Лиса в курятнике (СИ) - Демина Карина - Страница 22

Авдотья ела.

Просто ела...

Снежка сидела, прикусив кончик десертной ложки. Взгляд ее был устремлен поверх голов куда-то вдаль, и сама она больше не казалась такой уж хрупкой. Напротив, Лизавета отметила, что бледная эта красавица будет на полголовы выше соседок.

Одовецкая и Таровицкая, не иначе специально усаженные друг напротив друга, старательно следовали «Правилам хороших манер», которые явно писались с них или для них... в общем, у Лизаветы самой, несмотря на все старания - а училась она хорошо - не получалось с должным изяществом есть яйца. И кокотницы тут не помогали, а эти...

Смотреть на них было тошно.

И интересно.

- Князя Навойского изгнали, - шепотом произнес кто-то, и новость полетела по рядам. Девицы забывали про манеры, охали, ахали, выражали негодование, только не понятно, чем: то ли царским несправедливым решением, то ли этакой неудачей.

Поди-ка, вылови этакого жениха на просторах империи.

- А за что, не знаете? - Лизавета все ж обратилась к соседке, которая меланхолично ковырялась в листьях салата, политых чем-то белесым и изысканным до невозможности: с виду блюдо было красивым, но несъедобным.

- Ах, это все знают... - отмахнулась она, но все ж не удержалась: - Он к княгине Булевской приставать вздумал. А она царю пожаловалась...

- Чушь какая, - фыркнула Авдотья, берясь за куриную ножку. И вцепилась в нее зубами с немалым аппетитом. - Булевской сорок скоро... и любовников у нее трое... небось, нашлось бы и для князя местечко.

- Да что вы такое говорите!

- Правду, - пальцы Авдотья предпочитала облизывать. И видя удивленный взгляд соседки, лишь пожала плечами, пояснив. - У меня гувернантку татары украли... а после еще из пансиона выгнали.

- Оно и видно, - веснушчатая потеряла всякий интерес.

Авдотья же задумалась, правда, жевать не прекратив. И вот интересно, ее кузина сидела куда ближе к высокому столу, тогда как саму Авдотью устроили едва не у дверей... с чего бы?

- Нет, быть того не может, - сказала Авдотья, все ж подбирая салфетку с монограммой. - Уж точно не из-за княгини... царь не дурак, чтобы из-за какой-то потаскухи верного человека лишаться... тут другое... да и князь... он кого помоложе выбрал бы...

- Можно подумать, ты знаешь... - не утерпела соседка.

- Знаю. Он к папеньке частенько заглядывал...

- Да? - Авдотье определенно не верили. Соседка ткнула вилкой в листок и поинтересовалась: - Чего ж тогда он не сговорился? Или... папенькиных денег не хватило, чтобы тебя кто замуж взял?

Авдотья покраснела.

А потом тихо ответила:

- Я не хочу, чтоб меня за приплату брали... а князь... мы с ним не уживемся. Характер у меня поганый, прямой... я этого, чтоб с переподвыпердом, не больно люблю... а он иначе не умеет.

...Гостомысл Вышнята за прошедшие годы прибавил весу изрядно и обзавелся окладистою густою бородой, которую расчесывал надвое, каждую половинку скрепляя кольцом. Смуглокожий, с лысиной обширной, украшенной пятеркой старых шрамов, он гляделся диковато и даже, по мнению многих придворных дам, откровенно жутко. Он, некогда славившийся своей неприхотливостью, ныне вырядился в шелка и бархат. Особенно смущала придворных крупная бледно-розовая жемчужина, вдетая в хрящеватое ухо.

И пряжки с топазами.

- Здравствуйте, матушка... - Вышнята глядел на императрицу, подслеповато щурясь. И было видно, что неуютно ему в этой полутемной комнатушке, более годной для слуг, нежели для особ высокого звания. Что с того, что стены малахитом выложены, а бюро и вовсе драгоценными камнями инкрустировано.

Тесно же.

Душно.

- Бросьте, князь... какая я вам матушка, - золотая змеиная коса соскользнула на пол. И императрица подала руку тому, кто некогда клялся свернуть ей шею.

Пожалуй, скажи это кто другой, не сносить бы ему головы. Однако корона была многим обязана Гостомыслу, и потому отделался он строгим выговором, а дальше...

- Что было, того не исправишь, - князь крякнул и рученьку принял, осторожно, двумя пальчиками. - Уж простите... дурак был... и не за себя болел. За сестру... у вас сестры есть?

Императрица кивнула.

Есть.

Велико царство Полозова, каждой из дочерей его работа сыщется. Кому малахитовые жилы вести-плести, выплетая каменные узоры Ульских гор. Кому сапфиры сторожить, охраняя слезы драгоценные, пролитые возлюбленною супругой Великого, от жадных человеческих рук.

Кому родник с водой Живою беречь.

Кому - Мертвую ведать...

- Тогда вы понимаете...

Не очень. Никогда не было особой любви промеж сестрами. Да, помогали, ибо положено так и правильно, ведь миром едином сильны и живы, но...

Мир и любовь - разное.

Теперь она это знала.

- Одна она у меня... была... и любила... я думал, что любит, вбил себе в голову, что только с ним счастливою станет... мне не корона нужна была. От короны, небось, одни заботы, - ручку князь отпустил и на стульчик присел. - А она сбежала... с одним... оказывается, давненько ее обхаживал, да и она к нему... только ж у него что? Ничегошеньки, вот и боялась сказать. Да и правильно боялась. Я бы не понял. Тогда.

- А теперь?

- Любовь лечит. И калечит, - он дернул за бороду. - Свяги средь людей долго не живут... и она ушла... держалась, сколько могла, а все равно позвала зима и на крыло стала. Обещала вернуться, да... верно, осыпалась где-то дождем, чужими слезами омылась и память утратила... если и вернулась, то не ко мне.

Лицо его скривилось, будто князь вот-вот разрыдается.

- Она предупреждала, а я, дурень, не верил... мнилось, моей-то любви на обоих хватит... и хватало... десять лет душа в душу... вот и решил, будто всегда так будет. Не запер окно по первому снегу...

- И она ушла, - императрице случалось видеть свяжьих дев.

Лебединое перелетное племя.

Это люди про них придумали, будто вернее птицы нет. Лебеди... лебеди - это лебеди, а вот свяги живут от снега до снега. И стоит осени одеться первой белой шубой, как встают они на крыло, уходят к морю-матери, чтобы разбиться о скалы, стать пеной морскою, а из нее по весне родиться в новом теле.

И с новой памятью.

...на то у них свои причины имеются, но князя стало жаль.

- Ушла... Снежка вот осталась... только... боюсь я, как бы не позвали ее...

- Не позовут, - тут императрица могла успокоить человека. - Верней, не услышит. Кровь горячее зимней воды, а потому она куда больше человек, чем...

- Царевич?

- Да, - она склонила голову набок. - Зачем же ты пришел, княже?

- Просить, - он усмехнулся и, сползши со стула, тяжко опустился на колено. - Время мое выходит, а она... она такая... неприспособленная... я ее пытался учить, только... и сестрица моя не лучше... она мужа любит, а потому не видит, до чего он слабый. Не сумеет земли мои удержать.

- Не рано ли ты...

- Не рано, - перебил Вышнята, положив руки на живот. - Тут она сидит, зараза... грызет нутро... пью зелья, только с них мало толку... у Гориславы сынок толковый, нашей крови, но ему всего пятнадцать годочков, и против батькиного слова не пойдет. А тому... у меня веры нет. Возьмешь ли ты моих под свое крыло?

- Крыльев у меня нет, - императрица поднялась и сняла со столика шкатулку, раскрыла. - А вот коль объятья змеиные...

- Знаешь, я успел одно понять... вы, нелюди, иные... не хуже, не лучше, просто иные... и порой обыкновенному человеку вас тяжко понять, только... вы не лжете. Почему?

- Не умеем... не умела. С вами вот научилась, да и то...

Лукавство и ложь - разные вещи, это императрица поняла, а ответить, что там, в полозовом царстве, все и вправду иначе? Что земля не умеет лгать, а камню обман и вовсе без надобности, что рожденные силой этой сами похожи на землю и камень, что...

- Возьми, - она протянула гребень. - Я не оставлю твоих родных, но и ты не спеши уходить... сослужи службу.

- Какую?

- Расчеши мне волосы... видишь, запутались.