Красная улица
(Повесть) - Кава Виктор Иванович - Страница 14

Он быстро пересек пустыню и спрятался в лесу. Спиридон совсем уже валился с ног от усталости, проголодался, замерз, когда до его слуха донесся слабый собачий лай. А вдруг это только послышалось?.. Нет, лает собака.

Вскоре он увидел хутор, совсем затерявшийся в лесах. Тут, наверное, и немцев-то нет — вишь, как разошелся пес. Ни в одном окне света не было. Из предосторожности Спиридон некоторое время постоял в кустах. Глядел на хаты — в которую постучать?.. Может, в эту крайнюю, маленькую?

Спиридон едва коснулся пальцем стекла, за окном послышался радостный голос:

— Ой? Это ты? Наконец!..

Спиридон попятился от окна в растерянности — кто его мог ждать на этом хуторе?

Открылась дверь, и Спиридон увидел тоненькую девочку в белой длинной сорочке.

— Ой, кто это? — голос испуганный, разочарованный.

Спиридон тихо ответил:

— Не бойся, я не бандит, я мальчик, пусти на ночь. Я так устал и замерз, что зуб на зуб не попадает.

Девочка прикрыла дверь:

— Нет, я одна… Мама сказала, чтобы я никого не пускала… Ты правда сильно замерз?

— Еще как!..

— Ну тогда входи. Нет, погоди, я только пальто накину.

— Что же ты живешь в леднике? — грубовато поинтересовался Спиридон. — Ленишься за дровами сходить? Лес же рядом.

— У нас хата такая, что тут же все выдувает, — начала оправдываться девочка. — Утром я протопила. Вечером тоже собиралась, но одной страшно идти в лес за дровами… Ты голоден?

— Как волк.

Девочка взяла ухват, застучала им в печи.

— Осторожно, — сказал Спиридон. — Ты все горшки там опрокинешь…

— А там опрокидывать нечего. Я сегодня только картошку в мундире варила.

Девочка выдвинула чугунок.

Спиридон с жадностью стал уминать картошку. Девочка, глядя на него, тоже стала есть. Он время от времени украдкой поглядывал на нее. Белое худенькое личико, поблескивают глаза.

Спиридон стеснялся девочек и никакого понятия не имел, как нужно держаться с ними. А с этой у него сразу разговор завязался. С ней как-то легко, как с мальчишкой.

Они опорожнили чугунок, девочка принесла кружку воды:

— Запей. Было бы молоко, не пожалела. Нет у нас коровы.

Она ощупью поставила чугунок на лежанку и молча полезла на печь. Повозилась там с минуту и слезла:

— Забирайся сюда, я тебе постелила. Жестковато, зато не холодно. Печка еще теплая…

Спиридон обиделся:

— Это с какой же стати меня на печь? Ложись там сама, я привыкший к холоду. Лягу вот на лавке, накроюсь фуфайкой — и ладно.

Девочка всплеснула руками:

— Даже не думай! Разве я не знаю, как гостей принимать?

Спиридон стоял возле полатей — вот положение. Ему было приятно, что девочка назвала его гостем, но на печь он все же не полезет… Она, такая худенькая, замерзнет на полатях, о он, партизан, будет греть бока на печи…

Девочка торопила его:

— Ты скоро? Я окоченею стоя. Знаешь, как из-под двери дует… Даже не думай! Пока не залезешь на печь, я не сойду с места. Я загадала — если ты будешь спать на печи, моя мама вернется…

Ну и девчонка! Спиридон что-то пробормотал о бабьих предрассудках и неохотно полез на печь. Девочка вышла из-за печи и юркнула в свою постель. Слышно было, как она ворочалась на полатях — видно, не сладко в ледяной постели.

— Ты не спишь? — услышал он тоненький голосок. — И мне не спится. Знаешь, какие сейчас ночи длинные. То, бывало, с мамой поболтаешь, пригреешься возле нее, начнешь о чем-нибудь хорошем мечтать и уснешь. А теперь… — Голосок ее задрожал. — Я иногда даже плачу ночью…

Девочка придвинулась немного ближе к лежанке, подняла голову:

— Знаешь, я такая воображалка… То воображаю, будто волки заглядывают в окна, щелкают зубами, то полицай открывает дверь, то…

Она не успела договорить. Тук! — что-то резко ударило в окно. Спиридон вздрогнул. Эх, жаль, обрез припрятал в изгороди… Выглянул с печи. За окном ровно серел снег, притушенный темнотой. Тишина. Нет, это не погоня. Те уж если бы начали стучать, такой бы грохот стоял!..

— Ой, не выглядывай, не выглядывай! Они увидят тебя! Пусть думают, что никого дома нет…

— Кто увидит? — улыбнулся Спиридон. — Наверно, снегирь замерз и просится в хату. Хочешь, я его сейчас принесу?

— Ой, что ты? — схватила его девочка за плечи. Она вся дрожала, будто ее окатили ледяной водой. — Не слезай с печи…

Девочка отодвинулась от него и нерешительно спросила:

— Ты не рассердишься на меня, если я на печке в уголке сяду?.. На полатях страшно. А оттуда хоть окон не видно…

Девочка сняла с жердки какую-то дерюжку, натянула на себя, примостилась в уголке. Притихла. И Спиридон молчал. Слышно только было, как ветер бился о стекла и они тихонько дребезжали. Изредка хрипло отзывался сверчок — он тоже простудился в этой холодной хате… Хате без хозяйки. Он до сего времени не спросил, где она. Вовремя подумал об этом, потому что тишина делалась невыносимой.

— Так ты еще не спишь? — обрадовалась девочка. — Давай побеседуем, что ли. А то мне не с кем словом перемолвиться. Разве что сбегаю к бабушке-соседке за угольком, но о чем с ней говорить? — И глубоко, тяжело вздохнула. — Увели мою маму. Какие-то немцы нагрянули к нам и угнали всех мужчин и женщин. Только стариков и старух не тронули. Уже с улицы мама мне крикнула, чтобы я чужих в хату не пускала и два раза на день курей кормила… Семен Гусак хотел убежать, так его убили… Уже десятый день пошел, как увели… Жду, жду, а она все не возвращается. Ее отпустят, правда? Поработает немного в районе и вернется…

Спиридон молчал. Это же в Германию немцы угоняют людей!..

— Ты чего молчишь? — встревожилась девочка. — Думаешь — не скоро?.. Что же я буду делать? Картошки совсем мало осталось, дров — ни полена… Нет, нет, ты зря так думаешь, мама вот-вот придет домой!

— Да ничего я не думаю… Конечно, отпустят, должны отпустить. Ты же одна дома осталась… Твоя мама скажет им об этом… Слушай, а как тебя звать? Меня Спиридоном…

— Спиридоном? — засмеялась девочка. — Как деда. У нас есть один дед, его тоже Спиридоном зовут. У него борода до пояса, голову вниз нагибает. А меня — Юстя. Это меня так мама зовет. А мальчишки на улице Юшкой дразнят. Не смешно. Правда?

— Правда, — согласился Спиридон. — Ничем ты не похожа на Юшку. Вот если бы косы рыжие…

— Погляди, а они у меня рыжеватые, — девочка наклонила к Спиридону голову. — Сейчас не рассмотришь… Завтра.

Завтра! Завтра на рассвете он должен покинуть хутор. В лагере, наверно, уже хватились его.

— Слушай, а откуда ты? Может, из Маневичей? Так спроси о моей маме. Ее Марией зовут. Мария Климчук. Она у меня маленькая, косы у нее совсем рыжие, а глаза голубые. Красиво. Правда?

— Правда. А у тебя?

— У меня, как у кошки, зеленые. В черных крапинках. Мама говорит, что это от мака: я очень люблю мак, особенно когда он еще не затвердел и молочко из него брызжет. Вкусно!..

«Ведь это хорошо — зеленые глаза с маковыми зернышками, — подумал про себя Спиридон. — Лучше, чем голубые». И неожиданно для себя зевнул.

Проснулся не от тревоги — к этому он привык с тех пор, как началась война, — а от чего-то необычного… Девочка мягким носиком уткнулась ему в спину и тепло дышала, тихонько посыпывая… Одно маленькое движение — и она проснется… Спи, спи, Юстя… Хотя бы петухи подольше помолчали.

Но петухи остались петухами, и им не было никакого дела до того, что происходило в маленькой хате на околице. Сперва запел один, потом загорланил другой… Спиридон осторожно снял руку девочки, тихонько отодвинулся, накрыл ее простыней.

Уже возле порога спохватился: «Надо ей что-нибудь на память оставить». Пошарил у себя по карманам — ничего нет. Вот болван! Не мог захватить ленточку или… О, откуда ему знать, что в таких случаях дарят девчонкам!

Он стоял одетый посреди хаты и ничего не мог придумать. И уйти просто так тоже не мог. Что Юстя о нем подумает?.. А ему совсем не хотелось, чтобы она о нем плохо подумала… Повертелся и увидел под печкой что-то тускло сверкающее. Наклонился — топор. В ушах зазвучал тоненький голосок Юсти: «Дров — ни полена…»