Да поможет человек
(Повести, рассказы и очерки) - Радченко Ю. "Составитель" - Страница 14

— В окно выскочу, — сказал председатель, — некогда мне.

— А за окошком у нас эвон гляди, два мужичка охраняют, не выскочишь.

Иван Филиппович увидел Ксению, деда Кузьму и махнул им рукой:

— Заходите!

Однако делегаты не пустили их.

— Не торопитесь, поспеете.

Дед Кузьма рассердился:

— Новости! Враз всех разгоню!

— Разгони!

Иван Филиппович засмеялся.

— Вот народ! Так и будете сидеть?

— Будем!

— Ну, валяйте, сидите. Обожди чуток, Ксеня. И ты обожди, Трофимыч.

Он уткнулся в какие-то бумаги и так сидел долго, потом поднял голову, сказал угрюмо:

— Времени мне жалко. Ладно, берите пятьдесят кубометров.

Делегатов как ветром сдуло, они выбежали на улицу, стали взбираться на грузовик. Один из них, юркий старик с жиденькой бородкой, всунул голову в открытое окно, крикнул фальцетом:

— А вить пересидели мы тебя!

Иван Филиппович добродушно погрозил ему кулаком.

— Это ты зря им поблажку сделал, — сказал дед Кузьма. — Ишь чего надумали!

Иван Филиппович засмеялся, поманил Ксению, которая все еще стояла у порога.

— Проходи, садись.

Она села, расправила на коленях платье, взглянула исподлобья на председателя и, как обычно, оробела под его прямым, открытым взглядом.

— Зачем звали? Мне работать надо.

— А я тебя довезу, не торопись. У меня ведь минутное дело. В Москву хочешь съездить?

Глаза Ксении загорелись, но она только пожала плечами.

— Не думала.

— А ты подумай. Есть у нас три путевки на экскурсию. Бесплатные. Вот хочу, чтоб ты поехала. А то живешь в шестистах километрах от столицы, а не была. Ну, поедешь?

Он говорил весело, с твердой убежденностью, что обрадует Ксению своим предложением, и сам словно заранее радовался тому, что она поедет в Москву.

— Вот ведь счастье тебе привалило, — сказал дед Кузьма, — соглашайся скорее, Ксюша, а то раздумает.

И Ксения не выдержала, радостно воскликнула:

— Там, говорят, дома в тридцать этажей!

Иван Филиппович засмеялся:

— Есть и такие — сама увидишь.

— В тридцать! Больше! — авторитетно проговорил дед Кузьма. — Со счету собьешься. Я вон чуть не перекувырнулся: голову задирал. И шапку посеял. Хорошая была шапка. С подкладкой.

— Ну, значит, договорились? — спросил Иван Филиппович. — Через три дня и поедете, чего откладывать-то.

Он встал, снял с вешалки плащ, перекинул его через руку и сказал деду:

— В город сгоняешь, буха надо в райфо отвезти.

— В райфо так в райфо, я на все согласный, — ответил дед.

— Ну, пошли, подвезу до фермы, Ксеня. — Иван Филиппович обернулся к ней, но она сидела не двигаясь. Глаза ее потухли, плечи опустились.

— Нет, Иван Филиппович, другого кого посылайте в Москву.

Он досадливо поморщился, бросил на стол плащ.

— Не поеду, — сутулясь под его взглядом, упрямо сказала Ксения. — Не хочу.

Она знала: ни отец, ни Василий Тимофеевич не отпустят ее, да и сама понимала, что ехать в эту экскурсию — значит искать развлечений. Нет, не поедет она, нельзя ей.

— Бога испугалась? — тихо спросил Иван Филиппович. — Нет, — решительно сказал он, — поедешь! Путевка уже оформлена. Нельзя отказываться. А с отцом я сам поговорю, если ты боишься. Или вот Кузьма Трофимыч с ним по-соседски побеседует, уговорит.

— Чегой-то? — Дед Кузьма встрепенулся, вскинул на председателя испуганные глаза. — Ты, Филиппыч, как-нибудь без меня, а? Ты меня в эти дела не путай. Сами они должны понимать, что к чему. — Он помолчал, потоптался, сказал: — А вообще ты зря, Ксюша, отказываешься.

— Не поеду! — Ксения вскочила, бросилась на улицу.

Кусая губы, она бежала к ферме, слезы текли по ее лицу. В козулишнике остановилась, заплакала навзрыд и упала на землю. Она лежала, обхватив руками голову, уткнувшись лицом в опавшие, сырые от росы листья. Нельзя, нельзя, нельзя — только одно это слово и знала она с самого раннего детства. Нельзя смеяться, нельзя петь, ничего нельзя — умереть бы скорее, тогда будет все можно. Будет ли? Ксения даже охнула от этой греховной мысли и испуганно села, растирая по лицу кулаками слезы.

Солнце светило ей в глаза. По руке полз муравей. Где-то за лесом работал трактор, слышно было, как скрипела люлька подвесной дороги на ферме. Вдали прошла грузовая машина— может быть, это Алексей проехал. При мысли о нем Ксения улыбнулась сквозь слезы.

Она сидела, прижавшись спиной к стволу дуба, слушала, как лопались чашечки желудей. На лицо ей садилась липкая паутина; Ксения стряхивала с платья цепких паучков, чувствуя, как спокойная радость снова возвращается к ней.

А вечером, идя с фермы домой, Ксения встретила у речки Алексея. Он осветил фонариком новый мотоцикл и сказал:

— Садись!

— Ой, откуда? — удивилась Ксения.

— По лотерее, думаешь, выиграл? Купил, чтоб тебя, как королеву, возить. Садись.

Они мчались куда-то по тряской дороге. Ксения вскрикивала от испуга, восторга и говорила:

— И в самом деле королева.

— Погоди, я тебя еще в собственной «Победе» покатаю.

— Откуда же у тебя такие деньжищи, Алешенька? — удивлялась Ксения, прижимаясь к его широкой теплой спине, и вскрикивала: — Ой, да куда ты меня везешь?

Он остановил мотоцикл, обернулся к ней и, обняв, долго целовал в губы.

— Ну и сладкая ты! — говорил он.

— А ты еще слаще, — шептала она, — самый сладкий!

— Да ну? Вот не знал. Вместо сахара с чаем можно употреблять?

— С какао.

— Ишь ты, с какао! А ты небось этого самого какао и не пила.

— Нутк что ж, оно, говорят, вкусное. Ой, подожди, — Ксения уперлась ему в грудь ладонями и вгляделась в темноту, — куда ты меня в самом деле везешь?

— Домой, Ксюша, с маманей знакомить буду.

— Не надо, Алешенька. Нельзя, люди увидят…

— Вот и хорошо, пусть их видят.

В деревне, где жил Алексей, Ксения была один раз, в детстве. Она только и помнила, что стоят Сосенки возле леса, что есть там озеро, заросшее осокой, и в озере этом вода прозрачная и холодная, как в роднике. Она сидела тогда на берегу с отцом, а он рассказывал ей, что таких озер на земле немного, что в них собраны слезы праведников.

— И мои здесь будут слезы, батя? — спросила она.

— И твои, — ответил отец.

И долго еще с тех пор казалось Ксении, что когда плачет она, то слезы ее текут и текут в это озеро; одно лишь ей было непонятно: почему вода холодная, а слезы теплые.

Дом Алексея стоял на краю деревни, на берегу этого озера, слабо мерцающего под звездами.

Мать Алексея, маленькая узкоплечая старушка, стояла в дверях, улыбаясь, смотрела на Ксению, но лицо у нее было настороженное, тревожное.

— Мать, встречай, — крикнул Алексей, — это и есть Ксеня, невеста моя!

Ксения охнула, закрыла лицо руками.

— Ой, бабуся, как же ему не стыдно!

— А чего стыдного, — сказал он, — такую свадьбу отгрохаем! На весь район, нет, на всю область!

— Да ну тебя, — окончательно растерявшись, проговорила Ксения.

— Что ж ты с ней делаешь, бесстыдник! — сказала мать. — Гляди, пунцовая девка стала. Не смущайся, доченька.

Пили чай. Ксения скоро освоилась и чувствовала себя легко, просто. Ей все нравилось в доме Алексея: нравилось, что было здесь чисто, просторно, что в буфете позванивала посуда от голоса Алексея, что серый кот с черным пятном на спине мягко терся о ее ноги. Нравился коврик на стене с белыми, плывущими по озеру лебедями, нравился розовый абажур, от которого все было розовым: и занавески на окнах, и печка, и обои. Алексей положил перед Ксенией альбом с фотокарточками; она разглядывала их, удивлялась.

— А вот это ты маленький? Какой хорошенький! Правда, бабуся?

— Маленькие-то вы все хорошенькие. А потом эвон какие!

— Какие, мать? — усмехнулся Алексей.

— Да вот такие, самостоятельные… — Она ласково смотрела на Ксению; тревога и настороженность сошли с ее лица.