Дороги скорби (СИ) - Серяков Павел - Страница 18

13

Погода стояла превосходная, и, по словам сведущих людей, жара совсем скоро сойдет на нет. На въезде в Гнездовье было спокойно, и Хаган довольно жевал морковку, которой его угостила девушка с улицы Бронников и которую матушка молодого уже считала своей невесткой. На его лице застыла дураковатая улыбка, являющаяся всенепременным атрибутом юношеской влюбленности. К тому моменту он уже сдал караул, и десятник, будучи в хорошем расположении духа, забыл о том, что парень обязан проставиться за свои якобы совершенные ошибки. Полупустое Гнездовье начинало мало-помалу оживать, оставшиеся горожане то и дело сновали по улице. Хаган пытался вспомнить, всегда ли его родной город был так скудно заселен или же многие бежали из него после войны. Сей вопрос мучил его не первый день, и ответ на него он получал всегда один и тот же. — Всегда, — говорил десятник. — Всегда, собачий ты выродок, — вторил десятнику Лукаш. — Жалование обещают заплатить через день-другой, — раздался за его спиной голос Руди. — Сколько ты уже с нами? — С начала лета, — ответил парень. — Мог бы поступить на службу раньше, но… — Ты ни в чем не виноват, а оправдываешься, — оборвал его десятник и, прихлопнув жирного паука, свившего в выщербине стены паутину, почти по-отечески посмотрел на парня. — Ты безотцовщина, так? — Так. — Ну, оно видно. Не успел папка твоим воспитанием заняться… В общем, слушай. Покуда я над тобой главный, посчитай, что я тебе вместо отца. Ты парень в целом смышленый и от службы не отлыниваешь, это хорошо, — он поправил каску на голове Хагана и постучал по ней несильно, но тем не менее Хаган удар почувствовал. — Как ты успел заметить, мы тебя задираем иной раз, ну как бы это сказать… Да чего уж там, частенько это происходит. — Я все понимаю. — Ничего ты не понимаешь. Иногда все-таки надо за себя стоять. Я думаю, никто не обидится, если ты разок-другой дашь кому-нибудь в сани. Понял меня? Не на тренировках и не в казарме. А так, чтобы я не видел и никогда не узнал. — Понял. — Да не прячь ты моркву, жуй. Я не слепой, видел, кто её тебе принес. — Это не то… Это Мари. — Да то это, то. Девка-то она толковая, береги её и себя береги. Дожевал? Щеки Хагана окрасил румянец. Впервые за все время службы десятник Руди завел с ним разговор, который не заканчивался наказанием и последующими опустошениями его карманов. — Вот еще. Ты, парень, скажи мне, только начистоту и так, чтоб я не заподозрил за тобой лжи, — десятник огляделся по сторонам. — Ты не знаешь, какая муха укусила Лукаша? — Так ему же бока намяли вчера. — Да это пустяки, друг мой, — десятник улыбнулся, но за улыбкой даже дурак обнаружил бы фальшь. Хаган оказался дураком. — Ты ничего за ним странного не замечал? Парень, растроганный предшествующей сему вопросу беседой, не смог трезво оценить ситуацию и принял вопрос Руди как само собой разумеющуюся для командира заботу о подчиненных. — Если подумать… — начал он и тоже огляделся по сторонам. — Он ночью сбегал куда-то. — Сегодня ночью? — Да и не только. Руди задумался и, воскресив в памяти утреннее построение, не припомнил, чтобы кто-то говорил о налетах на склады. — Так, а когда еще он сбегал? — Парни из других караулов толкуют, мол, видели Лукаша и каких-то заезжих торговцев. — Когда это было? — Да на прошлой неделе. — Парень вспомни как следует. — Так нечего вспоминать. Они встретились с патрулем, и Лукаш наш сказал, что это вы ему поручили сопроводить путешественников до постоялого двора. — Ты в хороших отношениях с теми патрульными? Десятник стоял почти вплотную к Хагану и, несмотря на это, пытался максимально сократить расстояние между ними. Парню показалось подозрительным, что Руди перешел на шепот, но, услышав запах водки, перестал удивляться. — У тебя завтра скрутит живот, понял меня? — Руди подмигнул ему. — Чего? — Парень, у тебя завтра скрутит живот, и ты не сможешь стоять на воротах. Ты подойдешь и доложишь мне, что так, мол, и так: из гузна льется, что из ведра, и я дам тебе подзатыльник. Понял? — Нет, не понял, — признался парень. — Вы… — Я, — лицо Руди побагровело. Так бывало всякий раз, когда он терял терпение. — Ты скажешь, что тебе плохо. Я поору и отпущу тебя к лекарю, а тот, случись чего, подтвердит, мол, ты взаправду к нему обращался. Мы с ним давние приятели. — Понял, но зачем? — У меня очень важная для тебя, Хаган, задача, — Руди снял с пояса кошелек и всучил подопечному. — Как следует выпьешь с патрульными. Надо будет, надерешься и заведешь о нашем Лукаше разговор. С кем, куда он ходит? Где его еще видели? Понял меня? Обо всем доложишь. Ясно тебе? — Ясно, — парень хлопал глазами и до конца не понимал, моча ли ударила в голову Руди или водка. Он начал подозревать, что прямо сейчас мужики слушают весь этот разговор, стоя за стеной, и покатываются со смеху. — Разрешите уточнить? — Нет, не разрешаю. Знаешь, я верю в тебя, парень, — подтверждая свои слова кивками головы, продолжал Руди. — Само собой, об этом разговоре никому. Усек? — Да. — А теперь иди в казарму и выспись. Завтра будет тяжелый день. Хотя… Иди погуляй со своей девкой, главное, к утру вернись. Я сделаю вид, что не заметил твоего отсутствия на поверке. Руди проводил взглядом своего подчиненного и, пригладив ладонью бороду, присел на ступеньку перед арсеналом. С похмелья болела голова, но сейчас было не до головной боли. Десятник прикидывал, что каждый из его подчиненных так или иначе хороводится с Лукашем, а это может все усложнить. С другой стороны, он рассчитывал на награду, а возможно, за совершенный подвиг его назначат сотником, но в любом случае думать об этом пока рано. — Ох, Вальдо, — прошептал он. — Ох, старый дуралей… ну и затеял ты… Здесь, дорогой мой друг, следует кое-что пояснить. В ту ненастную ночь, когда Псарь пил кислое пиво, заедая его омерзительной на вкус капустой, а Лукаш не смог провести время с рыжей девчонкой, случилась беда. Нет, я говорю не о похищенном сыне казначея, не о тех несчастных, чьи дома посетили загадочные твари, разодетые в шутовские наряды. Всю ночь Руди был занят игрой в кости и как следует закладывал за воротник в компании Вальдо, гнездовского коронера. Того самого старика, которого Псарь по ошибке принял за покойника. Игра шла, и Руди фактически оставил своего приятеля без порток, а когда отыгрываться Вальдо было уже нечем, он выдал фразу, которую десятник принял за пьяный бред и которой поначалу не придал никакого значения: — Послушай, клянусь Господом Богом и его свитою, позволь мне еще раз бросить кости. Руди был непреклонен, но коронер не собирался сдаваться просто так. Он верил, что масть пошла, хоть и с запозданием, но пошла, а потому начал унижаться. Вальдо лукаво глядел на собутыльника и продолжал: — Я проигрался, все верно. Но ты же можешь вычесть нужную сумму из жалования моего старого приятеля, который после войны поступил к тебе на службу. — Ты бредишь. Я знаю всех твоих друзей, и не обижайся, всем им скоро валяться в твоей мертвецкой. Жить так долго — великая наглость. — Однако ты взял к себе на службу Лукаша, — Вальдо расплылся в улыбке. — А Лукаш старше меня на добрые пять лет. Уж не знаю, на кой ляд тебе эта старая колода, но, видимо, ты жалеешь старика. — Что ты городишь? Лукаш пашет как проклятый. День, мать твою, и ночь. — У меня кое-какие дела в той части Гнездовья. Да! Я регулярно прихожу навестить друга, но никогда еще я не видел его за работой. Так, друг мой, Руди, будучи достаточно ограниченным человеком, заподозрил своего подчиненного в шпионаже, и, несмотря на то, что про трефовых шпиков в Гнездовье не болтал лишь ленивый, десятник впервые за всю свою жизнь задумался об этом всерьез.

14

Над Ржавой Ямой всегда светили звезды, и в их ярком сиянии шатры ярмарки искрились золотом. Кухар забыл, почему назвал своё предприятие именно так, возможно, судьба этого места заключалась именно в том, чтобы много веков назад оно получило это имя. Здесь никогда не наступал день. Вечная ночь помнила каждую каплю крови, пролитую на песке арены. Ночь помнила смех его братьев и сестер, помнила их восторг и представления, придуманные старшим сыном Рогатого Пса. В центе Ямы стоял шатер, в котором каждый год в последний день лета Кухар встречал своих родственников, дабы обсудить с ними дела и отдохнуть от суетной жизни среди смертных. Если бы тёмная Кухара дала слабину и приблизилась хотя бы на йоту к человеческой, его загрызла бы совесть, ибо с течением лет здесь было убито великое множество людей. К счастью для Кухара, его совесть имела иную природу, и та никогда ему не изменяла. — Двадцать бойцов, — прошептал он, и в книге учета появилась новая запись. — Мало, надо ещё пяток-другой, — он прикинул, сколько людей еще предстоит похитить из Гнездовья. На убогом подобии лица появилась полная коварства улыбка. — Должно хватить… Продолжим… Ах да. Девятнадцать тварей из числа младших. Та-а-а-к, что нам говорят записи? Ого, в Гнездовье ещё осталась одна. Надо бы выловить. До полного счёта не хватает только её. Кухар почувствовал, как врата Ржавой Ямы открылись. — Незваный гость! — Кухар расплылся в улыбке. — Он скоро будет здесь. Продолжим. Сорок одна кошка. Сорок одна собака. Отлично! Ух, скоро заработает кухня. Закатим пир горой! Итого: что мы имеем? — он перелистал страницы своей книги и, найдя количество заключённых этим летом контрактов, пришёл к выводу, что у него не так много слуг, как бы ему хотелось. — Нужно завербовать ещё парочку. Как все-таки жалко, что один псарь сдох, а другой отказался работать. Как жаль, как жаль! — он почесал ногтями плешивую макушку и почувствовал, как его гость проходит мимо клеток с бойцами. — А мой брат знает толк! — воскликнул Кухар. — Эти бойцы прекрасны! Побрякивая шпорами, в шатер медленно вошел Гхарр, змееподобное существо, облаченное в доспехи, златоглазое воплощение войны и кровопролития. — Здравствуй, брат, — утробным голосом произнёс пришелец. — Я пришёл не один, со мной благая весть. Хозяин Ржавой Ямы вышел из-за стола и поклонился: — Ты никогда не приходишь один, но в следующий раз, будь добр, захвати с собой побольше подобных спутников. — Как скажешь, брат, — Гхарр улыбнулся. — На Дорогах Войны праздник. — Здесь тоже скоро будет праздник. Тебя ждать? — Конечно. — Да-да. Ты никогда не пропускаешь встреч. — Они вошли в привычку… — вновь произнёс Гхарр своим неизменно отстраненным тоном. — Ты распустил своих ведьм, они забыли о страхе. Ты пускаешь их на Дороги Чудес, а они ведут себя, что грязное ворье в ювелирной лавке. Они не видят красоты, которую ты им даришь. — Девы Рогатого Пса сами вольны выбирать путь. — Все их пути ведут к костру. Люди уже не те, что прежде, рано или поздно они перестанут их бояться. — Брат, ты становишься излишне человечен. Ты забыл, что люди ничем не отличаются от скота. Рано или поздно ты поймешь, о чем я. — Я знаю, о чем ты, и я с тобой не согласен. — Ты говорил о благой вести. — Всякий раз, когда кто-либо из членов семьи ставил взгляды и убеждения Кухара под сомнение, тот стремительно терял интерес. Из всех детей Рогатого Пса он один не являлся наследником той или иной отцовской черты, но семья прощала ему то, в чем сам Кухар по большому счету и не был виновен. — Ты пришел поделиться радостью, брат. Делись же ей и не мешай мне работать. Гхарр положил ладонь на яблоко клинка, и на его лице появилась улыбка, полная острых змеиных зубов. — На моей Дороге впервые за все время её существования появилось Семя. Я намерен его взрастить. — Вот как… Тебе известно, что… — Его взгляд наполнился неизбывной тоской. — Тебе же известно. — И тем не менее я сделаю это. Мне впервые выпала честь воплотить замысел отца. — Брат. Никому не удалось. Семена погибали, так и не пустив корни. — На моей дороге появилась тень Древа. — На моей тоже была такая тень. На дороге Лу-уха она была. Амелия в свое время видела несколько. Стоит ли перечилсять каждого, кто видел Семя и потерял его? — Нет. Но на моей Дороге подобного не было. — И что это значит, как думаешь? — Что я должен. Нет, обязан сделать все, чтоб наши Дороги сошлись. — Это глупость, а наш отец поставил перед нами невыполнимую задачу. Ты просто еще не имел возможности в этом убедиться. Ничего, когда ты потеряешь Семя, возможно, поймешь это. А может, и нет. — Гриммо меня поддержал. — Гриммо — тень Лу-уха. — Аур поддержал Гриммо. — А вот это странно. — Хэйлир… — И она поддержала? — Нет. Она сказала, что Семя обречено. — Хозяйка Дорог Судьбы не ошибается… — Но с ней не согласен Аур. — Ты хочешь влезать в конфликт Судьбы и Смерти? Я бы не рискнул… Хотя Дороги Войны как раз между Судьбой и Смертью. — А Дороги Чудес? Ты поддержишь меня? Пожалуйста, брат. Это важно. Для всех нас и для меня в первую очередь. — Чуда не будет, — ответил Кухар. — Семя умрет, и, чем активнее ты лезешь в его судьбу, тем раньше это произойдет. — Потому я прошу помощи. Они знали друг друга очень давно. Их дороги пересекались настолько редко, что, считай, не пересекались вовсе, и потому оба они любили друг друга, искренне веря, что уважение и любовь — вещи сами собой разумеющиеся. — К тебе попадет человек и умрет здесь. — Не удивил… — Послушай. Прошу. — Тебе пора уходить. Я слышал о том, что на востоке началась новая резня… — Подождет, — голос Гхарра дрожал. Змей не привык и не умел просить. — К тебе придет человек и умрет, но для него это будет первой смертью. — Ты себя с Лу-ухом не путаешь? — Он вернется к тебе, чтобы умереть дважды. Сжалься над ним, отпусти его. — Пойти против Хэйлир? Нет, брат. Исключено. Змей грустно улыбнулся: — Я знаю, где отец оставил ключ от твоего саркофага. — А… Ты пойдешь против брата ради сказки, которую нам рассказал Рогатый Пес? — Да. Боюсь, что иного пути у меня нет. — Проваливай с моих Дорог и не возвращайся никогда, — оскалился Кухар. — Твой человек умрет дважды, а для тебя ярмарки более не существует. Он щелкнул пальцами так сильно, что сломал ноготь. Змей исчез, и по щекам карлика потекли слезы. — Сначала отец меня предал, потом брат, — произнес он, и обида, разрывающая его сердце, превратилась в гнев: — Семейство уродов!