Лицом на ветер (СИ) - Турлякова Александра Николаевна - Страница 16

Постепенно через прошедшее время Рианн даже понемногу начала привыкать к тому, что живёт с мужчиной, со временем стала и сама хоть что-то получать от близости с ним, научилась терпеть его чуть грубоватые ласки, угадывать по выражению лица, глаз, губ его настроение, его желания. Знала, когда с ним можно заговорить, когда лучше вообще молчать и не попадаться на глаза, когда нужно предложить вина, а когда холодного молока и кусок свежевыпеченного ещё тёплого хлеба из лавки пекаря.

Она была женщиной, она могла многому научиться, многое терпеть. Тем более, она была его женщиной и должна была научиться привыкнуть к центуриону. Другой жизни у неё не было и не могло быть в её положении.

Рианн пришла на кухню и встала спиной к стене, протянув ладони к горящей жаровне. Центурион в это время ужинал, вернувшись со смены, как всегда, усталый и замкнутый, как и в последние несколько дней. Как же ей не хотелось сейчас говорить об этом, видно же, что он не в настроении, но ждать другого дня можно ли?

— У меня задержка… — чуть слышно начала первой. Она несколько дней набиралась смелости, чтобы заговорить об этом.

— Что? — он переспросил, нахмурившись.

— Вы меня слышали…

Какое-то время он просто молчал, глядя на рабыню свою нахмуренно, словно слова её не доходили до него.

— Но я же всегда…

— Не всегда! — перебила его Рианн, хотя и знала, что он этого не любит, но ей хотелось кричать ему в лицо. «Да! Да, вот именно — не всегда! Может быть, несколько раз ты делал это, ты засевал меня… И теперь я беременна от тебя! Я ношу твоего ребёнка! Что теперь ты будешь делать? А?»

Но центурион молчал, глядя на неё, видно было, как он сжимает и разжимает зубы, переживая злость от происходящего. Что он сделает? Выйдет из себя?

— Я, может быть, всего-то пару раз… — голос его был сиплым, выдавая его.

— Хватит и одного… — снова перебила Рианн.

И тут вдруг римлянин взорвался, взлетел на ноги и одним махом гребанул со стола всё, что стояло перед ним, ударил стиснутыми кулаками по столешнице ещё и ещё.

— Проклятье! Проклятье! Проклятье!

Рианн сжалась, видя это всё, закрыла уши ладонями, медленно съехала по стене спиной. Хотелось стать маленькой, незаметной. Ведь она боялась именно вот этого, его реакции.

— Ты сама это всё… Я знал, что ты найдёшь способ мне отомстить… Именно сейчас… Я так и знал… Когда у меня совсем… да что там… Я так и знал, ты сможешь… Проклятье!

Он метался по маленькому пространству кухни, пинал стены, а под сандалиями его скрипела битая посуда.

— Ты понимаешь, что это такое? Родить ублюдка здесь? Сын рабыни? Что это?.. Нет, ты не понимаешь, что это значит! Кому это нужно… Ребёнок рабыни сам становится рабом… И что дальше?

Рианн расплакалась вдруг, обнимая себя за плечи. Рыдания сотрясали её, хотелось провалиться сквозь землю. Какой грех она совершила, чтобы терпеть такое наказание? В чём провинилась?

Она медленно поднялась на ноги и ушла к себе, ничего не видя перед собой от слёз и отчаяния. Легла на своё ложе, слушая, как центурион ругался и бушевал на кухне.

Ему не нужен был ребёнок рабыни, там, в Риме, у него рос сын, сын от законной жены, римской гражданки, ему не нужны были дети от рабыни, от свенки… Как он сказал? Ублюдки? Сейчас он проклинал всё и всех, и особенно её. Рианн плакала навзрыд, будто, в самом деле, была одна в чём-то виновата.

Она так и не вышла из своего угла, голодная, разбитая, уставшая от слёз, забылась тяжёлым сном до утра. Утром, когда встала, центуриона уже не было. Стараясь не думать, не вспоминать вечер прошедшего дня, она принялась наводить порядок на кухне, собирать осколки битой посуды (снова лишние расходы), разбросанные остатки еды, перевёрнутую мебель.

Вот, оказывается, как он тут бушевал. А виной всему не болезнь, не смерть близких, не какое другое несчастье, а ребёнок, мать которого рабыня, свенка.

Только подумала об этом, и от слёз опять защипало в глазах. Гад ползучий, хуже змея ядовитого. Зачем ему ребёнок от неё? Как он сказал, как назвал его? Ублюдок? Вот и всё. Вот, чего она стоит в его глазах, мать ублюдка. Конечно, свенка, варварка… Это всё его слова. А что хотеть? Она, и правда, его рабыня, он купил её, как покупают лошадь или собаку, хороший меч или плащ, как любую другую вещь. Она была нужна ему, как нужны нож или обувь. Этот римлянин регулярно насиловал её, когда ему хотелось, когда ему нужна была женщина. А когда плодом всего этого стал ребёнок, виноватой оказалась Рианн, кто же ещё?

Рианн порезала палец, собирая осколки, и неожиданная боль опять заставила расплакаться от жалости к себе. Ну что, что ей теперь делать? Ну почему всё так? В чём она провинилась перед богами? Что слелала не так?

Стукнула дверь, кто-то зашёл.

— Иди сюда.

По голосу она узнала его, своего хозяина, но с места не сдвинулась, так и сидела на корточках у вороха битой посуды, плакала беззвучно. Свенка не выполнила его приказа, и через момент центурион влетел к ней, схватил за запястье и рывком поставил на ноги. Гневно глянул в залитые слезами глаза.

— Если я сказал, иди сюда, это значит, что ты всё бросаешь и идёшь сюда! Разве это не понятно? Не понятно? — Он грубо встряхнул её и перевёл взгляд на порезанный палец, заметив кровь. Скривился. — Что это?

— Порезалась… осколком, — выдохнула в ответ, разделяя слова.

От страха слёзы высохли на глазах, остались только сухие рыдания. Центурион оттолкнул её от себя и заложил ладони за пояс, глядя сверху. Рианн снова принялась собирать битую посуду, чтобы хоть чем-то занять себя, лишь бы не смотреть на центуриона. Руки дрожали от ожидания неприятностей.

— Сколько у тебя задержка?

Она без слов показала три раза раскрытую ладонь. Пятнадцать дней. Это половина месяца…

— Тебя тошнит? Кружится голова? — Она в ответ отрицательно повела подбородком. — Я поговорил с нашим врачом, он придёт завтра или послезавтра. Я как раз должен буду быть дома…

— И? — Рианн замерла и посмотрела на хозяина снизу вверх от пола.

— Он рассчитает тебе дозу яда, ты выпьешь его и вытравишь своего ребёнка.

Рианн медленно поднялась, не сводя взгляда с его лица, смотрела снизу исподлобья, упрямая, повела головой от плеча к плечу.

— Нет… Я не буду ничего пить. Я не буду травить себя. Я не буду убивать своего ребёнка…

— Моего ребёнка! — резко перебил её римлянин.

— Нет. Ваш ребёнок там, — дёрнула головой за спину, — с вашей женой, а это мой ребёнок. Я не дам…

— Что ты несёшь? — Он скривился, будто слышал великую глупость. — Мне не нужна беременная рабыня и ублюдки твои не нужны.

— Это не ублюдок, это дар богов, это ребёнок, и он ни в чём не виноват.

— Ты знаешь, что его здесь ждёт, даже если он родится и вырастет? В лучшем случае служба в римских орлах, он станет легионером и будет убивать таких, как ты и насиловать ваших женщин. А если это будет девчонка, она станет гарнизонной шлюхой или рабыней. Такой же, как ты… Ты такого хочешь своему ребёнку? Что ты молчишь?

Рианн всё это время так же глядела снизу, потом устало прикрыла глаза и шепнула:

— Вы могли бы отправить его в Рим, к себе домой, он вырос бы слугой в вашем доме…

— Мне не нужны такие слуги в моём доме!

— Почему? — Она осмелилась глядеть ему прямо в глаза. — Когда вы пользовались мной, для вас это было хорошо, а когда я понесла от этого, вы даже не можете проявить жалости и понимания? Это же ваш ребёнок…

— Это твой ребёнок, ты сама так сказала, — перебил её.

— Если бы не вы, его никогда бы не было, я оставалась бы девушкой…

Центурион поднял ладонь, чтобы ударить её за эти слова, и рабыня зажмурилась, ожидая этого удара, но Марк не смог сделать этого.

Она права. Он купил её ещё девственной и сам сделал её своей наложницей, притом силой сделал, она умоляла его этого не делать. Сколько раз за эти месяцы он брал её, и сколько раз приходилось применять силу? Почти каждый! Она постоянно сопротивляется ему, всё время противостоит каждому движению! Ему приходится применять силу всё время! Как же должна она ненавидеть его за всё это! Его и этого ещё неродившегося ребёнка — его плоть и кровь! Римского ребёнка! А она? Она почему-то хочет, чтобы он родился. Зачем? Эти проклятые свены, их разве поймёшь?