Рус Марья
(Повесть) - Краснов Николай Степанович - Страница 5

Куда ни зайдет, голосом (измененным, старческим жалуется:

— Сжег меня немец… Вот все у меня тут, а там лишь одни уголечки…

Ей в ответ вздыхают, сочувствуют, делятся своим горем — какой же отзывчивый и терпеливый в общей беде наш народ! — и покормят, и ночевать оставят.

Три дня ходит разведчица по Шумихе, многое разузнала, однако выполнить задание пока еще не удалось. Это, видимо, сделать не просто. На прошлой неделе фашисты расстреляли тут семью за связь с партизанами. Теперь и жители и партизаны осторожны, тем более, что сейчас, после недавней диверсии на железной дороге, сюда понаехали каратели.

В одном из разговоров Самонина услышала о каких-то странных немцах, которых видели в Заречье. Они приезжали на мельницу, будто бы мешки с мукой сами грузили, разговаривают по-нашему. К вечеру разведчица направилась в дальний подлесный конец села, к заречному хуторку из трех домов, известному здесь по имени «Кобелёк». Когда-то жил там один хозяин, держал собаку, и та для храбрости непрестанно брехала по ночам — отсюда и название. Марье Ивановне этот уголок села в прошлом был особенно дорог: здесь жил парень, первая ее любовь. Дом его в середке. А с краю живет хорошая подруга, муж у нее мельник, у них она и заночует.

Идет — поскрипывает снег под лаптями. Все вокруг напоминает о детстве: речка, где с криком и смехом барахтались в жаркие дни, горка, где катались на ледянках. А главное — леса, нависающие над речкой темные боры и дубравы. Ранней весной в них подснежники, как синяя вода, летом вдоволь ягод и орехов, грибы всякие — белянки, боровики, красноголовцы. По осени ходили за кислицами, за дикими грушами. Чем глубже, тем гуще леса с бесчисленными логами и котловинами, есть где укрыться партизанам.

Подруга не узнала ее, отказала в ночлеге:

— Самой, бабка, спать негде… У меня детишек орда целая…

Обманывает — всего-то у нее один ребятенок. Если открыться, наверняка пустит, но выдавать себя никак нельзя.

Разведчица ничуть не огорчилась: это хорошо, что не узнала, повернулась уходить.

— К соседке попросись, — услышала за собой, — од на она, как палец. Рада будет…

Было еще светло, когда Марья Ивановна постучалась в дом, в который не захотели ее взять замуж. Вышла старуха, грузная, сердитая. Зная ее нрав и набожность, разведчица поклонилась низко, перекрестилась.

— Пусти меня, ради Христа, переночевать… Моченьки нету, ног под собой не чую…

Сказала то же, что и в других хатах говорила. Сжалилась хозяйка над бездомной, впустила. Постелила соломки на полу возле порога, стянула подстилку с печи и подушку.

— Хорошо ли будет?

— Хорошо, милая, хорошо!

— Может, проголодалась, так я соберу что-нибудь на стол…

— Спасибо, у меня есть и хлебушек, и еще кое-что… Люди добрые подают во имя господа…

— Откуда сама?

— Из-за Дерюжной я, с Выселок…

— Много ли там немцев?

— Много…

— Хо-хо-хо, где их только нет, супостатов… Горе мне от них: сын запропал гдей-то, ни слуху ни духу… А тут еще сноха поганая, не ужились мы с ней…

Старуха опустилась на колени перед иконами.

— Упаси, господи, раба твоего Виктора на поле бранном… В трудную минуту помоги ему… Вразуми его, боже!.. — доносится ее горячий шепот из переднего ку-та. — А ты в бога веруешь?

— А как же!..

— Чего же легла, не помолившись?..

Досадуя на свою оплошность, разведчица притворно стонет.

— Ох, уморилась я, матушка, ноги не стоят, месту рада…

Долго ворочается в постели хозяйка, вздыхает, горюя о судьбе сына. Невдомек ей, что нету сна и ее случайной гостье. Нахлынули воспоминания, от которых на душе сладко и больно. В сумерках угадывается на стене темный квадрат портрета — конечно же, это он, кого любила. Сильные руки его были так ласковы, а синие глаза чисты, как родниковая вода. Словно лишь вчера держала его русую кучерявую голову на своих коленях, словно лишь вчера он был рядом, милый, добрый и такой безвольный…

Через час или два тихий стук в дверь и тревожный оклик хозяйки:

— Кто там?

— Открой, это я, соседка…

Звякнула щеколда, скрипнула дверь. За женскими легкими шагами чьи-то тяжелые, грузные. Холод понизу пошел, зябко. И вдруг — слепящий свет в глаза.

— А ну, бабка, давай на-гора! — требовательный юношеский голос.

Защищаясь рукой от фонарика, разведчица медлит.

— Старая я… Чего вам от меня надо?..

— Давай, давай, бабка! Знаем, чего… Елка-то, она ведь зелена, а покров-то, чай, опосля лета…

— Не со мной бы тебе, касатик, шутки шутить…

— Иди!

В грудь упирается черное дуло немецкого автомата. Дело серьезное. И куда ее тянут, и что это за люди?.. Ну и подруга, вот это удружила! Кажется, в ее хату ведут.

В теплушке у лампы спиной к двери сидел человек в форме немецкого офицера. При появлении разведчицы он обернулся и приподнялся, вглядываясь с любопытством: что, мол, это за бабка. Плотная, крепкая фигура, широкое лицо, живые глаза. Марью Ивановну в жар бросило. Как не узнать ей Беспрозванного — сколько раз видела его и в Любеже, и в Ясном Клину, разговаривала с ним. Сбросила с головы маскировку.

— Дмитрий Дмитрии, здравствуйте! Не узнаете?.. Я к вам от Покацуры…

— Наконец-то! — привлек ее к себе секретарь райкома. — Вот так подозрительная старуха!.. Ха-ха! А мне о вас все уши прожужжали. Ходит, дескать, по Шумихе, партизанами интересуется. Ну рассказывайте, как там дела…

Забавно смотреть на Беспрозванного и его спутников, одетых в немецкие мундиры. У всех лакированные кобуры, портупеи. Смешно выглядит знакомый Марье Ивановне по Любежу толстоватый Китранов — точь-в-точь какой-нибудь фашистский начальник. Дерюжинцы Иван Сивоконь и Федя Сафонов оба русые, от немцев не отличишь. В штатском лишь тот парень, что забирал Марью Ивановну, медвежеватый, добродушный, — Вася Почепцов, комсомолец из Любежа.

— Этот у нас за полицая, а бывает, и за переводчика…

— Неужели язык знает?!

— О, это ни к чему! Давай на-гора и никаких гвоздей!..

Весело засмеялись. До чего же хорошо с ними! Вот они, свои люди, вольные, бесстрашные народные мстители. Целы и невредимы.

Рассказывает им разведчица о партизанах Клинцовских лесов, об их нуждах, трудностях и утратах, о том, что видела своими глазами. Партизаны все более оживляются: вот если бы всем собраться в один кулак да ударить по немцу! Каждый делится своими мыслями с Беспрозванным, перебивают друг друга. Секретарь райкома морщит лоб, думает: в такой обстановке даже малейший промах может погубить отряд, от прошлых ошибок еще не очухались как следует…

Да, трудно им пришлось. С изменой Черноруцкого отряд лишился всех своих продовольственных баз, всех явок. Став начальником полиции, предатель сам повел карателей на партизан. Уходили от врага голодные, без боеприпасов. Сколько людей потеряли. Два месяца ни дня ни ночи покоя. Никак не оторваться от преследователей: партизан выдавали следы дневок и ночлегов. Стало еще тяжелей с наступлением зимы. У Свапы отряд оказался в ловушке. Бились из последних сил, в критический момент переправились вплавь через замерзающую речку. Каратели в ледяную воду лезть не решились, повернули обратно, и это спасло партизан. Их оставалось двенадцать. Обосновались в чащобах Шумихинской Дачи. Вскоре подорвали несколько вражеских машин, в одной оказалось немецкое обмундирование. Маскировка под немцев помогла провести несколько важных операций, в том числе диверсию на железной дороге. Теперь у них полсотни бойцов, отряд входит в силу. Не сносить головы оккупантам, разным предателям, и в первую очередь самому мерзкому из подлецов — новоявленному пану Черноруцкому. Ему вынесен партизанами смертный приговор.

Беседа затянулась далеко за полночь. Марья Ивановна не забыла рассказать и о словацком капитане, которым Беспрозванный сразу же заинтересовался. Теперь он расспрашивал ее только об этом офицере, хваля разведчицу за находчивость и ругая за излишнюю горячность.

— А если это ловкий провокатор?!