Конец великой войны
(По страницам военной фантастики) - Мидос Д. - Страница 28

И тут произошло нечто ужасное. Внезапно, как бы охваченная невидимой силой, пушка повернулась вертикально, придавив нескольких рабочих, умерших тут же на месте; затем подпрыгнула кверху, как будто кто-то дернул цепь. Почти тотчас же цепь оборвалась, и вся эта громада с глухим грохотом упала на пол. Почти одновременно с этим, гигантское маховое колесо сорвалось с приводных ремней, упало и разбилось на тысячу кусков, разлетевшихся во все стороны, ударяясь о стены, словно осколки снаряда.

Один из рабочих, чудом спасшийся от смерти, уверяет, что причиной смерти императора был приводной ремень того самого махового колеса. Этот ремень, когда колесо выпало из него, взвился на воздух благодаря необычайной быстроте вращения, сохраняя свою эллиптическую форму. Ударившись об пол, он запрыгал, как живой чертов мяч. И, должно быть, в один из прыжков обвился вокруг тела императора и, отшвырнув его от всех, стоявших рядом, бросил в котел с кипящим маслом. Без сомнения, смерть последовала мгновенная…

По всем направлениям носились в воздухе массы железа, падали и давили людей. Крики жертв сливались в общий стон. В течение каких-нибудь пяти минут все мастерские в Эссене пришли в такой же вид: всюду разыгралась та же катастрофа. Вдобавок, всюду катастрофа закончилась пожаром.

Но худшее еще впереди. Два больших гироскопа, весом каждый в две-три тонны, сорвались с привязей и покатились с все возрастающей быстротой по направлению к северо-западу, продолжая вертеться вокруг своей оси и потому сохраняя стоячее положение. Первый уничтожил на своем пути ряд домов, разрезая стены, как нож масло, разрезая надвое обезумевших людей, не успевавших отскочить и, наконец, разлетелся в куски, повалив церковь, о которую он с разбега ударился.

Второй докатился таким же манером до фабрики, на которой было сложено несколько тысяч тонн взрывчатых веществ. Что тут произошло, наверное никто не знает, так как единственный уцелевший свидетель этого сошел с ума. О силе взрыва может дать понятие тот факт, что дома, находившиеся на расстоянии двухсот миль оттуда, тряслись и некоторые обрушились.

В Эссене не осталось ни одного целого дома, а пожары, начавшиеся с заводов, скоро уничтожили и далекую от фабричной часть города. Тушить их было некому: люди с испуга обезумели и уж не думали о том, чтобы спасать имущество…

Мужчины и женщины, с безумными глазами, в один день поседевшие, с трясущимися руками и дрожащими ногами, бродили вокруг пожарищ, чудом спасенные от смерти для жизни, худшей, чем смерть.

В одном Эссене погибли четыреста тысяч мужчин, женщин и детей. В тот же день произошли подобные инциденты и в других частях района, но все это не могло сравниться с катастрофой на заводах Круппа. Поезда сходили с рельс; пушки опрокидывались; в западной и северо-западной части Германии все заводы перестали работать; близ голландской границы большой стальной мост без всякой видимой причины обрушился в реку.

Всего погибли, от той же неведомой причины, которая уничтожила заводы Круппа в Эссене, по точному подсчету, не менее пятисот тысяч человек.

Причина всех этих бедствий так и осталась неразгаданной. Что она была естественной, в том не может быть сомнения; несомненно также, что в ней было замешано электричество… Остальное — только догадки и предположения. Еще подмечены два странных факта, которые, однако же, не разъясняют, а только затемняют тайну.

Во-первых, атмосферические расстройства, по-видимому, усиливались в напряженности по мере приближения к голландской границе: например, ребенок был убит ножом, вонзившимся ему в сердце, причем нож сам сорвался со стола, а между тем, в нескольких милях по ту сторону от голландской границы ничего подобного не происходило.

Во-вторых, 30-го февраля все эти странные явления внезапно прекратились».

Я поднял глаза от документа, который прочел, и встретил мрачный взгляд Росситера.

— Боже мой! — растерянно пробормотал я. — И все это сделали вы?

— Ну да, я. Разве я плохо сделал?

— Бог ведает! Это первый правдивый рассказ о случившемся, который мне довелось прочесть.

— Да, немцы всячески старались затушевать это. Я получил это от одного моего приятеля, ученого, из Берлина. Народ остался в убеждении, что сам Бог вмешался в это дело, чтобы низвергнуть Гогенцоллернов. Да, кажется, и при дворе были того же мнения.

Мы просидели далеко за полночь, обсуждая случившееся.

— Женщины! — говорил Росситер. — Подумайте о женщинах и детях! Сотни тысяч их погибли из-за меня. Мне мерещатся их лица, день и ночь… Я не могу забыть о них…

Я ушел от него уже под утро. Он остался сидеть над потухшими угольями, согбенный, как дряхлый старик…

Через две недели после того он умер, и смерть его дает мне право опубликовать истину. Странная ирония судьбы: в то время, как на воинов и дипломатов сыпались награды и изъявления признательности, человек, который на самом деле прекратил войну и дал нам победу, покоится, никем не оплакиваемый и не прославляемый, на безвестном деревенском кладбище.

И тайна его спит с ним в могиле, поросшей молодой травкой.

Старые американские броненосцы — на фронт // The Electrical Experimenter. 1917, июль.

— Война? — с добродушной улыбкой сказал старик Грейстон, — нет, войны не будет. Я прекращу ее.

Карнэби, сидевший напротив, посмотрел на него недоверчиво. Но он хорошо знал, что старик не хвастун и не бросает слов на ветер, и чутье подсказывало ему, что тут пахнет сенсационнейшей заметкой для его газеты.

Карнэби был журналист и притом неудачник. Он ждал, как манны небесной, этой войны между Францией и Германией, надеясь выдвинуться в качестве военного корреспондента, создать себе имя и положение, так как только при таких условиях он мог рассчитывать жениться на Эллен.

Но скрытого таланта мало. Редакторы имеют привычку судить по результатам, а Карнэби пока еще ничем не выдвинулся и, когда редакция стала выбирать военных корреспондентов для отправки их на театр военных действий, о Карнэби никто и не вспомнил.

Надежда выдвинуться улыбнулась, а с ней и мечты о женитьбе на Эллен.

В этот день он ушел из редакции «Утренней почты» совсем убитый, согнувшись под бременем своего горького разочарования, и на улице встретился с Грейстоном.

Курьезный старичок был этот Грейстон, маленький, толстенький, с седенькими бакенбардами; на носу очки в золотой оправе, на голове какая-то невозможная шляпа и костюм под стать ей, а на губах милейшая, добродушнейшая улыбка.

Жизнь свою он проводил в изобретении каких-то чрезвычайно сложных приборов, творящих чудеса, но, увы, таких дорогих, что никто не решался пользоваться ими. Но Грейстон не огорчался этим. У него было недурное состояние и большой старый дом возле Барнета и он изобретал по страсти, а не по нужде, не заботясь о барышах.

Он сразу заметил удрученный вид Карнэби и необычайную сутуловатость его могучих плеч, и его широкое лицо расплылось в благодушную улыбку.

— Вы сейчас ничем не заняты? Зайдите ко мне выпить рюмочку виски и выкурить сигару.

— Что вы такое говорите? — спрашивал Карнэби. — Как это так: «остановить войну»? Германия поставила ультиматум, срок которого истекает завтра в шесть часов утра. Обе армии уже на границе: Леблан — в Реймсе, Турасье — в Нанси, немцы — в Страсбурге и Мюльгаузене. И флоты также: эскадра под начальством адмирала принца Фридриха идет к голландским берегам, — она уже возле Гааги. Эскадра Ламоньера — на пути к Средиземному морю. Сейчас она уже, наверное, за Шербургом. Не пройдет и трех часов, как разыграется сражение.