были полуоткрыты, ресницы над веками чуть подрагивали, распущенные волосы, в которые Джованни не удержался и запустил пальцы, мягкие у корней, жесткими кольцами прикрывали шею. Кадык чуть дернулся, Халил сглотнул, просыпаясь от прикосновений. Вздохнул и потянулся навстречу поцелую, жадным взглядом изучая утреннее настроение своего синьора.

— Я соскучился, — прошептал Джованни, прикасаясь кончиком носа к виску Халила и замирая. Восточный раб нежно провёл ладонью его по спине, немного подался вперед, согнул ноги в коленях, чтобы сомкнуть их теснее на бедрах Джованни. Одежда за прошлый вечер пропиталась дымом очага, лежалые шкуры источали запах тела животных, соломенная крыша и стропила покрывала копоть и влажная плесень. Однако чарующий сад, наполненный душистыми лилиями, со стеблей которых капал густой медвяный нектар, окружал сейчас двух любовников, сливших объятия. Лишь в грёзах, на границе яви и сна. Они бы ни одним движением не открыли дневному свету эту тайну. Как и друг другу… Джованни видел внутренним взором в глазах Халила вовсе не смолу, сочащуюся по тёмному стволу изогнутой под морским ветром южной сосны, а синее предгрозовое море. Отчаянно тянулся к нему душой через множество земель и оставленных позади городов, умолял, но так и не мог ощутить даже слабого отклика.

Странное мучительное единение нарушило появление Лоренцо в исподней рубахе:

— Синьор Аттавиано, со стороны Кампеджо были замечены всадники [1] и с ними пешие!