Лиса в курятнике (СИ) - Демина Карина - Страница 16

А раз так...

Почешет княгиня императрице волосы и, глядишь, прибавит здоровья. Забьется ровней уставшее сердце, морщины сами собой разгладятся, и тьма, душу окутавшая, если не развеется, то все ж перестанет казаться вовсе непроглядною.

- А он...

- Неужто я своего мужа не сберегу? - ответила на невысказанный вопрос императрица. А княгиня пожала плечами. Не то, чтобы нелюди не верила, но...

- Слухи ходят... не верить?

- Не верь.

- Но молчать?

- Молчание - золото, у вас ведь так говорят, верно?

- А у вас?

- У нас золото поет. Оно разным бывает... в синих горах Аль-Агуль родятся алые жилы, сперва они как кровь человеческая, но после цвет остывает, однако огонь не уходит никогда. Это золото тянется к людям... и тянет кровь. Злое оно... а есть светлое, лунным теплом укрытое... или вот темное, у него голос глухой...

- Скучаешь? - княгиня отложила гребень.

- Порой... здесь все иначе.

- Не жалеешь?

- Нет, - на этот вопрос императрица-матушка ответила давно, да и отвечала себе вновь и вновь, особенно в те долгие зимние ночи, когда сны ее тревожил все тот же лунный свет. Проникал он сквозь узорчатые стекла, просачивался сквозь мягкие складки портьер, и пробирался в сны.

Он тревожил память.

И ныла она, ныла... разливала молочные воды Алынь-озера, и камень, на котором змеевна любила сиживать в девичестве, выглядывал из воды. Одинок он был. И озеро тосковало. Не растекались по нему золотыми змейками пряди волос, не играли в них безглазые подземные рыбины, украшая бисером жемчужным. Не трясли драгоценною пряжей пауки-вдовицы, норовя укутать обнаженное тело змеевны...

...и жилы осиротевшие звенели сотнями голосов.

Звали.

Ждали.

Когда-нибудь да дождутся. Короток век человеческий, и сколько ни дли его, но рано или поздно оборвется нить. Тогда и... может, будь она человеком, подобная мысль и мучила бы, но императрица с привычной легкостью отмахнулась от ненужных сомнений.

- Так зачем позвала? - Властимира разглядывала руки свои, которые были белы да гладки. Провела ладонью по ладони, ласкаясь.

Вздохнула.

- Узнать хочу, нужна ли помощь.

- Помощь?

Императрица отвернулась от зеркала, выращенного ею еще тогда, много лет назад. Немного неровным вышло по краю, но так даже лучше.

Драгоценные друзы поблескивали.

Или вот светили.

- Мне следовало предложить ее много раньше, но... я плохо знала людей. Мне сказали, что ты захотела уйти, и я дала тебе свободу. Однако сейчас понимаю, что следовало предложить иное.

- Что же?

Властимиру зеркало отражало, правда, иную, ту, которую помнило: чуть моложе, и с волосами, лишь тронутыми сединой. Нынешняя вся была бела, но спину держала ровно. И взгляд светлых глаз ее - точь-в-точь водица в клятом озере - оставался безмятежен.

- Помощь. Защиту тебе и твоей крови. Дом... не знаю. Просто спросить, чего ты желаешь...

- А если мести? - Властимира слегка склонила голову.

И отражение ее, пусть и несколько неспешно, но повторило жест. Будто одолжение оказывало.

- И мести тоже.

К мести императрица относилась с немалым уважением: все ж змеевы дети память имели предолгую, особенно на обиды учиненные.

- Расскажи, ты полагаешь, будто Таровицкие виноваты?

И Властимира вздохнула.

Провела ладонями по лицу, словно снимая маску холодной уверенной в себе женщины. Та, что ныне предстала перед императрицей, несомненна, была больна. Чем? Императрица затруднилась бы сказать. Она чуяла муку, терзавшую сердце, и сомнения, и многое иное.

- Я... не знаю, - Властимира, не дожидаясь дозволения - всегда-то она отличалась вольным характером - присела. Взяла со стола яблоко. Принюхалась. - Если бы я была уверена... я бы... не стала так долго ждать.

Яблоко она покатала с ладони на ладонь.

Отерла о темное платье.

Коснулась губами, будто целуя налитой полосатый бок, и уронила внезапно ослабевшею рукой.

- Что произошло?

- Не знаю...

- Но Таровицкому не веришь?

- Он прибрал к себе наши земли... соседушка, чтоб его...

- Спросить ответа?

- А и спроси, - княгиня яблочком любовалась. - Все одно узнает, что к тебе ходила, а так причина какая-никакая...

Императрица кивнула. Верно, ни к чему князя попусту волновать, если за ним есть грехи посерьезней, то... Одовецкая от своего не отступит. А она не спешила приступать к рассказу...

- Он ведь Ясеньку мою и вправду любил... так мне думалось. И да, было время, я грешным делом думала, сладится все... Довгарт тоже Ясеньку привечал... невестушкой называл.

- А она?

- Сперва не против была... они с Дубыней друг друга давно знали, почитай, с малых лет вместе. Рядом, все ж места такие, где за соседей держишься, и с Таровицкими мы не одну сотню лет рядом прожили. Даже... впрочем, не важно, - вздохнула, коснулась полупрозрачными пальцами виска. - Все не могу отделаться от мысли, что, выйди она за Дубыню, ничего б не случилось...

- Или случилось бы, - императрица коснулась драгоценного зеркала, и плотная каменная поверхность его дрогнула, пошла рябью, показывая Дубыню Таровицкого.

Хорош.

Волос темный. Лицо гладкое. Черты островаты и чем-то на птицу хищную похож.

- Если волк, то собакою не станет.

- Оно и верно, но... это просто... сердце, - княгиня прижала ладонь к груди. - Пошаливает... Ясенька встретила тогда своего Тихомира, сама перед Дубыней повинилась. Сказала, что он ей как брат старший и всегда останется, а сердцу не прикажешь. Тебе ль не знать.

Императрица знала.

Не прикажешь, истинная правда. И когда сердце это, теплым янтарем в груди сидевшее, вдруг вспыхивает болью, и когда вскипает золотая кровь в жилах, а роскошные - куда местным красотам - палаты становятся тесны и темны...

...она понимала.

- Он злился, конечно, но... против нее не пошел. Вот Довгарт, тот крепко гневался. Обвинил меня в обмане. А какой обман? Мы ни в храме слова не говорили, ни бумаг не составляли... требовал, чтобы я девку урезонила. Только... я не хотела, чтобы как со мной.

...не можем.

И выходила дочь Великого Полоза к проклятому озеру.

День за днем.

Ночь за ночью.

Мыла чудесные волосы свои в живой воде, и ждала, ждала своего человека... дождалась.

- Я ему так и ответила, нжевозможному человеку этому, что, мшол, не будет счастья без любви, чрто не стану Ясеньку неволить, знаю, ккаково это с... она ведь не я, сильнее, и слушать не станет. А попробую приневолить, сбежит... если и вовсе... кто я ей? Матушка потерянная. Он же мне ответил, что пороть никогда не поздно, а девок слушать - глупость неимоверная. И я, стало быть, дура, если позволяю так с собой...

Она вернула яблоко на стол и отерла руки кружевным платочком.

- Мы, помнится, крепко поругались тогда, но... он заявил, что видеть меня на своих землях не желает. А я ответила, что и ладно, но пусть не зовет больное сердце силой подпитать, все одно не приеду.

Усмехнулась невесело и призналась:

- Правда, если б позвал, полетела бы...

- Не позвал?

Покачала головой.

- Нанял целителя... толкового довольно, я узнавала. Я ему после тишком рассказала, за чем следить, а там аккурат смута началась. До наших краев она добралась, да какой-то слабою. У нас тяжело бунтовать, потому как выставят за ворота и рассказывай волкам о равенстве. Нет, наши земли порядок любят. Да и поместный люд все ж иной. Тот, который дурного нраву, долго не задерживается на свете Божьем... после уж я письмецо получила от подружки старой. Та снова ко двору звала... я и поехала. Чего, подумала, молодым мешать?

Княгиня смолкла, глянула в зеркало: Дубыня прогуливался по саду с дочерью своей. И говорил что-то. И голову наклонял, ответы слушая, и улыбался так хорошо, светло...

- Да и... слышала, что Довгарт отличился... был жалован... знала, что Дубыню своего он женил... подумала, грешным делом, замиримся. Что старые обиды лелеять? Соседи же... он на мои письма не отвечал, дуболом старый. Но в глаза я б ему сказала.