Конец сказки - Рудазов Александр - Страница 14

– Эх, нам бы сюда ту мышку… – размечтался Иван.

– Какую еще мышку? – не понял Глеб.

– Да ту, которая хвостиком махнула и золотое яйцо разбила.

– Какое еще золотое яйцо?

– Которое символ мироздания. Семя, заключающее в себе жизнь и вселенную.

– Вань, ты бы помолчал, а? – поморщился князь. – Я тебя люблю, конечно, но ты меня бесишь иногда.

Собравшиеся мрачно уставились на яйцо. Вот она, Кащеева смерть, прямо в руках. А проку от нее ровно столько же, как если б она все еще была на Буяне.

– Еще есть что предложить, други? – обвел глазами присутствующих Глеб.

– Может, и не колотить его тогда? – наморщив лоб, сказал Самсон. – Главное, что есть оно у нас. Давайте о том и объявим Кащею. И скажем, что коли он нос из своего терема высунет, хоть одного русича пальцем тронет – мы ему тут же и упокой споем.

– Ага, вон оно что удумал… – медленно протянул Глеб. – Ишь какая стратагема-то…

– А то больше! – оживился воевода. – Велим ему дань нам платить за жизнь и спокойствие! Златом и серебром! А то даже прикажем за нас стоять, помогать в случае нужды! Кащей со своим войском – это же ух какая силища! Нападут на нас те же суздальцы или рязанцы – а мы р-раз… и Кащея на них натравим! Заместо пса цепного у нас будет!

– Интересная мыслишка… – заулыбался князь. – Брата я Кащею, конечно, не прощу никогда, но раз уж одолеть его по-прежнему не можно, то по рукам и ногам сковать, а там, быть может, и на пользу себе обратить…

– Не выйдет, княже, – вздохнул Бречислав. – Кащей мыслит иначе, чем мы, но уж глупцом его точно не назовешь. Это же он это яйцо создал. Он в него свою иголку заточил. Ему лучше всех известно, что на нем за чары, и как их разрушить. И он всяко поймет, что грозим мы ему смертию только потому, что воплотить угрозу не в силах.

– Догадается, думаешь? – поморщился Глеб.

– Обязательно догадается. Более того – точно будет знать, что яйцо его у нас, но мы его до сих пор не вскрыли. Лучше уж помалкивать – тогда, быть может, он и не прознает еще, куда оно делось.

– Значит, прежде всего нужно все-таки яйцо расколотить, – решил Глеб. – А там уж будем размышлять – сразу ли Кащея убивать или заставить его вначале людям послужить. Искупить прегрешения, так сказать.

– Сразу, – решительно грохнул по столу отец Онуфрий. – Ты, княже, прости меня, если грубые слова скажу, но коли ты с врагом рода человеческого в торги вступишь – от церкви отлучу. Негоже так.

– Вот удивительное дело, но я сейчас с этим долгополым полностью согласен, – добавил Всегнев Радонежич. – Никогда не думал, что так случится.

– Хватит, святые отцы, довольно, – отмахнулся Глеб. – Еще вы меня тут учить будете, как верно княжеством править. Поскольку яйцо все едино непрошибаемо, говорить пока что тут и не о чем. А вот нет ли у кого еще мыслей о том, как бы его раскокать?

Воцарилось молчание. Супротив каменного яйца применили уже все средства.

– Может, в Рипеи сходить, в гору огнистую его кинуть? – предложил Иван.

– Да не горит оно в огне, пробовали уж, – ответил Яромир. – Ты его сам в костре целую ночь продержал.

– То в обычном огне. А тут гора огнистая. Вдруг сработает?

– А коли нет? Коли и там цело останется? Из такой горы мы яйцо уже никаким манером не извлечем. Так и будет лежать веки вечные, Кащею на радость, нам на погибель.

– Оно верно, – вздохнул Глеб. – Только что делать-то тогда еще?

– Богов вопросить можно, – подал голос Всегнев Радонежич. – Старых. Они, конечно, на нас обижены крепко, но если жертву им принести побогаче – могут помочь.

– Человечьи жертвы идолищам приносить не дам! – рявкнул отец Онуфрий.

– Что сразу человечьи-то?! – возмутился волхв. – Не едят наши боги людей, сто раз уже говорил! Быка им надо в жертву. Черного. Тогда смилостивятся.

– И быка нечего на требищах ваших смрадных резать! – вызверился архиерей.

– Тихо, тихо, отче, – поморщился Глеб. – Не обеднеет княжество с одного быка.

– Да не в быке дело – а в бесчестии! Кощунство это, княже, языческое и богопротивное!

– Тихо, – повторил князь. – Ничего. Не черти все-таки какие, а боги пращуров наших.

– Да не боги они!..

– Ты, святой отец, не гоноши, – недобро глянул Глеб. – Нишкни. У нас тут, сам знаешь, что с восхода приближается. Чтобы Кащея одолеть, я с кем угодно ряду заключу, у кого угодно помощи попрошу. Даже у врага заклятого.

Отец Онуфрий аж покраснел от гнева, но дальше спорить не стал. Уселся и уставился на волхва, словно тот ему в кашу плюнул.

– Быка дадим тебе, Всегнев Радонежич, – пообещал Глеб. – Только… черных вроде как нету. Поищем, конечно, но вообще у нас тут белые только и бурые. Как-то так сложилось уж.

– Ну давай белого, – согласился волхв. – Али бурого. Любого давай, лишь бы пожирнее.

– Завтра доставят его тебе, – кивнул князь. – Подскажут что боги старые – то и ладно. Но все-таки хотелось бы и понадежней чего… а то я, так уж вышло, тридцать два года уже землю топчу, шестой год уже Тиборском правлю, а только от богов помощи ни разу еще не видал. Все на себя надеяться приходится, да на людей верных. Есть еще у кого мысли, как оное яйцо расколоть?

– У сестры моей спросить совета надобно, – предложила Овдотья Кузьминишна. – Не серчай, Глебушка, я ж в семье-то младшенькая, мне о Кащее не так и много ведомо. А вот сестрица моя наистаршая… она помудрей меня, ей многие тайны известны. Чаю, сумеет что-нибудь подсказать.

Все задумчиво покивали. Что баба-яга на свете не одна, а три – то сидящие за столом знали. Овдотья Кузьминишна – старушка добрая, много кому помогла и ведовством, и советом. Ее и князю Глебу есть за что поблагодарить, и воеводе Самсону, и самому Илье Муромцу. Братья Волховичи с ней и вовсе в дальнем родстве состоят, хотя об этом здесь знали уже не все.

Другое совсем дело – баба-яга середульняя, Яга Ягишна. Выжившая из ума карга, злобная людоедка, в жизни никому не помогавшая, а только вредившая. Эта верно служит Кащею, ибо ненавидит людей всем сердцем.

Но есть и третья. Самая старшая, мудрая и могущественная. О ней все тоже слышали, но и только-то. Где живет, как звать – неизвестно.

О том бабушку Овдотью и спросили. Та покряхтела и неохотно сказала:

– Звать нашу большуху – Буря-яга. А живет она на полуночи, на краю Кащеева Царства, у реки Мезени, в землях навьев.

– Неблизкий путь, – молвил Бречислав. – Но если она знает, как яйцо открыть… надо к ней наведаться.

– Может знать, – поправила баба-яга. – А может и не знать. Я с ней давненько уж не видалась. Большуха наша сейчас уж не в себе – стара шибко, с головой непорядок. Наведайтесь к ней, да будьте осторожней – она коли с левой ноги встанет, так и зашибить может.

– Ладно, бабусь, наведаемся к ней, – сказал Яромир. – Нам с Иваном не привыкать землю ногами мерить. Только как нам ее сыскать-то? Я в тех местах не бывал, дороги не знаю.

– Завтра дам вам для того средство, касатик, – успокоила баба-яга. – Ложитесь спать и не волнуйтесь. Утро вечера мудренее.

Спать-то никто не лег, конечно. Обеденное еще только время. Разошлись все по делам повседневным. Князь во двор вышел, судить и рядить по справедливости. Воевода в гридницу отправился, детских да отроков гонять. Баба-яга в избушку свою вернулась, отвары варить да снедь гонцам в дорогу собирать. Илья Муромец с Иваном-Дураком в корчму двинулись, да на торги еще потом.

А вот Яромир с Бречиславом вышли из кремля, свернули за угол и зашагали по пустынной улочке. Там их уже поджидал меньшой самобрат – Финист Ясный Сокол.

– Ну что, проследил за ним? – спросил Бречислав.

– Сверху приглядывал, – ответил фалколак. – Только заприметил он меня, видимо. Под крышей схоронился, вон в той хибаре. Я уж ждал его, ждал – не выходит. Обернулся, внутрь вошел – а его там нету уже. В подполе лаз оказался, он огородами скрылся.

– Ну, значит, мой черед, – молвил Яромир. – Ты, братка, тогда дальше приглядывай, чтоб нас не заметили. А мы уж по следу пойдем.