Дом Ротшильдов. Мировые банкиры. 1849—1999 - Фергюсон Ниал - Страница 4

Система не всегда работала безупречно. Хотя современникам приятно было сознавать, что Ротшильды способны поддерживать мир в Европе, просто пригрозив урезать кредит, на самом деле имелись и другие причины, объяснявшие, почему в 1830-е гг. не началась война. И все же в определенные времена Ротшильдам удавалось демонстрировать политическую власть финансовыми средствами. Так, недвусмысленный отказ Соломона поддержать новый заем в 1832 г. если не победил, то по крайней мере ослабил воинственность Меттерниха. А такие молодые государства, как Греция и Бельгия, были буквально обязаны Ротшильдам своим рождением: семья разместила для них займы под гарантии великих держав.

Таким образом, к 1836 г., когда безвременно, после тяжелой болезни, умер Натан, Ротшильды основали огромную компанию, располагающую поистине неисчерпаемыми средствами и географическим охватом. Их влияние распространялось не только на Европу; они опирались на многочисленные агентства и филиалы, созданные не только на других европейских рынках, но и во всем мире. Сведения стекались к ним со всех сторон: от Вайсвайлера в Мадриде до Гассера в Санкт-Петербурге и Белмонта в Нью-Йорке. Их власть завораживала современников, не в последнюю очередь из-за их недавнего столь скромного положения. Один американский очевидец изобразил пятерых братьев, которые «стоят выше королей, поднимаются выше императоров и держат весь континент у себя в руках»: «Ротшильды управляют христианским миром… Ни одно правительство не действует без их совета… Барон Ротшильд… держит ключи мира или войны». Такую картину можно назвать преувеличением, но не фантазией. И в то же время их огромная и влиятельная организация по сути оставалась семейным предприятием. Ею управляли как частной – более того, строго секретной – компанией, а главным делом партнеров стало распоряжение собственным капиталом семьи.

И когда в компанию вступило третье поколение, предпринимательская энергия не сократилась, хотя отношения между пятью домами стали чуть менее конфедеративными. В некотором смысле Джеймс начал с того, чем закончил Натан; он стал primus inter pares – первым среди равных. Он тоже был человеком властным, авторитарным, неутомимо преданным делу, стремился зарабатывать не только на учете и переучете векселей и арбитражных сделках (скупке и продаже ценных бумаг), но и крупными эмиссиями облигаций, которые приносили самые большие прибыли. Благодаря его долгожительству дух франкфуртского гетто сохранялся в компании вплоть до 1860-х гг. Однако Джеймс никогда не мог главенствовать над остальными домами так же, как Натан. Хотя один из сыновей Натана – Нат – нехотя стал помощником Джеймса в Париже, остальные племянники никогда не находились под его пятой. Таким же способным и преуспевающим, как Натан, оказался его сын Лайонел, хотя там, где Натан взрывался, Лайонел действовал sotto voce (вполголоса). Сын Соломона Ансельм тоже отличался сильной волей. Джеймс не мог по-настоящему управлять и своими старшими братьями; в особенности Соломон склонен был больше обращать внимания на интересы австрийского правительства и других венских банков, чем хотелось бы его партнерам.

В каком-то смысле переход от монархии к олигархии в пределах семьи оказался выгодным: он позволил Ротшильдам откликаться на новые финансовые возможности середины XIX столетия более гибко, чем мог допускать Натан. Например, Соломону, Джеймсу и Амшелю удалось сыграть ведущую роль в финансировании железных дорог в Австрии, Франции и Германии, в то время как их брат, живший в Англии, в этой сфере зиял своим отсутствием.

Натан склонен был и в 1830-е гг. работать так же, как он привык работать в предыдущее десятилетие. После того как стабилизировались финансы крупных европейских государств, он начал искать новых клиентов в более дальних пределах: в Испании, Португалии и Соединенных Штатах. Но одно дело стать «хозяином финансов» в Бельгии; повторить тот же процесс на Пиренейском полуострове или в Америке – совсем другое дело. Политическая нестабильность и в Испании, и в Португалии привела к досадным дефолтам по выпущенным Ротшильдами облигациям. В Соединенных Штатах препятствием стала децентрализация фискальных и монетных учреждений. Ротшильды надеялись вести дела с федеральным правительством, однако оно «спустило» возможность иностранных займов на уровень штатов. Кроме того, Ротшильды надеялись, что Банк Соединенных Штатов (БСШ) со временем станет аналогом Английского банка. Однако БСШ в 1839 г. обанкротился из-за политических интриг и ненадлежащего финансового управления. То, что Ротшильдам не удалось надежно закрепиться в Соединенных Штатах – они не доверяли назначенному ими же самими агенту на Уолл-стрит, – стало единственной крупной стратегической ошибкой в их истории.

Подобные превратности на знакомом поле государственных финансов логически подводили их к необходимости диверсификации. Так, решение приобрести контроль над европейским рынком ртути отчасти стало ответом на риски государственного дефолта. Контролируя такой солидный актив, как Альмаденское ртутное месторождение, которое тогда считалось крупнейшим в мире, Ротшильды могли финансировать правительство Испании с минимальным риском, ссужая деньги против партий ртути. Участие в разработке месторождения оправдывалось вдвойне благодаря применению ртути в аффинаже серебра. Ротшильды, к тому времени уже приобретшие опыт в операциях с золотом и другими драгоценными металлами, распространили сферу своих интересов и на чеканку монет.

Однако самые большие надежды сулила такая новая отрасль деятельности, как финансирование железных дорог. В большинстве европейских стран государство играло довольно заметную роль в железнодорожном строительстве. Государство либо напрямую финансировало строительство (как в России и Бельгии), либо субсидировало его (как во Франции и некоторых государствах Германии). Поэтому выпуск акций или облигаций для железнодорожных компаний не слишком отличался от выпуска государственных облигаций – кроме того, что железнодорожные акции были гораздо неустойчивее. Вначале Ротшильды стремились играть в процессе чисто финансовую роль. Но им неизбежно приходилось принимать более плотное участие в процессе из-за больших зазоров между эмиссией ценных бумаг той или иной железнодорожной компании и фактическим открытием движения на линии, не говоря уже о выплате дивидендов по акциям. К 1840-м гг. братья Лайонела, Энтони и Нат, тратили довольно много времени, стараясь соблюсти интересы своего дяди Джеймса при сооружении французских железных дорог. Представители третьего поколения не склонны были рисковать так же, как их предшественники. Об этом свидетельствуют письма Ната, в которых он сурово критикует «любовь» Джеймса к таким линиям, как Северная или Ломбардская железная дорога. После железнодорожных катастроф (например, у Фампу в 1846 г.) Нат решил, что его страхи реализовались. И все же в конечном итоге Джеймс оказался прав: доходы с капитала на акции континентальных железных дорог на протяжении всего XIX в. стали главной причиной того, что Французский дом вскоре перерос Английский. К середине столетия Ротшильдам удалось построить весьма рентабельную сеть железных дорог, покрывшую всю Европу.

Впрочем, в одном отношении опасения Ната подтвердились. В отличие от управления государственными долгами управление железными дорогами напрямую и ощутимо затрагивало жизнь обычных людей. И вот из-за своей причастности к железным дорогам Ротшильды подверглись беспрецедентной общественной критике. Радикальные литераторы, как поначалу и их собратья социалистического толка, начали изображать их в новом и зловещем свете: эксплуататорами «простого народа», которые стремятся получать доходы и прибыль за счет налогоплательщиков и обычных пассажиров. Нападкам в прессе Ротшильды подвергались и раньше. Однако в 1820—1830-е гг. их в основном обвиняли в том, что они финансируют политическую реакцию; конкуренты обвиняли их в мошенничестве. В 1840-е гг. враждебность к богатству слилась с враждебностью по отношению к евреям: антикапитализм и антисемитизм дополняли друг друга. Ротшильды оказались идеальной мишенью.