Лиса в курятнике (СИ) - Демина Карина - Страница 8

Лизавета покачала головой.

Уж лучше в старых девах, чем этакий муженек...

...жаль, всецело отвадить Фому Ильича не выходило. Он, здраво рассудивши, что коль не одна сестрица, так другая созреет, а там и третья...

Лизавета поправила ленты на шляпке.

Ридикюль подхватила.

Маменькин, выходной, а потому и вид сохранивший. А что уголки слегка пообтерлись, так ныне оно тоже премодно, вон, писали, что некоторые дамы самолично ветошью уголки кожаных ридикюлей обтирают, дабы соответствовать...

Из дома Лизавета выходила с неспокойным сердцем.

Одно дело охота, там оно как-то все иначе, а ныне... день ясный, солнечный. Дамы при зонтиках, кавалеры с тросточками, девицы юные хихикают, малышня у витрин толпится, на крендели сахарные глазея. Позевывает городовой, но взгляд его хмур, цепок. Скользит по публике почтенной, выискивая того, кто оной публике помешать способен. И рученька этак на сабле возлежит, показывая готовность защищать покой общественный любою ценой.

Городовому Лизавета улыбнулась. И он, взбодрившись, оторвал руку от сабельки, провел по пышным усам.

Конку получилось взять сразу.

И Лизавета поморщилась: точно рубль запросит. С другой стороны Соломон Вихстахович обещался всецело компенсировать расходы, а стало быть...

- На Мясников переулок давай, - велела она.

- Ко вдовьему дому, что ль? Конкурсантка? - извозчик кривовато усмехнулся. - Ишь...

Хотел он, человек вида явно простого, добавить пару слов иных, да сдержался: а ну как возьмет барынька и нажалуется. Вона, начальство и без того спит да видит, как выпереть Гришку с белых кварталов на окраины, только повода он не дает.

И не даст.

Гришка отвернулся, свистнул, лошадку погоняя.

И полетела та, понеслась, голубей распугивая...

Вдовий дом некогда числился резиденцией советника Селыпина, того самого, который земельную реформу провел и народец заложный из крепости вывел. За что, как водится, и пострадал: проклятье, оно не разбирает чинов и званий, защиту пробило и осталась от человека горсточка пепла. Правда, случилось сие без малого сотню лет тому, но память человеческая на этакие штуки дюже крепка. Дом, во дворе которого случилась волшба, моментально прозвали проклятым, и скорая смерть вдовы, дюже, по слухам, мужа любившей, лишь укрепила народишко во мнении.

А потому удивительно ли, что наследники от опасного наследства поспешили избавиться, передавши дом сперва в крепкие руки состоятельного купца, который не то, чтобы в проклятия не верил, просто полагал, что состояние его позволит нанять наилучших специалистов...

Состояние позволило.

Дом почистили, о чем выдали соответствующую бумагу, скрепленную ажно четырьмя печатями. Но то ли лгали, то ли судьба так сложилась, года не прошло, как купец преставился.

Сердце не выдюжило.

Нет, смерть сию расследовали весьма обстоятельно, однако ничего-то не нашли. А купеческая вдова поспешила дом продать. И так переходил он из рук в руки, теряя в цене, зато обрастая новою дурною славой. Сказывали, что в подвалах его и крысы не селятся, а они твари дюже разумные.

В разумность крыс Лизавета не слишком верила, но к громадине Вдовьего дома - в миру он ныне именовался реальной женской гимназией госпожи Игерьиной - отнеслась с некоторой опаской. Огромное мрачное строение, которое вечно будто бы находилось в тени. Сложенное из желтого кирпича, оно, удивительнейшее дело, смотрелось черным. И черноту эту не способны были развеять ни зелень бриттского газона, ни белизна мраморных скульптур, сработанных под антику, однако же отличавшихся от оригиналов куда большей степенью одетости.

Цвели розы.

Кружили над розами пчелы, и все же...

Мраморная лестница... взгляд в спину, внимательный такой, настороженный. Лизавета оглянулась. Никого и ничего, конка и та убралась.

Она вздохнула и, прижавши ридикюль к животу, - от волнения, не иначе, в оном началось вовсе неприличное бурчание, - решительно ступила на мраморную ступеньку.

Ничего не случилось.

Ни грома, ни молнии, ни иных божественных знамений, предупреждающих Лизавету о совершаемой ошибке. Мраморные львы и те не ожили, так и продолжали греть на солнышке пыльные бока. За тяжелой дверью обнаружился темноватый холл, в котором белым пятном выделялся портрет Его императорского величества, причем белел парадный мундир, а лицо словно бы стерлось.

Жуть.

Лизавета огляделась.

И дальше куда? Впрочем, затруднения ее разрешились: из полутьмы выступила девица в сером гимназическом платье. Белый воротничок.

Черный передник с карманами.

Пухлые губки и взгляд, преисполненный холодного презрения, будто само свое нахождение здесь в этот час девица полагала унизительным.

- Вас ожидают, - сказала она, бросив лишь взгляд на конверт. Куда большего внимания удостоилась сама Лизавета. И показалось, что девица эта, чересчур уж взрослая для гимназистки, знает и о происхождении платья, и о том, что перламутровые пуговички были спороты с другого, а после восстанавливались в особом масляном растворе, ибо только так можно было скрыть трещинки на перламутре... и о трещинках.

И о том, что не место Лизавете среди людей приличных.

Лизавета дернула плечиком, отгоняя непонятное желание немедля покинуть Вдовий дом. Не хватало еще... можно подумать, прежде на нее не смотрели.

Смотрели.

По-всякому.

И брезгливо. И с удивлением, мол, как это вышло, что у девицы столько наглости сыскалось - людей занятых от дел отвлекать прошениями своими. И оценивающе... и... нет уж, она не отступится.

- Где ожидают? - Лизавета стиснула ридикюль, борясь с желанием немедля бежать.

Что-то нашептывало: отступись.

И вправду, куда тебе в цесаревы невесты? На конкурс? Тебе уж двадцать пять скоро... самое время снять полосатое платьице, отдать сестрам, авось у них жизнь сложится, а твой удел - наряды бумазейные, скучного строгого кроя.

Вышивка.

И...

Лизавета моргнула: она ненавидела вышивать. Тетушку вот занятие это успокаивало, а у самой Лизаветы спустя десять минут страданий над пяльцами появлялось неизъяснимое желание ткнуть кому-нибудь иголкой в глаз.

...титул махонький.

Собой невзрачная... красавица...

- Хватит, - сказала Лизавета, найдя в себе силы взглянуть девице в глаза.

Снулые.

Серые.

Спокойные, как воды Навьи-реки. И этакая характерная безмятежность, сколь помнила Лизавета, свойственна была лишь одному типу людей...

- Что ж, - девушка моргнула, и глаза стали обычными.

Почти.

- Я рада приветствовать вас... Елизавета Гнёздина, если не ошибаюсь?

- Нет.

- Прошу, - менталист - уровень пятый, если не шестой, что само по себе подозрительно, - указала на лестницу. - Полагаю, нам стоит продолжить беседу в более удобном месте...

- А стоит ли?

- Если вы хотите уйти...

Уйти Лизавета хотела и даже очень, однако врожденное упрямство - ох, может, права тетушка, что мало Лизавету пороли, - не позволило ретироваться именно сейчас.

Глава 5

Ветер здесь пах черемухой. И аромат ее, теплый, летний, проникая сквозь приоткрытое окно директорского кабинета, будто приправлял собою чай.

Нет, чай был хорош.

Кабинет в меру роскошен - Лизавета сполна оценила эту кажущуюся скромность убранства. А владелица его внимательна.

Чересчур уж внимательна. Она сидела, удерживая хрупкую фарфоровую чашечку на раскрытой ладони, и разглядывала Лизавету. И ныне взгляд ее, пусть и живой, и лишенный былого презрения, был преисполнен самого искреннего любопытство, которое, к слову, пугало куда сильней.

- Значит, всех так собеседуют? Зачем? - молчание стало для Лизаветы невыносимым.

Госпожа Игерьина - при свете дневном стало очевидно, что лет ей куда больше, чем показалось Лизавете внизу - ответила: