Укрощение огня (СИ) - Абзалова Виктория Николаевна - Страница 21

Он не позволил себе выдать свое смятение, но должно быть, растерянность все же отразилась в глазах на какое-то мгновение, и Амир тихо рассмеялся, поднимаясь:

— Не стану больше тебя смущать, хотя я не сказал ни слова неправды и ты это знаешь! Оставим… Я привез тебе подарок.

— Еще один?! — Аман охотно ухватился за смену темы, изобразив на лице ужас. — Господин чересчур щедр!

— Да, — поддержал шутливый тон мужчина, — и боюсь, не менее опасный, чем предыдущий.

Он сделал знак, предлагая Амани последовать его примеру и подойти к столику, где его ожидал длинный невысокий ларец. Не желая тянуть время, но сдерживая проснувшееся вдруг любопытство, юноша поднялся следом, и послушно откинул резную крышку красного дерева…

— Алла… — голос даже не прервался, он просто затух сам по себе.

…На кроваво-красном бархате горделиво покоился длинный, слегка изогнутый к острию кинжал, тускло посверкивая в свете ламп бритвенно острой сталью с узнаваемым коленчатым рисунком разводов. Рукоять словно сама просилась в ладонь, и юноша не сомневался, что оружие ляжет в руку, как родное, помимо того, что вместе с гардой они представляли воистину творение гения, оружейника и художника в одном лице. Рядом лежали ножны, и каждый лепесток и цветок на чеканном деревце, изображенном на них, отличался от соседних, не повторяясь ни разу… Аман наконец смог вздохнуть.

А потом недрогнувшей рукой опустил крышку, отодвигая ларец, и развернулся, собираясь уйти. Ему не дали:

— Почему? — коротко и тяжело уронил Амир.

— Это не «котенок»… — без тени иронии или игры глухо отозвался юноша. — Таких даров рабам не дарят.

Он не поднимал глаз на своего господина, но видел, что его рука сжалась с такой силой, что не только побелели костяшки, но казалось не выдержит даже столешница.

— Ты не раб, — отчеканил мужчина.

— А кто? — Амани усмехнулся одними губами.

Будто опять, отбрасывая в никуда все его стратегические планы, — что-то надломилось в нем, а это очень неприятное чувство… Ответ не заставил ждать себя:

— Моя звезда. Мой талисман…

Шероховатая ладонь бережно обняла щеку, кончиками пальцев поглаживая за ушком вдоль линии волос, вторая рука легла на спину, зарывшись в спадавшие по ней смоляные пряди. Юноша упорно смотрел в сторону, поэтому пропустил момент, когда губы мужчины внезапно захватили его, нежа в своем плену, слегка пощипывая и ласковыми осторожными касаниями убеждая доверится, уступить, открыться навстречу… Аман задохнулся, стремительно утрачивая себя, и бездумно вцепился в плечи мужчины: будто теплая волна мягко толкнула его под колени, лишая ноги надежной опоры, и, всплеснувшись вверх пенным гребнем, расшиблась у самого сердца о встречную, скатывавшуюся бурным речным потоком вниз от движений чужих губ…

Амани очнулся внезапно, как только понимание происходящего достучалось до рассудка. Он резко рванулся из захлестнувшего с головой водоворота ощущений, отталкивая от себя мужчину с такой силой, что когда Амир попытался его удержать, соединенное усилие наоборот привело к тому, что юноша буквально отлетел от него, и, запнувшись, упал. Князь не успел его подхватить, и Амани остался сидеть на ковре, прижимая ко рту ладонь и исступленно прожигая возвышавшегося над ним мужчину пылающим взглядом сквозь рассыпавшиеся волосы.

— Как вы… как смеете… — он не владел собой, не мог справиться со сведенным горлом, видимо, пытаясь выплеснуть сразу все, что думал и чувствовал сейчас, наконец хрипло выдохнув, — забыв о… Харам!!

Он сам не мог объяснить, к чему пришлось на язык именно слово о запрете. Возможно, подразумевая, что боязнь нечистоты и брезгливость оградят его от продолжения, но получилось, как если бы он плюнул в лицо. Мужчина застыл, не сразу вникнув в смысл брошенного в него слова, и не пытаясь больше приблизиться, чтобы помочь Амани подняться, как хотел… Однако понимание медленно отражалось в глубине кофейных глаз, а на смену ему пришло безграничное изумление и потрясение, пожалуй, не меньшее, чем только что испытал юноша от поцелуя.

Амир широко зашагал по комнате, не совладав с разрывающими грудь эмоциями, и тоже не находя слов. Неожиданно, он круто развернулся и опустился на колени перед насторожено следившим за ним Аманом, обнимая его за плечи, и не давая вырваться вновь:

— Не может быть!!

Он отвел со лба юноши своевольные прядки, вырвавшиеся на свободу из расстегнувшейся заколки, принял в ладони его лицо, легонько оглаживая пальцем контур вздрагивающих губ, и пытаясь взглядом, тоном передать причину своего удивления.

— Не может быть, чтобы этих восхитительных губ никогда не касались другие… Чтобы никто никогда не пробовал познать их вкус, разделить сладость поцелуя…

Аман безуспешно рванулся, черные очи сверкнули горько и зло:

— Часто ли господин целует сосуд, в который мочится?!! — прошипел он сквозь стиснутые до хруста зубы.

На какое-то мгновение в глазах мужчины отразилось такое неистовое, лютое бешенство, что Амани стало по-настоящему страшно! Рука у его шеи судорожно подрагивала от напряжения, однако так и не сжалась, чтобы напомнить зарвавшемуся мальчишке о своей власти.

Вместо того, ладонь скользнула чуть дальше, привлекая его вплотную и обнимая:

— Шшш, — шепнул мужчина в пышное покрывало волос, бережно перебирая змеившиеся прядки, — успокойся, огненный мой! Неужели ты еще не убедился, что от меня тебе защищаться не нужно? Верь мне, я ничем не унижу и не оскорблю тебя…

Он слышал, как юноша едва заметно вздрагивает в его объятии, но бессильный и бесполезный гнев на прошлое — ушел, сменившись совершенно иным пронзительным чувством: мальчик горд, но при всей своей гордости, он тоже уязвим. При всем уме и выдержке, он еще юн, и несмотря на красоту, никогда не был кем-то любим.

— Ты пламя, НарИ, а пламя не может быть нечистым. Наоборот, любая скверна, соприкоснувшись с ним, уничтожается…

Мужчина отстранился немного, заглянув в опрокинутое ночное небо его глаз.

— Прости меня, Нари, — серьезно и тихо проговорил он, заставив угольные ресницы взметнуться, распахиваясь еще шире. — Я не стану больше так поступать. Свой поцелуй ты подаришь мне сам, когда захочешь…

Почти неощутимое прикосновение губ у самого уголка губ юноши, было непорочнее, чем сон младенца. Амир поставил на ноги непривычно тихого и молчаливого Амани, не торопясь отпускать от себя, и успокаивающе поглаживая его плечи, волосы:

— Ты устал, Нари, иди, — низкий голос ласкал сам по себе, и в нем скользнула улыбка. — Только не забудь свой подарок! Я привез его тебе не для хвастовства, и если тебе интересно, то завтра с утра я буду тебя ждать. Так что отдохни, — я привередливый учитель!

Все это время напряженно всматривающийся в него, Аман медленно кивнул, соглашаясь:

— Спасибо…

— Ступай, — Амир неохотно разжал руки, и все же не удержался, еще раз коснувшись губами его виска.

Аман не помнил как добрался до своих комнат, каким образом перед ним оказался все тот же раскрытый ларец с изумительнейшим шедевром неведомого оружейных дел мастера, но подозревать приходилось мышкой бесшумно снующего вокруг Тарика… Пусть его! Мысли категорически отказывались складываться во что-то связное и более всего сейчас напоминали кучку разноцветных осколков смальты, при чем от разных узоров мозаики, так что собрать ее целиком никак не получалось.

Вот этот, прозрачный — это от встречи с князем по его возвращении и, как следствие визита, похвалы танцам невольника, поданные так, что хотелось смущенно потупиться и хлопать ресничками, как впечатлительной дурочке. Этот, серебряный, — новый подарок, логику которого Амани с грехом пополам тоже мог просчитать: испытание доверием.

Рабу не положено иметь даже зубочистки, если она может быть использована в качестве оружия. Кроме того, князь не страдал отсутствием наблюдательности и как оказалось уже вполне изучил его характер, чтобы знать, что подобный дар приведет юношу в восторг. Одновременно кинжал демонстрировал уверенность мужчины, не нуждавшегося в стае шакалов-надсмотрщиков, чтобы утвердить свою волю, и подчеркивал особое расположение к наложнику, которое князь всячески демонстрировал… Это было понятно, и получившийся кусочек узора не вызвал у Амани вопросов, как и дальнейшее решение. Отвергнуть такой дар было бы непростительно, — решил он, тем более что уроки полностью вписывались в его собственные планы на будущее.