Офелия (СИ) - Семироль Анна - Страница 41

Йонас повернулся, и Питер увидел, что щёки у него мокрые.

- Тысяча видов дождя, Пит. В нашем мире существует тысяча видов дождя. И здесь, на острове, девяносто пять видов ветра. У каждой реки свой вкус, каждый ручей поёт свою песню. Растения дышат, мыслят, двигаются. А люди думают, что они венцы природы… Они думали, что ленты платья русалки – это просто одежда. И резали на ней платье…

Питер подошёл к нему, желая утешить, но Йонас оттолкнул его назад, вглубь кузова.

- Нет, Пит. Тебе придётся дослушать. После ты вряд ли захочешь ко мне приближаться.

- Не говори ерунды, - отозвался Питер; голос надломлено дрогнул. – Что же стало с русалкой?

- Её убили. Она умерла бы сама, питаясь мороженой рыбой и задыхаясь в бассейне четыре на четыре метра. Она уже почти умерла, когда над водой склонился один из людей. Русалка до него дотянулась. Кровь была везде, даже на светильниках в потолке. Она его разорвала. Маленькая полумёртвая русалка-девочка прокусила ему горло, оторвала руку и вырвала внутренности, выломав рёбра и грудину.

Питера затошнило. «Господи, Йон, откуда ты это всё знаешь?» - хотел спросить он, но не смог. Йонас прислонился спиной к металлическому каркасу, держащему брезент у входа. Дождь мигом промочил правый рукав его футболки, капли обгоняли друг друга, стекая по щеке. Глаза у мальчишки были застывшими и мёртвыми.

- Она прожила ещё несколько минут. Её изрешетили из автомата. Ей почти не было больно. То, что осталось от человека и русалки, выловили из бассейна. Человека с почестями похоронили. Останки русалки сунули в мешок. Хотели сжечь, но среди сотрудников института нашёлся фольклорист, который много знал о русалках по легендам. Одна из них гласила, что съеденная плоть русалки дарит бессмертие. На ужин фольклорист приготовил для своей семьи новое блюдо. Нежнейшее бело-розовое мясо, слегка отдающее рыбой.

Йонас скривился, словно от невыносимой горечи, тряхнул головой. Мокрые пряди волос облепили щёку, дождевая вода смешалась с водой солёной.

- Я не знал, что я ем. Может, поэтому и выжил. За столом обсуждали, но я не понимал. Мне было восемь лет. А потом… Мама, отец, руководитель отдела, в котором папа работал, ещё трое сотрудников… Они орали, Пит. Орали так, будто их что-то жрало изнутри, будто в них полыхал огонь. Взрослые катались по полу и выли, как чудовища. У мамы изо рта текла чёрная жижа с прожилками алого, я вытирал и вытирал её салфетками, звал на помощь. Салфетки кончились, а оно всё вытекало и вытекало. Питер… У меня была невероятно красивая мама… - он всхлипнул, не в силах больше сдерживаться. – Я не знаю, как получилось, что она стала такой чудовищной. Когда она затихла, и только вздрагивала, умирая, у неё глаза были цвета вишен – тёмно-красные. И лицо с синевой, страшно вздутое. Они все там стали такими. Но я запомнил только маму. А потом кто-то во мне ожил. Чужой, непонятный, испуганный. Различающий на вкус тысячу видов дождя. Меня наполнил чужой страх, воспоминания о боли, которую тому, что не я, пришлось терпеть… и я побежал. Питер, я бегу до сих пор. Всё моё тело – это ленты, оборки и кружева, которыми я чувствую. Я мыслю, как человек, но я не являюсь им более. Во мне смерть. Офелия знает, что я сделал, потому боится меня. А я… я её чувствую. Я понимаю всё, что она хотела бы сказать, если бы могла. И её ненависть и страх, обращённые ко мне, будят внутри меня ту маленькую речную русалку, с которой я купался в реке и играл в камушки. И я не нахожу покоя.

Он перевёл взгляд на Питера. Губы кривились, по щекам текли слёзы. Питер впервые в жизни видел, как плачет Йонас. И непонятно, что ужасало его больше: рассказ друга или эти жуткие слёзы, тяжёлыми каплями падающие на доски кузова грузовика.

- Я рыба, которая не умеет плавать, Пит. Вода и воздух не принимают меня. За тот год, что я добирался до Дувра, столько всего случилось… Я панически боялся людей, и лишь недавно понял, что этот страх спас меня от участи оттудышей, попавших в стены института. Военные бы меня… как её. Или как единственного выжившего, кто съел мясо русалки. Я бежал в «пятно междумирья», прятался там, жил под кустами и в мелких пещерах по берегу реки. Оттудыши боялись меня. А те, кто были связаны с водой, ненавидели. Они знали, что я – убийца их соплеменницы.

- Ты её не убивал, - еле слышно выдавил Питер.

- Они так не думают. – Йонас вытер лицо, ладонью, оставив на нём грязные разводы, и снова вытащил из кармана сигареты. – Ты же сам видел, как среагировала Офелия.

Сигарета в его пальцах плясала, как живая, спички ломались. Питер подошёл, забрал у Йонаса упаковку спичек, чиркнул, зажёг одну. Йон посмотрел на него с благодарностью, прикурил. Питер смотрел, как он жадно затягивается, и удивлялся: «Когда ты начал это делать, Йон? От тебя никогда не пахло табаком…»

- Самое поганое я понял, когда попал в табун келпи. Они метелили меня копытами, пока я не потерял сознание. А когда пришёл в себя – просто встал и пошёл. Хотя отчётливо помню, как хрустели, ломаясь, мои кости.

Питер уставился на него, потом перевёл взгляд на левое предплечье. Еле заметные тонкие нити там, где недавно красовались грубые свежие шрамы.

- Ты… бессмертный? Легенда оказалась правдой?! – произнёс он.

Йонас пожал плечами.

- Может, и не совсем правдой. Я не пытался умереть, Пит. Ни разу. Но заживает на мне всё очень быстро. Кев прав: я резал вены. Мне было очень хреново после встречи с Офелией, я и… Сам не помню, как и зачем. Умереть не хотел. Было страшно. Думал: а вдруг встреча с ней снимет это… проклятье, что ли? Вдруг я опять человек? А вдруг помру? – он затянулся, выпустил струйку дыма сквозь зубы. – Решался долго.

Потянулось молчание. Йонас курил, сглатывая слёзы. Лу посапывал в его кепке, положив тонкие лапки-«паукашки» на козырёк. Питер пытался осмыслить всё то, что услышал. В голову, толкаясь, лезли десятки вопросов, задавать которые Питер не решался: не время. Но один всё же задал:

- Йон, я верно понял, что институт, в котором работал твой отец, находился под присмотром военных?

- Ах-ха, - мрачно кивнул он.

- Тогда они наверняка знали, что ты не просто так сбежал. Ты не думал об этом?

- Я просто не хотел тебе об этом говорить. Они меня искали. И я до сих пор свободен только потому, что тётка оформила надо мной опекунство и выхлопотала мне гражданство Объединённого Королевства. Нет, она не знает правды. Я ей сказал, что мама и отец были отравлены. Газеты это именно так подали. Пока я был маленьким и не отвечал на тёткины выпады, она… Она бы меня не выдала. А месяц назад начались нападки и вопли: «Вали в свой сраный гитлерюгенд, ублюдок! Не желаю больше тащить тебя на своей шее!»

Он резко затушил окурок о деревянный борт кузова и вышвырнул его под дождь. Поднял на друга заплаканные глаза и вдруг улыбнулся – как прежде, задорно и легко.

- Вот так, Пит. Зацени, какой я крутой герой комиксов. Типа того мужика с жабрами или Халка. Охренеть какой страшный и опасный. Прям как секретная разработка русских. Меня отловит полиция, вернёт к тётке а она меня это… экст… эстрак… Тьфу! Короче, вернёт на родину, а там…

- Стив знает, что тебе нельзя домой?

- Знает, что если меня выдадут, я не жилец. Я сказал ему, что был свидетелем политического убийства. Он поверил. И он меня не сдаст.

- Зато я прямо сейчас побегу тебя сдавать! – Питер сделал страшное лицо. – В обмен на конфеты. Длинные, полосатые.

Йонас покосился на него и вдруг рассмеялся.

- Я бы тебя понял. Они охренительно вкусны! – выдал он, отсмеявшись, и уже серьёзно добавил: - Пит, спасибо, что выслушал. Жить с этим… очень погано. Спасибо, что ты рядом. И спасибо, что ты добр к Офелии. Это очень важно для меня и куда важнее — для неё.

Питер подтащил к краю кузова два ящика, они с Йонасом уселись плечом к плечу. Молчали, смотрели на дождь. Лу проснулся, выбрался из бейсболки и залез к мальчишкам, пристроившись между ними. Питер думал о тысяче видов дождя и о том, как их различает его друг: на вкус? По запаху? А может, по ощущению, которые вызывают падающие на кожу капли?