«Зарево» на высочине
(Документальная повесть) - Мечетный Борис Трифонович - Страница 2

— Молодец старик сапожник у рынка. Хорошие подковки поставил. Смотри, как держатся — нипочем даже карпатские дороги, — сказал он и с силой хлопнул по пыльному голенищу. — Только вот что плохо: ничего ему не заплатил. Не успел. Думал вечером старику кое-что из жратвы отнести, а тут «батя» срочно вызвал. Через час уже были в воздухе. Вспомнил о сапожнике только в Трех Дубах.

— Ладно, вернусь раньше — найду его, заплачу за тебя, — отозвался Фаустов.

— Я сам найду. Во Львове, брат, и я не откажусь побывать. А хорошо бы, Паша, вместе пройтись по этим горам да вместе вернуться к своим.

Иванов, почесывая рыжеватую бороду и грустно улыбаясь, продолжал:

— Отсюда мы пойдем каждый своей дорогой. Чудно, Фаустов, — будем недалеко друг от друга, по одной земле придется ходить, а увидимся ли когда…

— Непременно. В шесть часов вечера после войны. С музыкой. И обязательно сначала встретятся два бородача — ты да наш Володька, — Фаустов кивнул в сторону своего начальника штаба Владимира Кадлеца, который в это время, пощипывая черную прямоугольную бородку, слушал веселый рассказ одного из разведчиков.

Иванов задумчиво кусал тонкий стебелек, затем вдруг с досадой отбросил его прочь.

— Черт возьми, неужели фрицы задавят словаков? Так удачно началось. Взяли Банска-Быстрицу, Ружамберок, Зволен… Наши в Карпатах двинулись. И вот на тебе. Сколько готовились, как люди ждали. Где-то ошиблись, маху дали…

— Не ошиблись, а просто силенок мало, — сказал Фаустов. — Не рассчитали.

— Вот-вот, не рассчитали, значит, ошиблись. Теперь, когда фашисты жмут на партизан, нам на первых порах туговато придется. Они скоро за нами погонятся.

Фаустов старательно перемалывал крепкими зубами сухарь, делая вид, что все, о чем говорил Иванов, его не очень-то волнует. Потом медленно, будто выталкивая из своей широкой груди каждое слово, произнес:

— А нам действовать нужно еще быстрее, чем немцы с гардистами. По-кавалерийски, от и до, — прибавил он свою любимую присказку. Тогда и партизанам будет веселее, и люди пойдут к нам, — он с явным удовольствием посмотрел на безмятежно дремавшего Сашу Данилова. — Ишь как, чертяка, хорошо спит. Вот смотри: у нас всего десять человек. На фронте два хороших артиллерийских снаряда — и нет этого десятка. Может, даже ни разу никто не выстрелит. А здесь — каждый из нас огромная сила. Много сделаем, когда до места дойдем.

Только бы дойти до места… — как бы сам себе добавил он.

А в кружке бойцов разговор шел совсем не военный.

— У нас в Осуге рыбы — хоть мешками таскай, — мечтательно, слегка окая, говорил Сундуков. Он заложил за голову руки и глядел в небо. — Бывало, разденемся, залезем под обрыв нагишом и рубашками по дну водим. Потом из рукавов вытаскиваем — пескарей, окуньков, ершей…

— Мели, Емеля…

— Не веришь — не надо, — Сундукова трудно было вывести из себя. — Мы про удочки и знать не хотели. Правда, были кое у кого сачки. Вот и все снаряжение. Конечно, крупную, солидную рыбу в нашей Осуге трудно найти, а вот плотвы, ершей, язя — сколько хочешь.

— Сундуков, а Сундуков! Тебе, наверное, и ночью Осута снится, — проговорил кто-то со смехом.

— Не-е, — Сундуков безмятежно улыбнулся плывущему наверху облаку. — Мне все ночью видится, как после войны домой приду. Обязательно мать и сестренка на околице встретятся. А рядом — целая куча девчат. Все обступят меня, глаза пялить будут на ордена и медали, пощупать захотят. А у меня — грудь колесом. И самые красивые девки будут со мной плясать. Вот ребят, дружков своих, почему-то никогда во сне не вижу. Непонятно, да? А потом снится, будто мать меня молоком из крынки поит и свежеиспеченным ржаным хлебом угощает… Теплым, пахучим.

— Замолчи, Сундуков, про хлеб. Лучше своей рыбой хвастайся.

Юрий дремал, привалившись спиной к плечу Саши Данилова. Сегодняшний длинный путь, перестрелка с фашистами, потом утомительный подъем в гору и стремительный спуск в долину — все это сильно измотало.

— Кончай ночевать!

Юрий открыл глаза. Фаустов стоял во весь рост, уже с автоматом на плече. Нехотя зашевелились бойцы, подтягивая ремни, застегивая телогрейки и шинели.

— Быстрее! Нечего прохлаждаться, — сердито прикрикнул Фаустов. Было заметно, что им вдруг овладело какое-то нетерпение.

— Чего торопишься? Отдохни полчасика. Мы тоже скоро тронемся, — сказал Иванов, нехотя приподнимаясь. — Вместе выступим. Хотя, впрочем, нам в разные стороны…

Но Фаустов уже решительно пожимал руку Иванову.

— И так, брат, засиделись от и до! Давно пора уходить. Признаться, я не люблю такой тишины. В сон клонит.

Через несколько минут группа Фаустова уже цепочкой потянулась к берегу, и вскоре впереди идущий командир появился на бревне, перекинутом через речушку. Следом шагали Владимир Кадлец, Борис Жижко, Юрий Ульев, Денис Кулеш, Алексей Белов, Александр Данилов, Иван Тетерин, Николай Болотин, Ладислав Самек и замыкающий группу комиссар Валерий Букин. Всего одиннадцать человек.

Привал прибавил сил, шагалось легко, да и настроение было бодрым, хотя каждый знал, что вскоре им придется преодолевать реку Ораву. Ее по бревну не перейдешь, нужно искать мост. А какой мост сейчас не охраняется?

Тишина. Казалось, в лесу все вымерло. Но вот где-то рядом по-деловому застучал дятел, потом пролетел над людьми, мелькнув крыльями, и снова застучал на высокой разлапистой сосне. Ему издалека отвечал его собрат, такой же неутомимый лесной труженик. Вдруг люди почти одновременно остановились. Прислушались. Стук, стук… Нет, это не дятлы. Уже не одиночный стук, а частая дробь рассыпается где-то сзади, оттуда, где был недавно отряд. На минуту воцарилась тишина, затем снова застучала дробь. А вот грохот. Та-та-та… Ах, ах! Та-та!..

— Стреляют!

Фаустов бросился назад.

— С Ивановым что-то случилось!

Автоматные очереди слышались в полутора-двух километрах отсюда, за высокой, нависшей над лесом скалой, там, где тропа спускалась вниз и терялась в кустарнике, затем выбегала на обрыв, по бревну перепрыгивала через речушку на луг, на котором полчаса назад отдыхали фаустовцы. Стрельба сливалась в один треск, перекатывалась в горах эхом и билась где-то за вершинами елей.

Потом вдруг все стихло.

Бойцы торопились. Данилов и Болотин побежали дальше по тропинке, остальные обогнули скалу, свернули влево, прямо через колючий кустарник и, съезжая вместе с камнями, покатились вниз. Выбежали на небольшую площадку, к которой тянулись снизу густые верхушки деревьев. Осмотрелись. И когда раздвинули широкие ветви ели, перед ними внизу открылась знакомая лужайка.

— Гляди! — Борис тронул Юрия за рукав, — фрицы!

На лугу, около кустарника и ближе к реке, лежали несколько немецких солдат. Лежали в самых неестественных позах, в каких застигла их смерть. Больше никого на лугу не было.

Все были встревожены непонятным исчезновением всей группы Иванова. Одни предполагали, что отряд скрылся в лесу, сумел оторваться от преследователей, другие сомневались в том, что можно было так легко, без потерь уйти от немцев.

В это время показались Данилов и Болотин. Тяжело дыша, они тут же опустились на землю.

— Кажется, Иванов оторвался. Немцы рыщут по просеке… А там, — Болотин с болью сглотнул какой-то комок, — на берегу лежит… Сундуков. Убили, гады… Уже пробежал все бревно — и пуля догнала.

Может быть, в эту минуту они поняли, что смерть товарища — начало той жестокой схватки, которая будет длиться бессчетное число дней. В этой схватке нет жалости. Не будет снисхождения, милости, не будет пленных. Будет или победа, или смерть.

Оставаться в долине было опасно. Но Фаустов велел спуститься к реке и уйти отсюда только с телом погибшего товарища.

Похоронили Сундукова под вековой елью, у самого обрыва. Сначала хотели привалить к изголовью могилы гранитную глыбу, но и вдесятером не смогли ее сдвинуть с места. Зато высокая пышная ель никогда не уйдет с поста — будет охранять совсем еще юного парня, который так любил свое Заключье…