Командарм (СИ) - Мах Макс - Страница 27

История, что и говорить, мерзкая. Полковник старой армии — эсер Андрей (Андрис) Эрдман, являющийся членом Савинковского "Союза защиты родины и свободы", меняет облик и появляется в революционном Петрограде под именем анархиста-коммуниста Бирзе. А дальше… Дальше, словно в сказке Гофмана про злобного карлика Цахеса, Бирзе играючи входит в доверие к руководству ЧК и Наркомвоена. С ним носятся, как с писаной торбой, к его слову прислушиваются. И он стравливает большевиков с левыми эсерами, инициирует — нагадив хорошему человеку в душу — мятеж полковника Муравьева и разгром московских анархистов, сеет рознь между большевистскими фракциями, метя то в левых коммунистов, то в военную оппозицию, то еще в кого. И никто ничего не замечает. Такого позора коммунисты не помнили со времен разоблачения провокатора Малиновского[11]. Но Роман Вацлавович был членом ЦК полуподпольной партии, а Эрдман работал в ЧК, являлся всесильным представителем "чрезвычайки" в Региступре, занимал ключевую позицию в Опероде Наркомвоена. Хуже и представить себе нельзя, и, разумеется, кое-кто страстно желал познакомиться с тем, кто все это затеял. Но, судя по всему, Ульянов Макса не сдал. Имя Кравцова нигде не поминалось, да и вообще, процесс прошел, Бирзе-Эрдмана расстреляли, и все собственно. Никаких оргвыводов не последовало, не считая директивного письма ЦК РКП(б) "О бдительности", и в жизни Кравцова тоже ничего не изменилось. Он оставался слушателем Академии, разбирал в Региступре трофейные документы, ходил в театры и на партсобрания, и ждал. Однако вокруг было тихо и, казалось, ровным счетом ничего не происходит.

— Стучат! — встрепенулась Рашель.

— Лежи! Открою, — остановил ее Макс и встал с дивана.

Всунув ноги в сапоги и набросив на плечи шинель — в комнате было холодно — он подошел к двери и отпер замок.

— Случилось что? — спросил топчущегося в коридоре Маслова — молоденького, не успевшего толком повоевать слушателя Академии. Маслов был одет по всей форме, но, возможно, он находился на дежурстве или еще что-нибудь в этом роде.

— Товарищ Тухачевский приказал всем слушателям и преподавателям срочно прибыть в Академию!

— Понял. Спешишь?

— Да, мне еще…

— Тогда коротко, случилось что? — свой вопрос Кравцов задал так, то есть таким тоном, с такой узнаваемой любым военным человеком интонацией, что не ответить Вася Маслов просто не мог.

— Зиновьева убили!

— Да, ты что! — вскинулся Кравцов, надеясь, что получилось достаточно убедительно. — Где, когда, как?

— Не знаю! — замотал головой Маслов. — Вроде в Питере… Но не знаю. Я побежал? Хорошо?

— Беги! Саблин, на выход! — кивнул Макс, выглянувшему на шум другу. — Всем приказано прибыть в Академию. Говорят, — понизил он голос. — Григорий Евсеевич убит.

Новость, что и говорить, нерядовая, и Саблин отреагировал на нее самым естественным образом. У него даже челюсть отвисла. Последним вождем, которого хоронила партия был Свердлов, но Яков Михайлович умер от "испанки". А из погибших от белого террора вспоминались только Урицкий с Володарским, да, пожалуй, еще убитый анархистами Загорский. Были еще наркомы Бакинской Коммуны — Шаумян, Фиолетов и Азизбеков — но и это дело давнее. Восемнадцатый год.

Покачав головой и чертыхнувшись, Кравцов вернулся в комнату, где застал лихорадочно одевавшуюся Рашель. Кайдановская, разумеется, слышала весь разговор и теперь спешила в Комуниверситет. В такие дни партийные активисты стремились быть вместе. Мало ли что?

— Думаешь, правда? — спросила, натягивая свитер.

— Не знаю. Маслов ведь тоже ничего толком не знает. Может быть, ранен, — пожал плечами Кравцов и, не мешкая, стал одеваться. — Про Ильича тогда, в восемнадцатом, тоже говорили, убит…

На самом деле думал сейчас Макс о другом.

"Все ли прошло гладко?" — вопрос этот таил в себе множество уточнений.

Убит Зиновьев или только ранен, и насколько серьезно он ранен, если все-таки не убит? Успел ли уйти Лесник? Как быстро чекисты из охраны председателя Петросовета поняли, что произошло? Удалось ли вынести и спрятать оружие? И еще множество других конкретных вопросов, которые по заданным условиям просто некому задать. Группа Кравцова никогда, собственно, официально не существовала, а после завершения "Дела Бирзе" и вовсе распущена. То есть, все ее члены отошли в тень и затаились до новых распоряжений. Правил конспирации никто не отменял.

— Все! — крикнула Рашель уже в дверях. — Я побежала!

— Береги себя! — бросил ей вслед Кравцов, затянул поясной ремень на шинели, пристегнул плечевые, поправил кобуру, сдвинув несколько вбок, и, надев на голову богатырку[12], вышел из комнаты.

По дороге на выход к нему присоединились Саблин, Урицкий, Мерецков и еще несколько слушателей, и они всей группой заспешили через залитый солнечным сиянием Калашников переулок на Воздвиженку.

— Как думаешь, — тихо спросил Саблин. — Это эсеры?

— Да, кто угодно! — крутнул головой Макс. — Непонятно только, почему он и отчего именно сейчас.

Вообще-то ответ Кравцову был известен. В его планы входило изменить расстановку сил в Политбюро и ЦК. Первый шаг был сделан, когда в ноябре Макс пришел к Ленину. И дело не только в разговоре, состоявшемся тогда между ними, в словах сказанных тет-а-тет и написанных в "Резюме". Уже ночью, с двадцать второго на двадцать третье, Кравцов передал подъехавшему в Региступр Ивану Никитичу Смирнову все сопутствующие "Делу Бирзе" документы, хотя и несказанно удивился тому, что Владимир Ильич обратился с таким деликатным поручением к очевидному оппозиционеру. Смирнова, насколько помнилось Кравцову, на Десятом съезде вывели из ЦК. Вместе с Крестинским и Серебряковым, кажется, но, видимо, из обоймы не выпал ни один из них. Итак, документы попали к Ленину, и Старик их, скорее всего, просмотрел той же ночью. Тем более странным представлялось отсутствие какой-нибудь внятной реакции, ведь компромата в тех бумагах — выше головы, и не на одного только Дзержинского.

Однако изначально план включал не только "информационное воздействие", но и силовые акции. И здесь, как ни странно, свою роль сыграли чисто субъективные обстоятельства. Кравцов, не будучи лично знаком с Зиновьевым, на дух не переносил председателя Петросовета и руководителя Коминтерна. Этим, собственно, и определялся выбор. Объективно, его гибель сплачивала партию перед Одиннадцатым съездом, ослабляя давление на Троцкого. Освобождались два ключевых поста, не считая членства в Политбюро, что делало возможным продвижение вверх совсем не тех фигур, что ожидались в недалеком будущее. Но и субъективно: Зиновьева со всеми его питерскими выкрутасами Кравцову было не жаль. Ни о Троцком, ни о Ленине он в таком контексте даже подумать не мог, а Каменев и Сталин представлялись Максу ценными работниками, умеренная вражда между которыми шла делу только на пользу.

— Увидите, — сказал, подключаясь к разговору, Урицкий. — Это или Савинков, или РОВС.

— Или белые, или розовые, — пожал плечами Кравцов. — Другое дело, единичный ли это акт террора, или нас втягивают в войну на измор?

Все следующие дни прошли в сплошном "стоянии". Митинги, встреча траурного поезда на Николаевском вокзале, почетный караул в Колонном зале Дома Союзов, похороны на Красной площади, и снова митинги, митинги, митинги. Было холодно. Снег хрустел под каблуками сапог. Белые клубы пара вырывались при дыхании изо рта, так что над плотно стоящими рядами весела туманная дымка — толпа дышала.

Кравцов был со всеми. Стоял, слушал, говорил. Говорить — в смысле, митинговать, "толкать" речи — он, впрочем, не любил. Не то чтобы не умел, косноязычие мешало или еще что. Просто не оратор, не митинговый боец. Никакого удовольствия от "самого процесса", как некоторые другие товарищи, не испытывал. Напротив, ощущал себя чужим и не нужным перед массой незнакомых и непонятных ему людей. Однако именно Кравцов оказался — совершенно неожиданно для самого себя — крайне востребованным оратором. "Орать" пришлось на двух московских заводах, в одном из полков гарнизона, в Большом театре — на общем траурном митинге, и в Тимирязевской академии. После каждого такого выступления, отирая испарину со лба, Макс с тоской думал о том, что командовать дивизией в отступлении и того проще. Во всяком случае, для него. Но взялся за гуж…