Взять своё (СИ) - Агишев Руслан - Страница 24

— Хм… Упрямцы, хотели здесь остановить нас, — здоровенный гном, широченной спине которого позавидовал бы и портовый грузчик-амбал, с кряхтением перелез через размочаленную в хлам повозку. — А-а! — вдруг торжествующе заревел он, бросаясь к деревянному развалу от какой-то избы. — Вот этот рыжебородый ублюдок! Сколько он нам крови попортил. И лук его здесь… Ужо мы тебя щас вздернем на стене! — поднатужившись, из-под бревен он начал вытаскивать бесчувственное тело с ярко-медной бородой. — Прямо на твоей тетиве.

Следовавший за ним следом гном, что-то бормоча, начал с яростью молотить луком о камни.

— Будьте… вы…, — измочаленное тело, больше напоминавшее плохо пропеченный кусок мяса, вдруг ожило. — Прокляты, твари, — с изуродованного лица рыжебородого, на виске которого едва виднелась синяя вязь клановой татуировки, с ненавистью сверкал единственный глаз. — Вы отняли у нас все… Сначала наших детей, жен и матерей… Потом наши дома, — скалящие гномы к шее последнего защитника клана уже шустро прилаживали тетиву от лука. — И жизни…

Тащивший его гном лишь довольно рассмеялся ему в лицо.

— Стойте! Стоять, я сказал! — со стороны подземного города из клубов дыма появился Кровольда; его массивная в черных доспехах фигура, на фоне тлеющих развалин казалась зловещей, словно сам дьявол вернулся на землю, чтобы творить зло. — Оставь его! Он хорошо сражался. Если бы все мои воины так бросались на врага…

Кровольд грубо оттолкнул не успевшего отойти гнома с обрывками тетивы и, сев на обугленное бревно, стал рассматривать лежавшего врага.

— Я, Кровольд, — проговорил он, ловя на себя полный ненависти взгляд. — И трон Подгорных владык мой… Ты слышишь меня? Я, владыка Подгорных кланов.

Сейчас, после ожесточенной рубки с последними защитниками у священного зала совета, Кровольд был дико измотан. Вся свою ярость, что так уважали свои и так боялись чужие, он истратил до самого конца, разрубая своих же соплеменников в тесных коридорах подземного города… И, видя перед собой одного из выживших врагов, он хотел лишь понять… Почему они сражались как бешеные псы? Почему в подземных галереях на его тяжелых гоплитов бросались и юнцы, не знавшие крови, и седобородые старцы, из ослабевших рук которых вываливалось оружие? Почему весь рыжебородые пошли против своего владыки? Ведь он наследник древней империи, он тот, кто впервые за последние сотни лет был коронован тиарой Подгорных королей.

Все эти вопросы возникли у него не сегодня и не вчера. Да, Кровольд был обыкновенным рубакой, находившим особое упоение в хорошем мордобое или рубке! Да, он был жесток, что уже давно стало притчей во языцех у многих гномов! Однако, он был далеко не глуп, чтобы не замечать странную возню вокруг себя и необычные события, происходившие в подгорных кланах в последние годы.

И сейчас, измотанный, покрытый с ног до головы кровью, сидя у ног одного из последних защитников древнего клана, Кровольд вспоминал все эти странные и подчас загадочные события. Они протекали в его голове словно воды неспешной реки, пересекавшей огромную равнину… Сначала это был яркий, словно вспышка, образ его отца — крепкого, еще нестарого мужчины с мощными руками настоящего воина и лицом словно вырубленным из серого камня. И сразу же у него всплыли рваные обрывки случайно подслушанного им разговора между его отцом, тогда еще главой клана, и каким-то незнакомцем, лицо которого было сокрыто глубоко надвинутым капюшоном. «Никогда, слышишь меня, никогда гномы не убивали гномов! — давние и уже порядком забытые эмоции от родного голоса словно молотом ударили ему в голову. — Даже древние владыки Подгорной империи не могли помыслить о таком… Убирайся, обратно! И передай тем, кто тебя послал… Клан Сломанной Секиры никогда не запятнает свои руки кровью соплеменников!». Этот гневный голос отца, что так живо ему послышался, заставил его до хруста сжать кулаки.

Но, вдруг яркий образ отца, начал тускнеть и вскоре от него остались жалкие остатки — бледная серая тень от некогда сильного мужчины, сгоревшего словно свечка за какие-то дни от неизвестной болезни. Тогда ему никто не смог помочь. Свои знахари бессильно разводили руками, резво примчавшиеся ученые хранители тоже отрицательно качали голова… Кровольд вновь ощутил это страшное чувство беспомощности, когда близкий тебе человек умирает, а ты ни чем, совершенно ни чем, не можешь ему помочь…

— Что скрипишь зубами? — ушедший в себя Кровольда вдруг услышал чей-то хриплый голос. — Убийца гномов, худо тебе? — красными, налившимися кровью глазами, владыка уставился на окровавленное лицо. — Не просто убивать своих? — на шевелящихся губах гнома пузырилась кровь. — Не… навижу, ненавижу… вас всех…

Кровольд редко чего и кого боялся, но этот, направленный прямо ему в душу проклинающий взгляд обреченного, бросал в дрожь.

— Скажи… скажи, — вдруг, на глаза лежавшего гнома выступили слезы. — Почему вы сделали это? Почему вы убили наших женщин? — говорил он с трудом, часто останавливаясь, чтобы собраться с силами. — Отрава была везде… Лепестки проклятого черного цветка были во всех наших запасах… Зачем? Мы же гномы, как и вы…

Слушая слова умирающего Кровальд словно окаменел. Его вытянутое от удивления лицо опускалось все ниже и ниже; он ни единого слова не хотел упустить.

— Элька… Моя кровиночка… Как же так? — голос гнома становился все тише и тише. — Элька, подожди, не уходи… Я иду к тебе…, — он тяжело вздохнул и застыл открытыми глазами в небо. — …

— Спи, брат, — прошептал владыка, рукой закрывая глаза гнома. — Пусть Подгорные боги встретят тебя в своих чертогах и посадят рядом за пиршественным столом, где ты найдешь своих потерянных близких.

Тяжело приподнявшись, Кровольд закинул на плечо ставшую совершенно неподъемной секиру и медленно побрел к чернеющему проему в стене. Шарившие по догорающим развалинам гномы, едва завидев владыку в таком состоянии, мгновенно исчезали с его пути.

— Проклятье, — от страшных по своей сути мыслей, что сейчас буквально ломились к нему в голову, Кровольду хотелось выть, как дикому зверю. — О чем он говорил? Какая еще отрава? Неужели, этот кусок дерьма врал мне, испуская дух?!

Он шел через пролом в каменной стене, похоронившей по своими валунами десятки защитников клана. Под ногами хрустели осколки снарядом метательных машин, обломанные стрелы.

— Хранители же говорили, что виной всему проклятая магия. Да, да, рыжебородые занимались противоестественной магией… Хранители так говорили, — он машинально перешагнул через раздавленной каменной балкой тело в черных доспехах. — Хранители, хранители… Странно… Они и про отца также говорили… Проклятье, что вообще происходит?

Кряжистый, с лихо закрученными седыми усами, десятник облокотился на каменный выступ стены и молча вслушивался в ночную тишину, накрывшую осажденный город. В последнюю неделю он особенно полюбил эти часы, когда внутри и снаружи крепости все замирало и стихали многочисленные звуки войны — грохот подбитых железом колес повозок с припасами, топот отрядов стражи, оскорбительные выкрики шаморских зазывал с той стороны. В такие мгновения он даже представлял себе, что вокруг не было ни какой войны и под городом не было галдящей и смердящей кровью и ненавистью орды.

— Дядько, дядько, — задумавшийся десятник от неожиданно раздавшегося откуда-то со спины голоса чуть не свалился со стены. — Дядьку, отвару возьми, — он быстро развернулся и чуть не сбил с ног невысокого мальчишку с кувшином, аккуратно обернутым серым рушником. — Мамо, говорит, холодно тут на стене и озяб поди.

Пацан отдал ему кувшин и, пригладив непослушный вихор, нерешительно спросил:

— Дядьку, меч даш подержать? — стражник от такой наглой просьбы аж поперхнулся. — За рукоятку тока…

— Что?! А ну-ка живо со стены! — замахнулся он на малолетнего наглеца, уже тянувшего ручонки к потертым ножнам на поясе. — Эх, дядьку… Поганец, — негромко пробормотал он, едва мальчишка умчался вниз. — Вишь ты, дядько, — Вилкул, десятник городской стражи Ольстера, бывало захаживавший к его матери — молоденькой вдовушке, усмехнулся; усы его при мысли о жарких объятиях тайной подруги мигом встали как у бойцовского кота. — А что, можа и дядько… Эх… А отвар-то хорошо. Горячий, бодрящий… Сразу всю дрему выбил. Надо, значит-ца заскочить на часок ко вдовушке… Это еще что? Пацан видно не угомониться никак!