Кольцо с изумрудом
(Фантастика. Ужасы. Мистика. Том III) - Ходжсон Уильям Хоуп - Страница 16

— Я нисколько не отрицаю всего этого, — ответил наш ученый, — я даже напомню вам больше: он отнял у меня мою прекрасную Эмму, вероятно, тоже из подражания. Бедняжка Эмма полюбила его и так к нему привязалась, что, когда Сину-Ко-Кн-У призвали на родину, она уехала с ним. А потом? Я думаю, что никто из вас больше о ней не слыхал?

— Да, в самом деле. Какая постигла ее участь? Странная судьба, — сказал я. — Представляю себе Эмму любимицей Сины, обожаемой, как божество и ненавидимой чернокожими подругами… Но как бы ни было, у нее с Синой есть доброе прошлое: наш блестящий Париж, искусство, наша литература, все то, что научили Сину любить и понимать вы, Вокро.

— И до такой степени, что он повез с собой большую библиотеку, прекрасно составленную; я это знаю потому, что присутствовал при его отъезде и однажды, в скверные минуты, эти книги меня немного утешили.

— Но хотите ли вы сказать, что вам попалась эта библиотека во время ваших бедственных странствований?

— Не только библиотека, но и сам Сина-Ко-Ки-У… Это происшествие стоит рассказать подробно. Придется вам напомнить, что Сину вызвал отец домой в разгар своего восстания против французского правительства. Восстание вскоре усмирили, сам король был взят в плен, сын его, Сина, бежал на восток, где и воцарился. Я, конечно, и не подозревал о его пребывании в этой ужасной местности, когда в конце ноября 1900 года я дошел до границ Конго.

Вы уже знаете, что моя экспедиция была неудачной; нас осталось всего трое и несколько туземцев-проводников. Совершенно изнуренные лихорадкой и непосильным трудом, мы с трудом двигались вперед, все еще на что-то надеясь. В довершение всех бед, мы встретились с отрядом воинов-негров, радостно нас приветствовавших; они предложили нам гостеприимство и повели к своему королю. Но едва только мы вступили в деревню, королевскую резиденцию, как нас схватили, связали…

«Кто и где научил негра такому притворству и предательству?» — спрашивал я себя.

Мы попали к антропофагам и мы, белые, были предназначены к царскому столу.

Ужас охватил меня… Я решил попытаться умилостивить короля и просил аудиенции, сочинив какую-то басню о неведомых сокровищах в его стране. В конце концов меня повели к королю.

Представьте себе большого негра, одетого в черное, как будто европейское платье, вернее, жалкие остатки этого платья и в сером цилиндре; над головой этого «величества» сановник в жокейской шапочке держал зонтик… Эта царственная карикатура с любопытством рассматривала меня…

Вдруг король воскликнул;

— Вокро, неужели ты?!

Это был Сина Ко-Ки-У, почти неузнаваемый в своем неподражаемом величии.

Я заговорил:

— Так вот все, что удалось цивилизации сделать из тебя?

Он презрительно рассмеялся.

— На что мне здесь твоя цивилизация, милый мой! Она хороша там, на бульваре Сен-Мишель.

Я был изумлен — такое превращение казалось мне невероятным.

Между тем, Сина выслал из комнаты сановника; мы разговорились и, уверяю вас, дружеских воспоминаний было не меньше, чем сегодня, здесь.

— Где же Эмма? — спросил я.

Он как-то нахмурился, странно улыбнулся, наконец пробормотал:

— Несчастная умерла.

— Наверное, не перенесла климата?

— Нет, не то. Ты, вероятно помнишь, что мне пришлось завоевывать себе новое королевство. Ну, так вот, мы с ней здесь и поселились. Я любил Эмму; мы были счастливы… Помнишь мои книги? Она читала мне Флобера… Но ведь ты знаешь порок моего народа — эти люди антропофаги. Вначале для меня это было мучительно, просто отвратительно. Но с этой привычкой надо было считаться: наши жрецы могли бы убить меня самого. И приходилось так считаться, что я, чтобы угождать им и, может быть, благодаря известной доле атавизма, я тоже привык изредка съедать неприятельские ноги! Впоследствии я стал проделывать все это с утонченностью, приобретенной вашей цивилизацией. И вот, когда бедная Эмма…

— Она возненавидела тебя?

— Ничего подобного: она была слишком умна и послушна, чтобы противиться закону страны. Она была по-прежнему счастлива, цвела, полнела. А я, я стал любить ее иначе, другой любовью… Да еще кто-то из министров дал мне эту мысль… Я все колебался, но в день какого-то торжества, на пиршестве…

— Чудовищно, — воскликнул я, возмущенный, забыв, какой опасности я подвергаюсь сам.

— Ты так думаешь? — усмехнулся Сина.

И, вспоминая Паскаля, прибавил:

«Если заблуждение здесь, то истина по ту (другую) сторону Пиреней».

Впрочем, он поспешил успокоить меня и объявил, что мы свободны.

— Не благодари, моя заслуга невелика, — ведь вы так худы!

Я едва не потеряла сознание в эту минуту, но чувство самосохранения удержало верх над ужасом, который мне внушал этот отвратительный человек. Мои руки были связаны двумя веревками, мои ноги были притянуты к тяжелой мебели. Я должна была подчиниться его мерзким поцелуям и объятиям; но я все еще не теряла сознания.

Точно мрачный демон мщения поселился во мне и не позволял мне упускать из виду ни одного из его жестов, ни одного движения его лица. Хотя я была измучена физически, но моя мысль напряженно работала, точно впитывая в себя весь ужас происшедшего. Драма приходила к концу. Негодяй растянулся около меня. Наконец, мои широко раскрытые глаза стали его беспокоить. Я подумала, что он убьет меня. Но он этого не сделал. В этом была его ошибка. Разбойник должен оставаться разбойником до конца. Но им овладела какая-то своеобразная нежность.

— Эй ты, дрянь, — сказал он. — Я лучше не стану тебя приканчивать… Мы с тобой встретимся еще разок…

— Быть может, — отвечала я, — быть может.

— А ты меня не собираешься укокошить? Это мило с твоей стороны. Я тебя развяжу, поболтаем…

Он развязал меня; я осталась лежать около него. Теперь уже было поздно убегать от него.

— Славно мы повеселились! Я думал, ты станешь жеманничать.

— Вы меня не знали!

Мои глаза были устремлены на него. Я наслаждалась своей ненавистью; я пила медленными глотками горький напиток злобы. Я думала о своем юном теле, обесчещенном этим висельником. В каком-то хаосе, точно после кораблекрушения, проходили перед моими глазами мои нежные, девственные грезы, мои мечты, мои честные родители. Вот явилось это чудовище и разбило мою жизнь.

— Закрой свои глаза, — сказал он, — они мне мешают. Я хочу спать.

— Хорошо… Хорошо… Я не хочу вам мешать.

Он расхохотался. Я тоже посмеялась немного. Я видела себя снова у своей мамы, в нашей светленькой квартирке на улице Гош. Мой отец умер, оставив нам наследство в несколько миллионов. Мы были чужды светским пустым удовольствиям и так щедро помогали бедным, что один из моих дядей начал поговаривать о том, чтобы нас взять под опеку. Негодяй знал все это. По своей профессии он был мебельщиком, но вот уже много лет не занимался этим ремеслом.

Он прибег к нашей помощи и нашел у нас поддержку. Так мы с ним познакомились. Его обуяла страсть. Я вспоминаю, что у меня явилось какое-то недоброе предчувствие, когда как-то днем мы с матерью были у него и принесли ему денег, чтобы заплатить за квартиру. Он лежал в лихорадке и сказал нам, что хозяин грозится выкинуть его вон. Он двадцать раз рассказывал нам подобные истории и всегда выманивал при этом 5–6 луидоров. То ему надо было починить свой инструмент, то купить соломы и тростника или заплатить налог, — он знал тысячи уловок. Моя мать еще пыталась с ним спорить; я — нет. Я не верила ему, но считала, что должна смотреть на это сквозь пальцы. Я предпочитала, чтобы меня сто раз обманули, но не могла отказать в помощи.

Известно, что жестокость насильников увеличивается пропорционально слабости их жертв. Мебельщик весьма быстро нас раскусил, оценил и стал презирать. Чем больше мы ему давали, тем он больше требовал; скоро денег стало мало, и он решил овладеть мной…