Венец безбрачия - Юраш Кристина - Страница 70

Отлично. Жених с голосом! Может голосить и голосовать!

— Послушай, — умоляюще взглянула я на певца после получасового концерта в мою честь, который я, к чести своей, выдержала на ура. — Ну нельзя же петь целый день. Передохни… Не надо напрягать голосовые связки. Ты можешь охрипнуть!

— Знаешь, ты не разбираешься в искусстве, поэтому помалкивай, бездарность, — горделиво ответил конепринц, вскидывая голову. — Я понимаю, что не всем дано. А раз тебе не дано, то сиди и молчи! Внимай! Кто же тебя еще познакомит с волшебным миром музыки!

Внутренний инженер сидел и прикидывал, что еще немного, и наш герой будет царапать короной потолок. Через час я, не выдержав пытки музыкой, вернулась из аптеки, неся в сумке блистер от головной боли и резиновые затычки, которые я экстренно засовывала себе в уши в подъезде. Все! Теперь изображение есть, а звука нет! Я видела, как открывается рот, как меняется выражение лица певца, когда он самозабвенно выводил партию, протянув руку вперед, словно взывая к моим чувствам. Я подарила ему искреннюю улыбку, спокойно созерцая эту пантомиму.

Вот! Вот! Отлично! С лицом, словно его кукожит не по-детски, кентавр что-то пел, пытаясь вырвать сердце из груди, а у меня в голове почему-то промелькнула песенка: «Маленькой елочке холодно зимой!» Вон как сердце из груди вынимает! Совсем замерзла несчастная, околела в своем лесу, а мы, бессердечные, все ждем Нового года, чтобы сначала спилить ее, а потом спилить на ней деньги…

Кентавр взмахнул волосами, сделал самое соблазнительное выражение лица, словно вытесанного искусным мастером из мрамора, провел рукой по рельефной груди и подарил мне томный взгляд из-под полуопущенных ресниц, шлепая губами, как в немом кино. «На медведя я, друзья! На медведя я, друзья! Выйду без испуга! — мысленно пропела я, глядя на то, как певец обнимает себя и расчесывает руками. „Если с другом буду я, если с другом буду я, а медведь с подругой!“».

Никогда не думала, что можно просто наслаждаться тишиной. Кентавр повеселел, что-то пел и нес мне что-то невидимое и пульсирующее! Какая прелесть! Заверните мне пять штучек!

— Почему ты меня не встречаешь… — донеслось до меня сдавленное, пока четвероногий певец заглядывал мне в глаза. Нет, пробки, конечно, спасают, но смотрю, что герой распелся не на шутку.

— Чай, не Новый год! — Я одарила его улыбкой преданной фанатки, сохраняя в папку документы с почты. Нужно написать, что не хватает еще двух фактур, поэтому я не могу провести операцию. В ушах гудело, поэтому я украдкой вынула затычки и вставила вакуумные наушники, слушая прекрасную музыку из своего трек-листа на максимальной громкости, периодически улыбаясь в сторону поющего кентавра. Впервые фраза «задолбает одним аккордом» оказалась руководством к действию. Наушники отходили, поэтому я ковыряла ими в гнезде, словно неумелый мужчина штопором в пробке винной бутылки.

— Это что? — раздался ужасающий крик. Кентавр подлетел ко мне и заглянул мне в лицо. — Ну-ка! Музыка? Чужая музыка? Ты слушаешь чужую музыку в тот момент, когда я тебе пою?

Я сняла наушник, понимая, что с моим трек-листом он уже слегка ознакомился.

— Фу! — ревниво скривился гений, слушая отрывок из мюзикла. — Какой ужас! Да они совсем петь не умеют! Какой позор! Если не умеют, то пусть учатся! И вообще! Моя жена не имеет права слушать чужую музыку! И чужое пение тоже!

— Они хотя бы в ноты попадают, — огрызнулась я, понимая, что кто-то должен был это сказать много лет назад после фразы: «Я тут подумал, а почему бы мне не стать певцом?»

Сначала певец дулся на меня, а потом на тарелку с овсянкой, которую я по доброте душевной решила пристроить в чужой желудок. Я честно обещала себе с первого числа для поддержания форм и настроения каждое утро съедать тарелку овсянки. Шестьдесят девятого числа я поняла, что формы спокойно поддерживает бюстгальтер, настроение — кофе, а жизнь и так накладывает полную тарелку неприятностей, поэтому спокойно перевернула календарь, закинув пачку каши в дальний угол шкафа.

— Фе! — еще сильней скривился гений, вслушиваясь в чужие голоса и ставя на стол пустую тарелку. — Бездарности! Нет, ну я могу им только посочувствовать! Голоса у них слабые! Давай начистоту, ты меня и так недостойна, но я готов сделать исключение. Понимаешь, путь к сердцу гения лежит через восхищение! Мне нужна та, которая будет мной восхищаться, избавит меня от домашней рутины, не будет от меня ничего требовать… Я подумал, что простоватая, слегка ограниченная девушка, как ты, тоже может составить мое счастье, но при условии, что она действительно будет мной восхищаться!

«Простоватая» в выражениях и «ограниченная» в средствах девушка снова засунула в уши пробки и стала самым преданным фанатом чужого творчества, параллельно проверяя документы и делая пометки в блокноте о наличии документов.

В дверь отчетливо и громко постучали. Я притаилась, пытаясь заткнуть рот певцу. Постучали еще раз, а потом голос, не терпящий пререканий и возражений, заявил: «Откройте, полиция!»

Пока я экстренно соображала, кто у меня дома — домашний любимец в виде коня или все-таки мужик, мне стуком как бы намекали, что не мешало бы проявить уважение к закону. Быстро порывшись в шкафу, я достала старый, страшный, испачканный краской мужской плащ, на который не позарились ни родственники гада ползучего, ни моль. Прямо вижу, как моль брезгливо смотрит на «первопроходца», который покусился на этот шедевр малярного искусства. «Фи!» — морщится моль-гурман, глядя на голодного собрата, решившего перекусить по-быстрому.

— Сидеть! — скомандовала я, толкая коня к ноутбуку и воровато оглядываясь. — Положил руки сюда! Да садись уже! Иначе сядем все! Молча делай то, что я говорю!

Нижняя часть кентавра опустилась на пол. Я накинула на него плащ, подгребла под него хвост, сбегала за покрывалом и прикрыла копыта.

— Молча!!! — предупредила я певца, погрозив ему пальцем. — Если пикнешь — тут же какнешь! Ты меня понял?

Расправив плечи, прокашлявшись, я открыла дверь, глядя на усталого участкового, за спиной которого маячили бабушки во главе с Матвевной, которая куталась в самодельный халат и подслеповато щурилась в мою сторону.

— Мужика мучает, — закивала Матвевна, глядя на меня с презрением гуманиста. — Кричит, бедный. Совсем худо ему. Весь день кричал. А потом притих… У меня бессонница. К доктору вчера ходила. Таблетки прописал. Хорошие. Дорогие. Я вот думаю, что зашибла его небось насмерть. Но таблетки хорошие. Импортные. Но дорогие, зараза! Так я в социальную аптеку, а их тама нет! Говорят, что…

— Обязан отреагировать, — вздохнул участковый, закатывая глаза к лампочке на потолке, вокруг которой кучковалась разнокалиберная моль. — Следую букве закона.

Судя по его вымученному лицу, буквы закона сейчас складываются в слово на стене, которое заслонила собой соседка снизу, крайне заинтересованная наличием или отсутствием у меня личной жизни.

— Гражданочка, вы проживаете одна или с кем-то? — достал бумажку и ручку представитель порядка. Я, как представитель местного хаоса, слегка засмущалась, пока соседи навострили локаторы в сторону свежих подробностей моей личной жизни.

— Проживаю одна, — ответила я, заслоняя вид квартиры дверью и улыбаясь.

— Гости часто бывают? — подозрительно сощурился участковый, на которого наседали любопытствующие.

— Ну… — я закатила глаза, изображая святую невинность. — Иногда бывают… Редко… Вообще-то я не очень гостеприимна!

— Да что ты рассказываешь! — в меня ткнулся костлявый палец Матвевны. — Водит к себе всяких алкашей! Гульбенят до полуночи! Постоянно мужики у нее! И ведь ни один не задержался!

На меня посмотрели такими взглядами, словно мы тут изо всех сил боремся за звание дома высокой культуры, а я всячески тяну команду назад своим аморальным поведением.

— Послушайте, — холодно произнесла я, глядя на соседей. — Мне тридцать лет. У меня есть право на личную жизнь. И вас, господа, она не должна касаться никоим образом! Разговор окончен!