Женщина в Гражданской войне
(Эпизоды борьбы на Северном Кавказе в 1917-1920 гг.) - Шейко М. - Страница 22

В нашем отряде была и Таня. Она прекрасно ездила верхом и стреляла почти без промаха. Во время походов она не отставала от ребят, шла бодрым размашистым шагом, и ее смех и песни далеко разносились по степи.

Однажды Таню чуть не убили кулаки, когда она отбирала продовольствие в соседней станице.

У мельника на базу беднота вскрыла запасы запрятанной муки. Таня приехала тогда, когда мешки с мукой уже были вытащены из ямы и ровными штабелями разложены по земле.

— Собрать все. Свезти в ревком, — приказала она и распорядилась арестовать мельника и его сына — здорового молодого парня, злобно смотревшего на нее.

Она поздно ночью задержалась в ревкоме, и, когда вышла на улицу, на темном небе ярко горели звезды. Подвода с красноармейцами, которая должна была ее дожидаться, куда-то уехала. До Попутной было верст пятнадцать. Таня нерешительно постояла на месте. Вспомнила крики, угрозы, которые раздавались на базу. В ревкоме же никого из товарищей не было, идти и разыскивать их по домам не хотелось. Люди могли подумать, что она чего-то испугалась. Но ночевать в любой избе было рискованно: еще не так давно в этой станице было кулацкое восстание.

Таня медленно пошла по улице, напряженно всматриваясь в темноту. В домах погасли огни. Кругом было пусто, только собаки лаяли в подворотнях.

За станицей в степи стало светлее. Таня осторожно шла, держа палец на предохранителе револьвера.

Верстах в двух от станицы пролегала небольшая балка с прогнившим мостом. Затаив дыхание и приглушив шаги, Таня перешла через него и вдруг совсем близко от себя услыхала выстрел. Над ухом тонко взвизгнула пуля.

Таня бросилась в сторону и, упав на землю, оглянулась назад. Две темных фигуры бежали к ней. Подпустив их поближе, она спустила курок. Фигуры отскочили и залегли в канаве. Таня ползла по земле и, изредка оглядываясь, стреляла по направлению шевелящейся травы.

Где-то далеко затарахтела подвода. И чем ближе доносился ее стук, тем страшнее становилось. Кто это был — свои или чужие?

И только когда подвода подъехала совсем близко, Таня узнала ямщика и двух бойцов.

— Куда ушла? — встревоженно кричал боец. — Мы ведь только за овсом поехали!

Поздно ночью Таня приехала домой. Стараясь не шуметь, я угощал ее топленым молоком, а она рассказывала, как ее подкарауливали кулаки.

— Я не растерялась, — говорила она. — Но все же было очень страшно. Уж очень глупо так умирать. Бестолковая смерть.

— А разве есть смерть толковая? — удивился я.

— Конечно, — усмехнулась она. — Я бы хотела умереть так, чтобы от этого польза была. А глупо — всякий может.

Я с некоторым сомнением смотрел на нее. И только гораздо позже я понял, о чем она говорила.

Летом восемнадцатого года белые сформировали отряды и начали наступление. Красная армия тогда еще не имела достаточного количества оружия и снаряжения, не имела крепкого командного состава.

Осень установилась холодная, с ветрами. Уже давно белые заняли Екатеринодар, за ним Армавир, и совсем близко от станицы шли бои с генералом Покровским. 11-я Красная армия отступала к Невинке, часть — к Ставрополю, где шли непрерывные, жестокие бои. Вспыхнул сыпной тиф. Он косил бойцов, оголяя фронт.

Мы оставили станицу после горячего боя. Отступали в сумерках. Подымая по улице пыль, цокали копытами лошади, тарахтели колеса подвод с имуществом и продуктами. Длинной вереницей растянулся отступающий обоз с женщинами, стариками и ребятишками.

Прикрывая обоз и отстреливаясь, мы медленно продвигались к дому, где на базу дожидались оседланные лошади.

Таня забежала домой, поцеловала мать, сестренку и обняла отца. Он крепко прижал ее к груди и взволнованно, торопливо говорил:

— Если с вами случится что, очень мне тяжело будет. А если с дороги свихнетесь — еще хуже.

Вблизи застучал пулемет. Таня оторвалась от отца и бросилась на баз. Ловко вскочив на коня, она хлестнула его плеткой и махнула рукой стоящим в дверях старикам.

С большими боями армия отступала к Невинке. Тыла не было: всюду шли бои. Станицы горели в борьбе.

Мы редко виделись с Таней: меня перебросили в другой отряд, брата Григория направили в соседнюю часть. Я старался через ребят узнать о сестре, которая находилась при штабе, но это не всегда удавалось.

Таню я увидел только в Невинке. Это было во время измены главнокомандующего Сорокина. После митинга я заехал в штаб. Таня приехала туда только поздно ночью. Она вся посинела и никак не могла согреться.

— Весь день сегодня на собраниях выступала. Голос сорвала, — хрипло говорила она. — Какое большое преступление! Сорокин расстрелял лучших партийных товарищей. Разве кому-нибудь приходило в голову, что он изменит?

Я уговорил ее прилечь в соседней со штабом комнате и, хорошенько закутав, напоил горячим кофе.

Она немного отошла, согрелась и, блестя глазами, уверенно сказала:

— Из Москвы сообщение получено. К нам выслали целую группу красных командиров. Они через Царицын пробираются. Заменят старых офицеров, наладят дело, и мы опять пойдем в наступление.

— А ты думаешь, у нас достаточно сил, чтобы победить?

— Уверена ли я? Ну, конечно! Пускай отдельные поражения, неудачи — это временно: мы, конечно, еще пойдем в наступление. Армия сейчас перестраивается, накопляет силы, а потом сам увидишь, что будет.

Таня волновалась за младшего брата — Григория:

— Ты, Николай, съезди к нему, ведь он же мальчишка. Сдуру и в плен попадет. Видела я, как он в бою держится. Надо спокойно, а он прямо на белых рвется. Зачем свою голову даром отдавать? Никому это не нужно.

Я обещал навестить брата и поздно ночью уехал в часть.

Через несколько дней, как и говорила Таня, по всему фронту началось наступление.

Перед самым выходом из станицы я заехал навестить сестру. У дома, запрягая лошадь в телегу, возился брат Григорий.

— Ты зачем здесь? — удивился я. — Почему не в части?

— Да я тут уж второй день. Ты разве не слыхал, что Таня заболела? Из штаба меня вызвали за ней ухаживать. Доктор утром был, говорит — тиф. Я ее все в больницу уговаривал лечь — не хочет. Теперь велела лошадь запрячь.

— Да куда же ей ехать? — удивился я и прошел в дом.

Таня лежала на той же самой койке, на которую я уложил ее несколько дней тому назад. Она поспешно передавала какие-то бумаги молодому парню и рассказывала, что надо делать. Увидев меня, она чуть заметно улыбнулась и провела ладонью по лбу.

— Что же ты это, Танюша, так скандалишь? Не время сейчас, — попробовал пошутить я. — В больницу надо, сестренка. Ну, какое же тут лечение?

Она привстала, по щекам разлился яркий румянец. Я никогда не слыхал у нее такого раздраженного тона:

— Что вы все заладили одно и то же: в больницу, в больницу… Не пойду я туда.

— Да ведь ты никогда не поправишься, если за войсками будешь метаться.

Она вдруг показалась мне совсем маленькой и слабой. Лицо сморщилось, на лоб набежали морщинки, и, пряча увлажненные глаза, Таня тихо и взволнованно сказала:

— Не могу я оторваться от своих. От тоски тут одна умру. Да ты не бойся, все будет хорошо, Гриша сейчас со мной. Товарищи подводу дали. Поедем в обозе, торопиться не будем, — уговаривала она меня, и впервые за всю жизнь я почувствовал себя старше и сильнее ее.

Зачем я тогда не настоял на своем и не задержал ее в Невинке?

С победными боями мы продвигались вперед, по тому самому пути, по которому еще недавно отступали.

В начале ноября мы заняли село Козьминское, в двадцати верстах от станицы Попутная. Отряд на короткое время задержался на отдых. Часа два я обходил дома, чтобы узнать, где остановилась Таня с братом.

Один из бойцов указал мне небольшой домик в середине села. Не стучась, я открыл дверь. В лицо ударил спертый воздух. Я сразу увидел Таню. Она сильно изменилась, на бледном лице ярко выделялись огромные темные глаза.