Укрощение огня (СИ) - Абзалова Виктория Николаевна - Страница 30

— Если тебя это порадует, считай, что в какой-то степени уже отомстил за поползновение к твоей несравненной, — и поскольку парень по-прежнему смотрел на него расстроено и непонимающе, объяснил через плечо, деловито разбираясь в одном из сундучков, — судя по сапогам именно ему досталась твоя чернильница, хотя и не на голову…

Смех разрядил обстановку, но все же Сахар серьезно добавил:

— Все-таки будь осторожен, Масад злопамятен и привык к безнаказанности.

— Спасибо, — Аман горячо поблагодарил Бога, что оба парня не могли в этот момент видеть его лицо, иначе было бы очень трудно объяснить его выражение: обычно в подобном тоне новичков предупреждали о нем самом.

Однако Сахар прав, теперь он многое не может себе позволить, чтобы не утратить расположение Амира и не нажить в каждом в Мансуре себе врагов.

Спустя примерно пол часа, после того, как они перешли собственно к делу, по крайней мере у Сахара определенно пошла кругом голова от по-военному кратких и четких указаний. Ошеломлял вовсе не объем, а характер требований Амани, и к своему стыду он не имел ни малейшего понятия, для чего юноша собирается все это использовать, хотя в свойствах человеческого тела разбирался уже недурно, благодаря учителю. Но если назначение некоторых трав, цветов, листьев и прочего — вопросов в целом не вызывало, состав кремов, мазей и пропорции смесей из масел тоже в принципе были объяснимы, и даже, скажем, шарики из плавленного с лимонным соком сахара еще можно было как-то понять… то последний задумчивый вопрос Амани, поверг его в полное недоумение:

— Скорлупа грецкого ореха?! Это-то тебе зачем?!

— Да, пожалуй это уже чересчур и мне все равно не грозит, — с сомнением согласился сам с собой задумавшийся Амани, — Но свежий сок молодых побегов виноградной лозы, думаю, достать будет куда труднее… На всякий случай, пусть будет и орех.

— Зачем? — переспросил окончательно убитый Сахар, которому судя по всему придется к тому же исполнять особо сложные рецепты.

— А, — спохватился Аман, отмахнувшись, и наконец закрыл сундучок, — лишние волосы удалить…

— Где? — ляпнул Луджин, приспособленный ими вместо писаря, и тут же покраснел, под насмешливым взглядом Амана оттого, как можно было оказывается понять его вопрос.

— Везде, где понадобится, — с ехидцей уведомил юноша. Дразнить открытого парня доставляло огромное удовольствие. — Или то, что Аллах не обделил меня мужскими признаками, значит, что я должен мужественно скрести щеки отточенным кинжалом, а ниже развести такие кущи, что можно голышом спать на снегу?

— Ниже… — жалобно пролепетал Луджин, но Амани смилостивился и не стал его добивать подробностями. Ни к чему.

Уже Сахару он объяснил серьезнее:

— Правда, мне вряд ли это понадобится, ведь со временем отвар из жженки выжигает волос вместе с луковицей, а я пользовался им достаточно… И еще вытяжкой дурмана потом. Так что, ты прав: к бесам скорлупу.

— Понятно… отвар. Жженка. Дурман. К бесам, — Сахар заторможено кивал каждому слову, и резко потряс головой, борясь с наваждением.

— Не думай, — усмехнувшись, сжалился Аман и над ним, и попытался сгладить впечатление от обрушенных на голову несчастного рецептов, — Просто у дворцовых евнухов есть свои секреты, но на них не всегда можно положиться. Естественно, чем возиться со всем этим каждый день, ленивым тупицам, — что холощеным, что нет, — куда проще и приятнее, повизгивая, изредка быстренько обмазываться воском.

— Холощеным евнухам… в воске?… — побледневший Луджин пораженно распахнул глаза, в ужасе уставившись на юношу, с губ которого так непринужденно сорвались эти слова. — Но ты же не…

Словно поток ледяной воды плеснул в лицо, и Аман мгновенно опомнился, поочередно смерив взглядом напрягшегося Сахара и стыдливо уткнувшегося глазами в стол пунцового Луджина. По виду обоих было ясно, что вот они, те самые неизбежные осложнения от близкого общения с кем-либо, из-за которых сама мысль о нем всегда вызывала у Амана глубокое отторжение.

Но отступать поздно: сейчас или никогда. Проиграет с ними, тогда в конце концов проиграет совсем, ведь они — плоть от плоти Мансуры… И даже лучше, что вопрос о его рабстве остро полоснул сразу.

— Что «не»?! — одним движением юноша оказался перед Луджином, вначале выбрав его как более уступчивого и уязвимого в словесных баталиях. — Не евнух уж точно, и здесь есть кому это подтвердить… — кивок в сторону Сахара, — А даже если бы был, уж поверь, они не сами себе хозяйство отрезают!

— Аман! — помощник лекаря от подобного тона подскочил, как ужаленный, но навстречу упреждающе была выставлена ладонь.

— Погоди, — Амани обращался уже к нему, — Или, вы, только что прослушав целую оду мне и моим умениям в исполнении Масада, красноречивейшего из красноречивых, вдруг пытаетесь показать, что прошлое мое положение и его условия оставались для вас секретом?! Я — не помню, как меня привезли, но это событие явно не было тайным. И ничто сегодня не помешало тебе предложить свою помощь, а тебе — принять мою… Неплохо бы над этим подумать! А теперь приношу свои извинения, за то, что упомянул настолько шокирующие подробности в столь целомудренном обществе!

Круто развернувшись спиной к двум товарищам и отойдя к окну, Аман уже приготовился ждать, пока обостренное чувство справедливости взыграет в полной мере, подстегнув совесть своим острым жалом, однако на это не понадобилось много времени. Расстроенный Луджин оказался прямо перед ним в следующий же момент:

— Ты прав во всем, прости! И пойми — конечно, все знают, что ты был подарен князю, как наложник, но у нас не принято такое… И даже если вспомнить о том, как тебя привезли, то — наложник, прибывший в цепях и раненым? — молодой человек усмехнулся, пожимая плечами. — И извини, но кого-то, менее похожего на смазливенького мальчика-игрушку, чем ты, я себе не представляю! Как и большинство здесь, я думаю… Никто просто не задерживал внимания на такой подробности, танцор и ладно. А Масад… это же Масад!

По ходу его сбивчивой речи, выражение черных глаз менялось, а в конце юноша даже вполне искренне улыбнулся. Ему на самом деле было приятно слышать, что за исключением отдельных полудурков, страдавших словесным недержанием, люди цитадели, как и их князь Амир, не видят в нем всего лишь прикроватное украшение, по случайной прихоти хозяина оказавшееся на воле. До сих пор он ни в чем не ошибся, и тем проще становилась его задача и легче путь.

Тем не менее, с замахом на будущее вопрос необходимо было прояснить полностью, и никого лучше этих двоих для того не существовало.

— Мне лестно слышать, — мягко заметил ему Амани, и обернулся уже к нервно кусавшему губы Сахару, — однако я действительно обучен не только танцам…

— Мы уже поняли, — кивнул парень, и страдальчески поморщился, пытаясь свести все к шутке, чтобы благополучно забыть, — особенно я!

Аман жестко не дал ему такой возможности, с нажимом проговорив:

— И до недавнего времени, не одни лишь танцы требовались тем, кто смотрел на них. Излишне кричать о том на каждом углу, но это было. И утаивать свое прошлое я повода не нахожу, — четко расставил все по местам юноша.

Сахар поднялся, и так же серьезно ответил:

— Я понимаю тебя. Согласен, что о твоей жизни, никто кроме тебя судить не имеет права, — неожиданно он положил руку на плечо Амани, продолжив со вдумчивой улыбкой. — Не сердись, Луджин сказал все правильно. То, что тебя задело, было не отвращением, а скорее удивлением! Само собой, что слухи о тебе ходили, и как видно ходят до сих пор, ведь человеческое любопытство неистребимо, но рядом с тобой все равно ни о чем подобном абсолютно не помнишь.

Против воли слова молодого помощника лекаря тронули сердце. Удивив самого себя, Аман заговорил спокойно и искренней откровенностью:

— Потому что я не вижу причины стыдится себя. Мое обучение дало мне знания и навыки, какие есть не у всякого свободного от рождения, а знания, как известно, сила. Что же до тех, которые настолько смутили вас, — юноша перевел насмешливый взгляд на Луждина, — говорю первый и последний раз: единственная постель, которую я по-настоящему делил с мужчиной — это ложе моего прошлого господина, и у меня никогда не возникало желания избегать его, иначе я бы сделал это. И я никогда не испытывал желания к женщинам, хотя видел и рабынь и даже жен наместника, а они были очень красивы. Такова моя природа, и менять ее просто поздно. Я не могу сейчас отвечать за то, что образуется в будущем, но если моя судьба сложилась именно так, и привела меня именно сюда, то значит об этом судил Создатель. И если какие-то условности тревожат робкие умы — что ж, мне жаль!