Libertango на скрипке - Блик Терри - Страница 11

сыплет дождь, или пытаясь поймать след весеннего ветра, хулиганисто скачущего между

домами, по изломанным крышам, дразня прохожих, катая колесом пыльное солнце. Кире

казалось, что март забрал у неё так много, что не осталось почти ничего. Ей больше не хотелось

бороться, не хотелось даже пробовать выжить. По ночам её стали мучать кошмары, каких не

было с детства. Ей казалось, что на неё катятся страшные, огромные резиновые шары, которые

пытаются её раздавить или превратить в такой же шар, раздувающийся, жуткий, рвущий кожу

изнутри. Нервы были перетянуты, как струны на колках, и были готовы лопнуть. И каждый

день, ранним утром, настоянным на темноте, густым, как травяной чай, ей хотелось вынырнуть, вдохнуть воздуха, лесного, сосново-берёзового или терпкого морского – но воздуха, без

которого, казалось, кровь вскипает чёрными пузырьками, сворачивается и лопается, разбрызгивая осколки.

Восемь вечера. Не то чтобы поздно, но очевидно, что Шереметьева уже не позвонит. Кира

всегда сердилась на людей, которые не сдерживают обещания, тем более если их обещания не

были ограничены во времени. Ожидание звонка делало её зависимой, а не ждать – не могла, и

от этого сердилась ещё сильнее.

Кира внезапно очнулась от поглотивших её мыслей, пробурчала себе несколько нелестных

слов, нацепила тёмные очки и вышла на улицу, где её уже ждал Димка.

Улица каменной рекой - на колёсах, на роликах, на каблуках – мчалась в сторону площади

Революции. Димка и Кира влились в толпу. Димка говорил про монтаж, про съёмки, про

объективы, а Кира просто шла, задумчиво фотографируя глазами фары машин, зажигающиеся

окна, короткие куртки, стильные пальто, стрижки, взгляды исподлобья или открытые, дерзкие, букетик цветов, банку пива, потрёпанный портфель, новую вывеску, манекенов в витринах, снова чей-то взгляд из-под шляпы… Кира смотрела немое кино.

Наконец, Большеохтинский проспект завернул на площадь, и Кира с Димкой вошли в ресторан.

Высокие потолки с росписью и витражи фальш-окон давали простор. Как всегда в это время, в

ресторане было множество разных людей на обоих ярусах… Журналисты пробрались к

заказанному столику, за которым Кира с удивлением увидела весёлую компанию – Игорь

Кривцов, Веня Дмитриев, Серёга Столетов с коллегами Катей Шумской и Таней Райн. Димка

радостно захохотал и басом прогудел:

– Это тебе сюрприз! Ну, ты же понимаешь, что за последнюю неделю о тебе пошли

совершенно невероятные слухи, вот мы и хотим тебя в них посвятить и послушать твою версию.

Только, чур, сильно не врать, а то мы все тут мастера художественного свиста.

Кира невольно тоже улыбнулась. Подстроить вечер с приятелями, вроде бы ни к чему не

обязывающий, и тут же выложить свои ожидания, чтобы всё было просто и понятно. Это было

так похоже на Димку. Друзья расположились за общим столом и заказали подошедшему

официанту Alpen Bier и ассорти закусок к пиву. Кире пришлось говорить первой, потому что

обращённые на неё лица были полны ожидания и профессионального интереса.

– Мне жаль вас разочаровывать, но мне абсолютно нечего вам рассказать. Драку не помню, потому что меня вырубили сразу. Кто отвёз в больницу, не знаю. Доктора не признались, да я

особо и не настаивала, не до того было. А Шереметьева подошла – это вообще из области

фантастики. Чего хотела, не знаю.

- Стоп, Кира! – взвился Игорь Кравцов. – Но вышли-то вы вместе и куда-то направились. Я

видел вас, когда уезжал.

Киру передёрнуло, будто сердце сжала ледяная ладонь. Что бы было, если бы кому-нибудь

взбрело в голову пойти в ту же кофейню, или если бы кто-нибудь засёк её, когда она, не

разбирая дороги, рвала душу по проспектам…

– Да в том-то и дело, что она хотела меня о чём-то спросить, да не вышло. Ей позвонили, и она

тут же уехала. Хотя и извинилась.

Кира не сказала всей правды, но и врать ей тоже не пришлось. Ей и самой было не понятно, как

Шереметьева оказалась её спасителем и что за этим последовало. А личные переживания – на

то они и личные, чтобы не делиться ими ни с кем. Кире было безразлично, поверили коллеги

тому, что она сказала, или нет. И ей вдруг стало совсем не интересно, что собирает

журналистская братия про эти две истории. Расскажут – послушает, спрашивать не будет.

Принесли пиво и закуску, Кира сделала несколько больших глотков и с наслаждением

откинулась на уютную спинку диванчика, прикрыв глаза от льющегося сверху света огромных

люстр. Кире здесь нравилось. Тёмные полированные столы, деревянная устойчивая удобная

мебель, стеклянные витрины, за которыми в специальных чанах варилось пиво, чистота, приветливые официанты, негромкая музыка…

Когда дело не касалось работы, Кира была немногословной и молчаливой. Она была идеальным

слушателем: ей можно было рассказать всё, что угодно, и не бояться, что твоя история окажется

известна другим людям и уж тем более станет достоянием общественности. Если же история –

проблема и Киру зацепит, она будет спрашивать, копать, заставлять тебя добраться до сути.

Тут, конечно, были свои сложности, потому что тогда Кира превращалась в сущий репей. Но

именно это и было хорошо: вытащить кровоточащую занозу, вычистить боль и гниль - и тогда

становилось легче. А Кира потом никогда не вспоминала откровений, не возвращалась к

испытанной боли, не трогала заживших при её помощи ран. Может, поэтому её общество так

любили парни – Кире можно было доверить сокровенное. Но ни один друг, приятель или

просто знакомый никогда не предпринимали никаких романтических шагов и не делали

попыток затащить Киру в постель, хотя иногда и спрашивали, почему Кира не замужем. В

таких случаях Кира отшучивалась: хочешь, выйду за тебя? Только если прямо сейчас?

Срабатывало безотказно, и вопросов больше не задавали.

Кирины приятели тоже потягивали пиво, ненавязчивый, приятный шум бара не мешал их

привычным разговорам, скатывающимся в традиционное русло соответственно градусу

опьянения – про экономику, про политику, про редакторов и бухгалтерию, про поиски в

творчестве, про покупку и заказ материалов, умирание радио и газет, свободу журналистики и

неприятие открытых и талантливых, стремящихся донести правду до людей… В общем, всё как

всегда.

Кира была вроде и с компанией, и вместе с тем одна. Она рассматривала посетителей за

другими столиками и у барной стойки, сновавших мимо официантов. Сегодня её больше всего

интересовали парочки. Рассматривать долго и слишком откровенно нельзя – запросто можно

нарваться на неприятности, поэтому Кира бросала изучающий взгляд, а потом додумывала, посматривала снова и снова, подмечая детали.

Вот совсем рядом сидит парочка – обоим, похоже, лет двадцать пять, он – в очочках, непонятная стрижечка, реденькие усики и намёк на бородку, светлая рубашечка в мелкую серо-

голубую клетку, вроде и субтильный, но, похоже, пытается подкачаться. На вид – добрейшей

души человек, но, кажется, немного наивный. Рядом с ним – девушка, темноволосая, причёска, как это принято говорить, средней длины, лицо чистое, практически без макияжа, рубашечка

тоже клетчатая, но коричневая на белой подстёжке. Круглый золотой медальон висит прямо

над ложбинкой, где распахивается рубашка. Взгляд прямой, открытый. Смотрят друг на друга, улыбаются, тёплые, нежные, чистые оба, как молодожёны, кажется, у ребят всё хорошо. Редко

таких встретишь. О, парнишка розы заказал, дарит. Точно молодожёны, и колечки ещё блестят.

Наискосок – начавший полнеть молодой человек, сосредоточенно тыкающий кнопки своего

телефона и полностью поглощённый этим занятием. Щёки надутые, светлые волосы небрежной

пятернёй сброшены набок, рубашка серая, серый в меленькую полосочку шерстяной жилет с