Лицом на ветер (СИ) - Турлякова Александра Николаевна - Страница 28

А ведь она говорила как-то, что в посёлке к ней относились неважно, думали, что легионеры всё-таки успели добраться до неё, и из местных никто бы не женился на ней. И мать её наши убили. Выходит, она сиротой росла, превращалась в девушку, взрослела, а рядом не было матери. Она же как-то спрашивала его о любви, значит, она и не любила сама ни разу. Ужасалась ещё, как можно бить женщину!

Он вздохнул, и свенка обернулась к нему, спросила участливо:

— Как вы? Вам плохо? — Поднялась и подошла, коснулась кончиками пальцев его мокрого лба. — Да у вас жар! Почему вы молчите? Почему ничего не говорите? — Смотрела в его чёрные, лихорадочно блестящие глаза, и хмурилась.

— Дай мне попить… пожалуйста… — попросил шёпотом.

— Сейчас. — Она ушла и вернулась с кружкой воды, помогла ему выпить. Римлянин поймал её за руку, сжал пальцы в ладони.

— Почему… почему ты раньше не говорила мне?

Она усмехнулась.

— Вы разве слушали меня? Вы вообще ничего не слушали… Я вас умоляла не трогать меня… Вы хоть раз спросили, почему?

Он отвёл взгляд и отпустил её руку. Рианн отступила на шаг и продолжила:

— Разве мужчины вообще слушают женщин? Подумаешь, она что-то там говорит… Пусть говорит, это её заботы… Хочет она — не хочет, больно ей — не больно… Какая разница? По мысли мужчин, женщины только для этого и нужны: угадывать их желания… Разве вы сами не так думаете? Вот ваша супруга, вы хоть раз спрашивали её, что чувствует она? Чем она живёт? Что она любит? Чем занимается? А ведь она так далеко от вас…

Он стёр со лба испарину и усмехнулся, отвечая:

— Моя жена изменяет мне, и, думаю, она родила мне сына не от меня…

Рианн чуть приподняла брови в удивлении.

— Почему? Вы знаете, почему она так делает?

— Мы никогда не любили друг друга… это родители наши поженили нас… А она ещё до свадьбы встречалась с другим…

— Она его любит?

— Я не знаю… Но сын мой похож на него, как две капли воды.

Рианн медленно покачала головой, спросила:

— А если она любит его, вы, что же, будете мешать им?

— Я хотел съездить в Рим весной, если всё обойдётся…

— И что же, вы будете бить её?

— Бить? — Он удивился. — Что за глупости? Зачем?

— Ну, вы же говорили, если жена не слушается или поступает не так…

— Просто подам на развод… Это не жизнь, она — там, я — тут. Так не должно быть, хочет жить со своими лавками, пусть живёт… Я не буду ей мешать…

— Наверное, это правильно… Я не знаю… — Она пожала плечами, не зная, что на всё это сказать. Ушла на кухню.

Центурион проводил её глазами. От лихорадки его знобило даже под тремя одеялами, зубы сами стучали, дрожал подбородок. Он обнял себя за плечи в попытке удержать остатки тепла.

Конечно, разве это жизнь? Он не видел жену уже два года. Она живёт там сама по себе, как хочет, он только высылает ей больше половины своего жалования. Она живёт там со своим Авлом, будто так и надо. Зачем эта ложь? В самом деле, если хотят, пусть женятся и живут правильно, по закону, одной семьёй. Зачем мучить её и самого себя? И пусть у Марка будет отец, настоящий отец, а не официальный, которого он не видит годами. А он проживёт и без этого, зачем ему фальшивая семья? Это же не семья, это так, одно слово…

В мыслях своих он всё же сумел заснуть и не видел, как свенка вернулась за работу. Руки её работали, а голова была занята раздумьями. Он изменился. Что это вдруг? Заговорил с ней «спасибо», «пожалуйста», стал чаще обращаться по имени, проговорился о своих проблемах с женой. Почему это? Испугался, что она бросит его одного, и ему даже некому будет подать воды? Что это вдруг случилось с ним?

Она вспоминала его лицо. Точно, что-то сломалось в нём. Не стало той былой жёсткости, неприятия, и смотрел он с болью во взгляде. Неужели это ранение в живот так изменило его? Это же у него не первая рана, если судить по шрамам, да и Дикс говорил, что ему и больше доставалось. Правда, рана эта у него большая, остальные шрамы мелкие и, наверное, не такие серьёзные, но всё же… Видать, сейчас он всё-таки натерпелся, что бы он теперь ни говорил, а вчера, да и сегодня, он сильно испугался её, он поверил, что Рианн может убить его. Она же — свенка, настоящая свенка. Но он прав в одном, страха в ней больше, чем ненависти оказалось. Может быть, если бы было наоборот, она смогла бы и убить его. А теперь, чем дальше от вчерашней ночи, тем маловероятно, что она ещё раз возьмётся за кинжал.

Рианн замерла, опустив руку на раму станка, задумалась. Вспоминались его поцелуи, его ладони на груди, прикосновения его кожи к обнажённому телу. Она никогда не задумывалась, что это так приятно. И поцелуи… Он целовал её губы, а она позволяла ему, а ведь думала, что никогда никому не позволит целовать себя после случившегося. Да… Сердце громче стало стучать в виски, аж где-то в груди заныло с болью. Как бы то ни было, но он подарил ей немало приятных моментов.

До него она боялась всех мужчин, с опаской глядела в их лица, на их руки. Сейчас былой страх стал намного меньше, наоборот, появился какой-то интерес, она стала рассматривать мужские лица, замечать что-то симпатичное в них. И всё из-за него! Потому что он показал ей на примерах, что мужчина может не только делать больно, не только применять силу, но и может быть нежным, ласковым, может вселить доверие. Может сделать очень приятно…

Как легко, как хорошо ощущаешь себя после близости с мужчиной, когда поёт каждая частичка твоего тела. И ты благодарна ему за подаренные ощущения, когда тебе и самой хочется что-нибудь сделать для него, тогда всё другое уходит на второй план и кажется неважным.

Рианн вздохнула. Чтобы достичь этого, чтобы понять это всё, ей пришлось пройти через многое и, в первую очередь, через себя, через страх, через боль, через насилие. Чтобы хоть немного забыть одно насилие, она прошла через другое. И это всётоже подарил ей он… Всё в одном лице. И боль, и радость, и страх, и доверие, и ненависть, и сострадание…

Она поднялась и медленно подошла к центуриону, всматриваясь в его лицо. Он спал, прижав подбородок к ключице, и в ознобе чуть вздрагивал всем телом. Это жар. Он не проходит. Рианн смотрела на него, рассматривая его лицо черта за чертой. Он не знал этого, не мог знать, кому бы понравился такой пристальный взгляд на себе?

Тёмные тени пролегли во впадинах глазниц, под носом, на шее и даже под скулами, настолько впали в болезни его щёки. Влажные волосы прилипли ко лбу. Он дышал носом, и грудь, укрытая одеялами, еле заметно поднималась. Он жив, и будет жить дальше, будет убивать свенов, приводить римских легионеров в посёлки, будет насиловать свенских девушек, так же, как делал это год назад, и два года назад. И ничего в его жизни не изменится с этой раной, он останется собой.

ушла на кухню. У жаровни нагрелась вода в бронзовом тазу. Надо помыться перед сном и ложиться. С горящими двумя жаровнями было теплее, поэтому она не боялась замёрзнуть и разделась, не торопясь, помылась и вытерлась полотенцем, потом снова накинула платье. Как бы то ни было, а зима пошла на убыль, днём, проходя по рынку, она поняла это по солнцу. Скоро станет теплее, или эти две жаровни разорят её. Деньги, что дал ей в своё время центурион, таяли буквально на глазах. Она и так стала больше работать, но продать пока было нечего.

Утром она поднялась рано, подложила угля в жаровни, проверила хозяина. Тот спал, чему-то улыбаясь во сне. Рианн коснулась его лба кончиками пальцев и поняла, что жар отступает, значит, лекарь римский правильно промыл его рану. Сегодня он должен придти и сам всё осмотреть. Придёт ли Дикс вместе с ним? Этот свен-полукровка чем-то нравился ей. Он, конечно, был уже на римский манер, и короткие волосы, и его форма, и его язык уже не свенский, но что-то было в нём располагающее, какая-то, может быть, мягкость, что ли. Не было в нём суровости её хозяина. Он всё время заступался за неё, не давал этому Марку бить её почём зря. Может быть, потому что она — свенка, как и его мать, как он сказал однажды «землячка».