Напряжение сходится - Ильин Владимир Алексеевич - Страница 16

— Ну что же вы, милочка. Эдак вы на первой сессии из университета вылетите, — поцокал седовласый профессор, прописывая «неуд» в своем журнале.

В зачетку, разумеется, пойдет результат экзамена или зачета, но до них еще следовало получить допуск, который двоечнице не светил, о чем ей было тут же сообщено.

И тут глаза Ники все-таки посмотрели в мою сторону, полные гнева и желания придушить на месте. Добро пожаловать на РТФ моя дорогая — в юдоль мрака и отчаяния любого гуманитария

Я с показным сочувствием покивал головой и легонько развел руками. Не то, чтобы я был злопамятен, но полагал, что для любого прощения нужна веская причина. А висеть вниз головой, привязанным за ноги, мне очень не понравилось — но как-то все еще не было даже обычного «прости».

И да, я мог устроить ее к легкомысленным искусствоведам, наверняка в это же время рассуждающих о сорте зеленого чая, более подходящего для обсуждения картин позднего ренессанса. Мог устроить к экономистам, твердо настроенным научиться разумно тратить папины деньги. И даже на факультете стран Африки и Азии ей было бы гораздо проще — раз умеет похищать, то и сама вряд ли окажется в морском контейнеровозе Москва — Сомали.

В пятницу девчонки с потока уже перешептывались, что такая тупица забыла у них на курсе, и как вообще умудрилась поступить. Перешептывались в традиционной для дам манере — вроде как меж собой, но чтобы объект обсуждения обязательно уловил пару фраз и общий смысл, переспросил, но получил лишь «ничего-ничего!». С Никой такой номер не прошел — та вломилась в девичий строй, как кабан в камыши, и четко сообщила, какие именно кости им сломает, если услышит что-то подобное за своей спиной еще раз. И ладно бы просто «ноги», но ведь «большой вертел бедренной кости», «малоберцовую кость» и «надколенники»… Сразу видно медика.

В общем, в субботу Нику обсуждали по-прежнему, но теперь только убедившись, что ее рядом нет. А там отчего-то вскрылось, что Еремеева есть в картотеке психоневрологического диспансера, и ребята стали подумывать о коллективном письме на имя ректора.

— Угомонись, — усталым голосом произнесла Ника, остановившись возле моего места в столовой.

Ее попытка одеваться похоже на одногруппниц — практично, немарко и недорого, как сегодня: в темное платье без выреза — все равно потерпела фиаско. Потому что одежда стоимостью в машину — это не тот фактор, который может сблизить с окружающими. Смешно, но чтобы купить что-то более скромное (или вообще что-то купить), у нее наверняка не было денег, а имеющийся гардероб был сформирован относительно давно и без оглядки на цену. Единственное, что при ней было бюджетного — это томик Ландау-Лившица, зажатый под локотком, с бумажной закладкой где-то ближе к первой трети.

Сила целителя не давала Нике выглядеть измотанной, и бессонные ночи с учебниками выдавала только слегка небрежная прическа. Пожалуй, она честно пыталась понять, что нам преподают, но за короткое время и не имея мощной базы это было адски сложно. А когда весь поток дружно отворачивается и не желает помогать — практически нереально.

— Добрый день, — отставил я вилку на салфетку. — Что-то случилось?

Сегодня подавали изумительное пюре с котлетой по-киевски. Занятно, что подавали ее во всех столовых главного корпуса, кроме диетической — но ценник отличался в разы. В этом заведении она стоила в пять раз больше, чем парой этажей выше. А вот в ресторане для благородной публики — в двадцать. Вернее, ресторан не имел ограничений на вход по сословиям, но мало кто из простых мог позволить себе такие цены ради антуража и серебряной посуды. Просто богатые хотели обедать с богатыми, равно как общаться и жить, — и цена была тем ограничительным фактором, который действовал гораздо эффективнее обидных окриков с запретами.

В этой столовой никаких благородных не было. Тут переплачивали за отсутствие толпы у касс и наличие свободных мест. Блюда подавали на той же керамике с синим цветочным орнаментом, что и в обычной бюджетной столовой, разве что в чуть большем размере — и это несомненно радовало глаз.

— Пожалуйста, прекрати травлю. — Отвлекла Ника от созерцания парящего дымком блюда.

Я пробовал его вчера, и искренне надеялся, что сегодня его совершенство останется на прежнем уровне.

— Ты заблуждаешься, — с укоризной ответил я. — Разве стал бы я…

— Ты ничего не делаешь. — Перебила она.

— Рад, что ты это заметила, — отметил я, вновь поднимая вилку.

— Тебе достаточно ничего не делать, чтобы все делали, что ты хочешь!

— Диалектика, — поцокал и попробовал кусочек законного обеда.

Под это слово, котлета показалась с избытком масла. Не надо его будет больше повторять.

— И присядь, будь добра, — указал я на стул напротив себя. — На тебя уже смотрят.

Ника украдкой обернулась, уловила пару заинтересованных взглядов, и предпочла последовать моему совету.

Всего в помещении было двенадцать столиков, и ближайший к нам занятый отстоял на шесть метров — расстояние, достаточное, чтобы скрыть тихую беседу, но никак не разговор в полный голос.

Подняв ладонь в предупреждающем жесте, отвлекся от еды, достал из кармана брюк пирамидку артефакта, защищающего от прослушивания, положил по центру столешницы и активировал его импульсом силы. Звуки кафе тут же отсекло.

— И как, по-твоему, я должен угомониться, если ничего не делаю? Но главное — зачем? — Не дал я вставить ей фразу, наверняка резкую и вспыльчивую.

— Это ты меня сюда зачислил.

— Нет, это одна девушка согласилась сюда поступить, — терпеливо ответил я. — Я ее в мешке, привязанной за ноги, сюда не тащил.

— Но ты обещал, что все будет просто. — С горечью произнесла она.

— Мы уже договорились, что просто в этом мире — только когда сидишь на моем плече. Тихо, смирно, не похищая среди ночи.

— То есть, ты мстишь?

— Позволяю прийти в чувство. — Сделал я ценное уточнение. — Успокойся, и все наладится. Забудь о моих выдуманных проблемах, и перестань пытаться их лечить.

— А что, если проблема есть?

— Ты теряешь причинно-следственную связь. — Невольно добавилось в голос раздражения. — Императором я планировал стать задолго до…

— Тише, — шикнула она, опасливо посмотрела по сторонам и с надеждой — на пирамидку артефакта. — Не произноси это вслух.

— Что опять не так? — Спросил я немного обескураженно.

— То, что ты уже не дома. Не у себя в княжестве, и тебе не тринадцать лет, чтобы к этому относились с улыбкой. — Произнесла она жестко.

— Послушай. Даже если мне восемнадцать. Или девятнадцать по другим документам… Ну какая разница, кто что говорит? — Отнесся я с недоумением.

Что только не говорят на улицах, в самом то деле. К словам неблагородных совершенно пренебрежительное отношение — если, разумеется, это не деятельный призыв устроить баррикады посреди улицы.

— Разница в том, что у тебя есть, что отнять. У тебя достаточно сил, чтобы тебя боялись. И у тебя могущественные враги, которые раздуют из слов заговор и имперское преступление.

— И все же, ты перегибаешь палку, — поморщился я.

— Что из того, что я перечислила, неправда? — Смотрела она строго.

— Начнем с того, что у меня ничего нет. — Вздохнул я. — Совсем ничего.

— Это не будет иметь никакого значения. Твой дом, твой бизнес — все отнимут, и не важно, на кого оно записано.

— Да ну? Станут отнимать имущество у заграничных компаний?

— Есть преступления, которые выводят человека из под власти закона. — Приблизила лицо Ника, и в глазах ее замерцала тревога. — Они заберут все, что покажется им твоим. Заберут все, до чего только смогут дотянуться. Потом предложат доказать, что это не твое, но не станут верить.

— Это ж узаконенный разбой, — не мог я в такое поверить.

— Тебе папа разве не говорил в детстве, что наверху самые главные разбойники?

— У меня родного папы вообще не было. — Нахмурился я.

А приемный как-то очень далек от всей этой кутерьмы наверху.