Конец сказки - Рудазов Александр - Страница 26

Самобранка подала им сегодня свежайшую краснорыбицу с сарацинским пшеном и тертым хреном. И огромный толстый блин, покрытый растаявшим сыром и диковинной великанской клюквой. И куски жареной курицы, обвалянной в муке, да с хрустящей золотистой репкой.

Хмельного вот только не подавала она почему-то. И купить негде – лес кругом да болота. От селений Глеб строго-настрого наказал держаться подальше. Так что Иван только и вздыхал каждый раз:

– Эх, а вот сейчас бы медовухи испить, али зелена вина!..

Ну зато еды хватало. Хотя и дивной порой, причудливой. Если курица и блин сразу пришлись Ивану по душе, то краснорыбицу он долго нюхал, пробовал на язык. Та почему-то была нарезана меленькими кусочками и лежала на таких же мелких шматках сарацинского пшена.

И еще к ней шла какая-то неведомая подлива. Черная, как сердце ростовщика, и соленая, как морские воды. Иван лизнул ее на пробу, скривился и вылил.

– Жижа какая-то бесовская! – посетовал он. – И откуда самобранка берет этакие кушанья?

– Да поди знай, – пожал плечами Яромир. – Финисту ее Мороз-Студенец подарил, а где тот взял – одному ему и ведомо.

Попивая луковый квас, Иван разглядывал каменное яйцо. Крутил его в руках, пощелкивал пальцем, подносил к уху.

Иногда княжичу казалось, что Кащеева смерть тихо шепчет. Бормочет слова какие-то. То ли сделать что-то уговаривает, то ли просто обзывает матерно. Перед сном Иван часто его слушал, пытался хоть что-нибудь разобрать.

– Зря ты это, – сказал ему Яромир. – Убери от греха. Мало ли что там еще Кащей мог наколдовать.

– Да ладно, не будет ничего, – отмахнулся Иван. – Ты лучше сам послушай. У тебя ухи-то волчьи.

Яромир неохотно поднес яйцо к уху, но услышал только сопение Ивана. Под каменной скорлупой было тихо.

– Нет там ничего, – сказал волколак. – Спрячь лучше поглубже и не доставай без нужды.

Спали этой ночью чутко, бдительно. Иван, перепивший квасу и взвару, то и дело вскакивал до ветру. Яромир каждый раз приоткрывал один глаз, косился на орошающего елку княжича.

Мало ли что. Тут еще не Кащея власть, но уже и не русских. Тут чудь живет, дивный народ. Старые люди. Они и волхвовать покамест умеют, и христианского бога не приняли до сих пор.

Даже странно, что еще не у Кащея под рукой.

Впрочем, осталось их тоже немного, настоящих-то. По чащобам и берлогам хоронятся, от нового мира спасаются. Придет время – и тоже уйдут либо смирятся.

Грустно было Яромиру от таких мыслей.

Проснулся он ни свет ни заря. Растолкал храпящего с раззявленным ртом Ивана, поснедал остатками вчерашних даров самобранки, подобрал клубочек и хотел уже переметнуться в волка.

Да не успел. Из-за деревьев показалась бегущая фигура. Статная и рослая, но легкая, красивая. Неслась она на своих двоих, но точно на крыльях летела. По снегу скользили деревянные рты – один короткий, другой длинный.

Иван аж засмотрелся. Сам он на ртах ходить не умел, а вот братец Игорь любил, покуда жив был. Как наступала зима, так сразу надевал эти деревяшки, брал палки в руки – и в лес, кататься. Нравилось ему.

Но, понятно, сейчас сюда бежал не Игорь. Раскрасневшись, запыхавшись, сюда мчалась девица-богатырка. Прекрасный ее лик был искажен от гнева, а изо рта рвалось:

– А ну, стой, тать ночной!!! Сто-о-ой!!!

– Е-ма-а!.. – протянул изумленно Яромир. – Синеглазка!

Да, то была царица поляниц. Невесть каким образом разыскав наконец своего суженого, она подбежала к нему, сорвала рты с ног – и принялась ими же Ивана дубасить!

– Ты что же это, поганец, обесчестил невинную девушку, спер зеркальце волшебное, и в кусты?! – верещала она. – На тебе, на, на, на, получай!..

При первой встрече Иван справился с Синеглазкой за девять ударов. Но тогда-то он не знал, что она баба! Дрался, как с мужиком – и отлупил, как мужика.

А бить женщину витязю позорно.

Так что Иван не сопротивлялся и только втягивал голову в плечи. Тоскливо ойкал при особо удачных тумаках.

К счастью, Синеглазка всю ночь шла на ртах и ужасно утомилась. Выдохлась она быстро. Отбросила деревяшки, схватила Ивана за грудки и рявкнула:

– И больше чтоб удирать не смел! Неча от невесты своей бегать, дурак!

– И то, – хмыкнул Яромир, с удовольствием на это взирая. – Ты что же в бега-то подался, Иван? Тебе сейчас к алтарю идти, свадьбу с красой-девицей играть.

– Да не собираюсь я на ней жениться! – проныл Иван.

– Возьми свои слова обратно! – затрясла его Синеглазка. – Возьми свои слова обратно!

– Злая ты какая-то, – задумчиво произнес Яромир. – Вы, поляницы, все такие злые?

– Уж подобрей вас, мужское племя! – сверкнула глазами царица.

– Ну не скажи, не скажи, – возразил оборотень. – Вот если мужчина вдруг в баню зайдет, когда там женщины парятся – так они же недобро его встретят. Орать будут. Кипятком плеснуть даже могут. А если женщина зайдет, когда там мужчины? Ей все там очень рады будут. Поздороваются вежественно, в гости пригласят. Считаю, верное доказательство: мужчины добрее женщин.

Синеглазка вскинулась, шумно задышала, стала подыскивать нужные слова – да не успела. Из-за деревьев донесся шорох – и Яромир поднял руку.

– Тихо всем, – негромко сказал он.

Поляница и сама сразу смолкла, напряглась. В руке ее объявилась сабля. Иван выдвинул из ножен Самосек.

Яромир потянул носом. В человечьем облике нюх его и близко не равнялся с волчьим, но обычных людей все же оставлял позади. И сейчас он учуял прогорклый жир, недавно пролитую кровь и гнилостное дыхание. Да такое сильное, что хоть ноздри затыкай.

– Самоядь, – промолвил оборотень.

Иван вздрогнул. Про этих жутких тварей он слыхал. А вот Синеглазка только нахмурилась недоуменно. Поляницы кочуют гораздо полуденнее, дивьи народы им неведомы.

И когда на поляну выступили шесть нескладных фигур, она едва удержалась от крика.

Много всяких созданий служит Кащею. Отребье разбойное, сила нечистая, чудища лесные и болотные. Но самоядины – самые нелепые уроды изо всех.

Вроде и похожи на людей. Руки, ноги, головы. Кожа очень бледная, правда, да телеса рыхлые, как у моржей. Блестят аж от жира – самоядь им себя смазывает вместо одежи. А для красоты еще и кровью раскрашиваются, узорами красными.

Но это ладно. А вот головы их… совсем не людские лица. Ни ртов, ни носов – ровно блин ноздреватый, плохо пропеченный. Пара глаз с него таращится – без век, без ресниц, точно пара круглях слюдяных.

И темя. Все темя самоядина – сплошной рот. Без зубов, без языка – этакий зев о четырех лепестках. Распахивается и снова смыкается, причмокивает, воздух втягивает.

Никто никогда не видел, чтоб самоядь в этот теменной рот еду клала. Оттого и назвали их так. Сами-то они себя, ясно, иначе как-то прозывают – да опять же неведомо как. Не говорят они по-человечески, мычат только.

– Страсть-то какая, Яромир!.. – ахнул Иван. – Мужики, вы как вообще живете такими калечными?!

Самоядины не ответили. Молча двинулись к людям, вздымая свое оружие – огромные костяные крюки, кривые рыбацкие остроги. Были те тоже покрыты запекшейся кровью, и сразу понималось – не говяжьи туши ими кромсали.

– По-хорошему-то разойтись не выйдет, да? – задумчиво протянул Яромир, кувыркаясь через голову.

Поднялся он полным волколаком – и Синеглазка невольно вскрикнула. Не будь здесь самоядинов, не лети уже в ее шею страшный крюк – пожалуй, напала бы на Яромира.

А так она едва успела отскочить, да отвести удар сабелькой. С воплем тут же ударила в ответ – и рассекла самоядину плечо. Из раны выступила кровь, показалось мясо – бледное, словно рыбье.

– Откуда ж вы такие взялись?! – возопил с другой стороны Иван, рубясь сразу с двоими.

Яромиру приходилось и того тяжелей – на него насели трое. Видно было, что эти самоядины – отнюдь не великие богатыри… но и не случайные прохожие. Вои бывалые, опытные. Крюками они орудовали ловко, а силушка в их рыхлых телесах таилась недюжинная.